Сахарница и стакан

В ореховом большом буфете
При слабом, бархатистом свете
На полочках блестит посуда:
Стоят тарелки, чашки, блюда.

И сахарница там была,
Как молоко, она бела.
С узором из бордовых роз
Одна в сторонке – в мире грёз.

Всегда добра и весела,
Легки любые ей дела.
Она и пляшет, и поёт,
А говорит, как мёд течёт.

Как громкий и нестройный хор,
Вела посуда разговор,
Большущий чайник комплимент
Для сахарницы спел в момент:

«Ах! Сахарница хороша!
С тобой у чая есть душа!
Ты верно чудо-мастерица:
Никто и близко не сравнится!»

А вилки, ложки и ножи
В ответ запели: «Не смеши!
С тебя жених такой пузатый!
С тебя жених такой носатый!»

- Ах вы! Я вам ещё задам!
Всё время городите срам!
Текучий и здоровый смех
Теплом обдал в буфете всех.

Свисают лесенки повсюду –
Не стоит удивляться чуду:
По ним шныряет вверх и вниз
Столово-чайный весь сервиз.

У сахарницы здесь в поруке
Пятнадцать чашек – не до скуки.
Начнёт их в раковине мыть,
А тут они проявят прыть.

Разок моргнёт, а чашки нет,
Найдёт – другой пропал уж след,
Чаинка здесь, а кофе там,
Вода из крана, шум и гам.

Забудет оттереть пятно,
А чашкам это всё равно,
В буфет невымытый отряд
Спешит, не чувствуя преград.

Но не горюет над ошибкой –
Встречает трудности с улыбкой,
Как вдруг в субботу перемена:
Бездушней стала манекена.

И как-то всё у ней не так,
И мир не мир, а так – бардак.
Возможно, всё бы ничего,
Но сердца нет ни до чего.

И что ни дело – вон из рук,
Как будто не настроен звук:
Нет камертона, и разлад –
Причина злобы и досад.

У раковины, ближе к крану,
Положено стоять стакану.
Шестнадцать граней у него,
А донышко прочней всего.

На сахарницу с интересом,
Средь чашек, что теснились лесом,
Любил он посмотреть порой,
Всё изумлялся белизной.

И чувство нежное тайком
На донышке нашло свой дом,
Но говорить страшился это
И даже выказать привета.

Её плохое настроенье
Заметил он в одно мгновенье.
Его тревога охватила:
Потухло будто бы светило.

Как чан, наполненный водой:
В него вольёшь – течёт рекой,
Так мысль в избытке копошится –
В слова готова воплотиться.
 
Он речь к красавице повёл:
«Я в вашем взоре грусть прочёл!
Как будто нет у вас отрад,
А на душе смертельный яд!»

В ответ звенела, как хрусталь:
«Снедает всё меня печаль!
Сегодня смерть пришла в ночи,
Шептала яро: «Не кричи!

Все спят – сладка покоя веха,
Пусть шум им будет не помеха,
Как солнца луч покинет полки,
Застелют пол твои осколки!»

Но только с мыслью я смирилась,
Как чёрный дух изъявит милость,
С тех пор я не сомкнула глаз,
И тяжелей мне каждый час!»

- Что с вами? В толк я не возьму!
Угрозы нет, печаль к чему?
- Я вижу: друг вы – нет нужды!
Вы можете ко мне на ты!

- То честь большая для меня!
Ликую я, её храня!
Так что же всё-таки с тобой?
Жива, но тень себя живой!

- Мне чёрный дух велел престрого
Замену выискать до срока,
Но не способна я на это –
Погибну с уходящим светом!

- Чтоб духа одолеть такого,
Так надобно найти другого!
Уверен: способ есть иной!
Поможет с этим домовой!

- А где ж найти его? Известно?
- За холодильником есть место,
К нему отправлюсь за советом,
Ты жди и не грусти об этом!

За холодильник влез легко,
Там громыханье велико,
Но не прибор гремел, отнюдь,
То храп стоял, что прямо жуть.

От раза к разу всё сильней,
Коровы рёв и тот милей.
Косматый толстый домовой
Лежал, укрывшись бородой.

Он там разлёгся, как сапог,
Стакан его мутузил вбок.
За бороду тянул он смело,
Тот как сурок – ему нет дела!

От храпа мерного стакан
И сам попал под сна дурман,
Когда проснулся, уж закат,
А домовой беседе рад.

- Прости, но так силён мой дух:
Мой сон пленяет всё вокруг!
-  Чтоб сахарницу уберечь,
Мне нужен способ смерть пресечь!

Нахмурил брови домовой.
- Возможно! Жертвуя собой!
- Так смерть выходит неизбежна?
- Да, чёрный дух могуч безбрежно!
 
- Чтоб сахарнице жизнь продлить,
Легко своей мне заплатить,
Давно из сердца рвётся стон,
Хочу кричать одно: «Влюблён!»

- Тебя не сдерживает страх,
Так действуй – всё в твоих руках!
- Я знаю: лишь одно осталось!
Прощай! Бегу! Ведь время малость!

Взбираясь не жалея сил,
Стакан по лесенкам спешил.
 «Постой! Не падай!» – всё кричал,
А мрак сгущался, наступал.

- Постой! Ты будешь спасена!   
Твоей заменой стану я!
Но был во сне он слишком долго.
Уж поздно – сердцу очень колко.

Все вилки, ложки и ножи
Уж не щебечут, как чижи,
Салатница без чувств упала,
А супница вовсю рыдала.

Стакан уныл, как лист пожух,
А средь посуды чёрный дух.
- Спектакль прошёл весьма недурно,
Хотя немного и сумбурно!

- Она разбилась – горе мне!
- Довольно! Сыграно вполне!
И как не стыдно смерть дурить!
Хоть в чём-то мера должна быть!

На пол ты подстелил перину –
Она там не нашла кончину,
Отсрочка эта ни к чему:
Чуть позже всё равно возьму!

Раскрыт задуманный обман,
Уж жизнь хотел отдать стакан,
Как домовой возник тотчас,
Согрел посуду блеском глаз.

- Послушай, смерть, – сказал он живо, –
Не будь в делах такой ретивой!
За душу сахарницы я
Свою – бери! Она твоя!

- К чему протекцию повёл?
- К любви мой благосклонен взор!
- Ах! Жалко! Скука! Нет веселью! –
Умчалась смерть в пустую келью.

- Теперь ушла она надолго! –
Танцует радостно вся полка.
- Ах! Домовой! Ну что за диво? –
Стакан уставился пытливо.

- Бессмертен добрый домовой:
Не венчан жизнью, но живой,
И чёрный дух к себе в чертог
Меня не пустит на порог!

Тут вилки, ложки и ножи
Смеются, словно малыши,
А чайник весело кивает,
От счастья супница рыдает.

За свадьбой дело не стояло,
Гуляли весело, немало,
И там салатница-кокетка
На чайник всё глядела метко,

Многозначительно вздыхала
И сбоку бантик поправляла.
Стакан и сахарница вместе –
Дай бог им жить ещё лет двести!