Антони Собаньский. Евреи. Начало

   В массе постановлений властей народной революции находится чрезвычайно важный, интересный и смелый, но не типочно револючионный закон. Имею в виду введение в Прусии т. наз. «Анербенрехта». Это возрождение средневекового права, остатки которого сохранились в некоторых землях Рейха. Состоит оно в том, что каждый крестьянин вправе передать в наследство землю и имущество лишь своему старшему сыну, что препятсвует дроблению хозяйств. Как быть сёстрам и младшим братьям наследника, неизвестно. 
   Вспоминаю своё удивление от вскоре по прибытию в Берлин прочитанной и открывшей мне глаза на всю потешную абсурдность расового вопроса редакционной статьи «DAZ» (Deutschе Allgemeine Zeitung, прим. перев.) «Поскольку германское право должно благоприятствовать лишь гражданам немецкой крови, в уставе Аненберехта предусмотрен арийский параграф». Крестянином не считается тот, кто «среди прямых и непрямых мужских своих предков до четвёртого колен включительно имеет особу еврейского происхождения или не белой расы... Отныне брак с особой не немецкой крови раз и навсегда воспрепятствует потомкам наследование крестьянских хозяйств». Параграф это строже подобных тем, что он не только требует полной чистоты происхождения землевладельцев.  Правда, предполагается, что инвентаризация начнется не с текущего хозяина, а с его наследника. Исключение составляют «нецветные» и нееврейские неарийцы, такие как венгры, и все германцы, поэтому голландцы и датчане считаются принадлежащими к немецкой крови. Однако будет ли впредь брачный контракт, заключенный, скажем, с испанкой (не немецкой крови), равносилен лишению наследства? Согласно букве закона– да.
   Постановка еврейского вопроса и проблемы цветных рас на одну плоскость выглядит трагикомичным оксимороном. Горстка приехавших до войны ихз колоний и давно натурализованных джазбандистов и швейцаров выброшена на улицу и погибает от голода. Таква печальная «расцветка» обширного, не без куража написанного национального китча. Негритянский певец с американским гражданством, недавно прекрасно зарабатывавший, вслед долгой болезни истратился так, что у него не осталось средств на выезд, и нет права зарабатывать пением во дворах. Уличные певцы организованы и обязаны выказать лояльность себя и своего исключительно национального репертуара. Хозяин ночного клуба собирает среди старых клиентов средства на выезд несчачстного в Париж.
   Еврейский вопрос в Германии, напротив, требует пристального внимания. Евреи составляют едва ли один процент населения Рейха. Возможно, не следует удивляться тем, кто, питая инстинктивные или корыстные антисемитские инстересы, притесняет евреев. Трудно представить себе более динамичных и восприимчивых граждан этой страны. Будь они плохо ассимилированы с их социальными и экономическими способностями, ещё можно было бы понять мыслящих племенными категорями немцев. Но нигде кроме англо-саксонских стран, нет столь лояльных и патриотических евреев, что подтвердила прошлая война.  Расспрашивать германских евреев об их положении в обществе вдвойне трудно.  Во-первых, они испытывают чрезмерную боязнь, а во-вторых– и в гораздо большей мере– нежелание представлять болезненные и грязные «семейные дела» незнакомцу, в том числе поляку. Можно с уверенностью сказать, что подавляющее большинство немецких евреев с нетерпением ждут того момента, когда им вернут статус вполне лояльных немцев. Если нынешнее ужасное их угнетение не продлится слишком долго, полагаю,  мы станем свидетелями новой волны шовинистических гонений на них. Новые ссоры вслед долгого медового месяца способны свести на нет привязанность «рожденных в неволе, закованных в колыбели» (цитата из Мицкевича, прим. перев.) евреев к их Родине.
   Знакомую мне старушку за восемьдесят, правда, можно считать немкой по выслуге. Будучи уроженкой Лодзи в двадцать лет она вышла замуж за берлинца. Старушка всегда была вне конфессий, синагогу она даже не почитала. По воле судьбы став немкой, она пережила две войны, 1870-го и 1914-го. Дважды ей пришлось переживать за жизни своих родственников. В начале Мировой войны у неё был зять и три сына. Один погиб на войне.  Двое были ранены и удостоены высоких наград. Одного из них война застала в Южной Америке. Он нелегально вернулся на родину лишь затем, чтобы попасть на фронт. И теперь, будучи доцентом Лейпцигского университета, лишившись должности и возможности заниматься наукой (лаборатория и библиотеки для таких как он закрыты), он выехал в Париж, где бедствует ища хоть какую-то работу. Почти такая же судьба постигла второго, выжившего сына; только этот находится в Праге и надеется получить работу в Цюрихе. В конце концов, эти люди вложили в Германию слишком много эмоционального капитала, чтобы сразу же оставить равнодушным. Почти то же приключилось со вторым братом, который обретается в Праге и надеется добраться в Цюрих. Подобные им люди вложили в Германию слишком много эмоционально капитала, чтобы вот так сразу стать ей чужими.
   И вот домоседсвует тихонько моя знакомая вместе с дочерью вдовы. Сыновья ей уже не помогают, напротив, несмотря на валютные ограничения старушке надо ежемесячно отсылать двести марок в Париж и Прагу. В большую, богатую еврейскую (узнаю их по всем миру) квартиру приняты постояльцы– очевидно, евреи. Ариец, даже открытый филосемит, неохотно поселится там, где могут быть обыски и вскоре воцарится нужда. Евреи пока платят хозяйке. Один из них– студент из Польши. Доучится ли он? Будущее так ненадёжно. Ограничив себя во всём и внешне не выказывая огорчения, эти господа каждый день ждут лучшего завтра. «Ведь оно должно прийти,»– глядя мне в глаза, спрашивают они. И отрицают погромы, утверждая, что с начала преследований многие им сочувствуют и помогают.
   В отличие от Рейнланда, а портовых городах, особенно в Гамбурге, где намного труднее вызвать антисемитские настроения, день бойкота завершился провалом для национал-социалистов, отчего цветы были раскуплены смущёнными арийцами и разосланы в знак сострадания евреям, которым также уступали место в очередях. Что отражало лишь робкое несогласие части арийцев с преобладающими или, скорее, навязанными пропагандой общественными настроениями. Никто не отважился открыто нарушить бойкот евреев– арийцы не по-арийски робко откупились цветами, визитными карточками и посещениями своих еврейских друзей. Однако евреев, стали приглашать гораздо реже. Что скажут кузен Отто или дядя Герберт, в бронзовых гимнастёрках нагрянув на чаепитие и найдя салон во фризе ястребиных профилей.  «Это уже оскорбление нашего общества!»

Антони Собаньский
перевод с польского Терджимана Кырымлы