Учительница первая моя...

УЧИТЕЛЬНИЦА ПЕРВАЯ МОЯ

Это не рассказ, не вымысел, это – ужасная быль о том, как превратить чужую жизнь в отстой, сделать ее дешевле плевка и растоптать.
Случилось это в моем родном рабочем поселке под Москвой. Я постоянно в памяти возвращаюсь на эту свою «малую родину», и, чем дальше по времени отдаляюсь от нее, тем все яснее понимаю природу тех или иных событий и тем больше они приводят меня в ужас. Природа эта – уголовщина, которая притащилась за обитателями  поселения, бывшими заключенными различных лагерей. Они получили свободу, но их, видимо, как неблагополучных, сослали сюда на тяжелую работу в рудник. Среди «выпускников» ГУЛАГа было немало различных образованных специалистов, которые до отсидки жили в комфортных условиях и имели укрытые капиталы,  и в диком лесу на воле они быстро обжились.
         Природу же негативного отношения местных к моей семье, бежавшей сюда из горящего города за рекой Окой во время войны, а не отбывавшей срок в лагере, я тоже поняла гораздо позже. Она крылась в традиционной ненависти зеков к законопослушным людям, не знакомым с тюремным миром и его глубоко порочными нравами. Теперь только я понимаю, почему нам так трудно жилось в этом проклятом месте, где мы никогда ни у кого не находили поддержки, а каждая жизненная неудача семьи вызывала бурную радость у большинства окружающих.
Но советская власть все-таки умела справляться с неблагополучным трехтысячным «контингентом», загнанным в лесную глушь, и держать его в ежовых рукавицах. Стоило только в поселке появиться автомобилю, печально известному под кличкой «черный ворон», как любые страсти утихали, и убийцы, насильники, воры превращались в покорных овечек. Точнее, баранов со скрученными рогами. Удивительно, но мне, маленькому человечку уже из другого мира, один раз удалось увидеть этот автомобиль. Непонятно, каким образом он сохранился до той поры, но мне запомнилась, хотя и смутно, эта черная машина, стоявшая зачем-то рядом с поселковым Советом. И сохранилось ощущение общего страха жителей, которые попрятались в своих квартирах и напряженно наблюдали из окон, скрываясь за занавесками, за этим, как сейчас  их называют, «микроавтобусом». Кстати говоря,  современные черные микроавтобусы марки «Мерседес», которыми пользуются сегодня спецназовцы на своих оперативных мероприятиях, очень сильно смахивают на те самые пресловутые «черные вороны».
           Сами многократно униженные и опущенные в лагерях, эти «вольные поселенцы» , кажется, только и жили одним желанием унизить и опустить друг друга. Здесь необходимо было существовать с оглядкой на соседа, сослуживца, «рабочего коллектива» в руднике. Такие же нравы царили и в школе, и даже в детском саду. Я помню, как на моих глазах во время тихого часа дети, вскочив со своих беленьких кроваток, о которых позаботилась для них советская власть, дождавшись, когда уйдет воспитательница, начали издеваться над слепым мальчиком по фамилии Дурнев. Они засовывали ему в рот деревянный кубик, кричали, что это шоколадка и визжали от удовольствия, наблюдая, как слепой пытается откусить от  деревяшки кусочек. Мне было года четыре, и я никогда не видела ничего подобного, хотя и росла далеко не в ангельских условиях и уже успела натерпеться от отчима и собственной матери. Маленькое мое сердце готово было разорваться от отчаяния, из глаз брызнули слезы, и я  храбро бросилась  на эту толпу выродков, которых нельзя было называть детьми. Меня, конечно, побили, но нас со слепым из рук этих юных людоедов вырвала прибежавшая на шум воспитательница.
            С тех пор слепой мальчик постоянно привлекал мое внимание. Родители о нем очень заботились, и если бы не строгие правила жизни в постГУЛАГОВСКОМ поселении, они бы обязательно наняли ему няню. Но прислуга была официально запрещена. В отличие от соседней Москвы, где безнаказанно царил барский мир с домработницами в семьях. Я с жадным интересом наблюдала, как его учили читать по книгам со шрифтом Брайля,  играть на баяне. Он даже учился какое-то время в школе, в моем классе, сидя на задней парте и поворачивая голову на звук голоса учительницы.
            Откуда у меня была такая потаенная страсть наблюдать за этим  убогим мальчиком и его семьей? Сейчас я понимаю, что были две причины. Первая – моя натура, которая заставляла меня учиться добродетели, находя ее примеры не в оголтелом советском школьном окружении или в грубом и несправедливом «рабочем коллективе», а в семьях вот таких «странных» людей. Вторая – из-за моего происхождения: фамилия-то по отцу у меня, как и у этих Дурневых, была боярская, древнего рода, я же ношу «незнатную» фамилию матери.  И, как теперь  выяснила, происходили наши роды из одного места – из Рязани. Там в семье отца рождались люди талантливые, чувствительные к красоте, особые. Они были профессиональными художниками – четверо. Пятым профессиональным художником, со званием, стала моя дочь. Она рисовала, как только встала на ножки, но еще не ходила – на табурете, на который я подкладывала ей листок бумаги и давала в ручку карандаш.  Мой сын начал рисовать в четыре года, и его приняли в художественную школу за талант.
           Наверное, в это трудно поверить, но какие-то неведомые силы тянули меня к этой семье. Возможно, это было наше одинаковое происхождение? Дурневы – древний русский дворянский род. Фатьян Григорьевич упомянут в1500-м. Степан и Юрий Ивановичи владели поместьями в Рязанском уезде (1567). В 1590-х годах владели поместьями в Орловском уезде Свирид, Озар, Иван и Юрий Григорьевичи, разделившие между собой поместье отца и брата Василия, вдова Севастьяна — Авдотья с сыновьями Панкратом, Фёдором и Алексеем и Семён Якимович.
       Сергею Михайловичу дана жалованная грамота на вотчину в Елецком уезде (1620), впоследствии перешедшая внуку Тихону Ивановичу (1691). Вёрстаны новичными окладами: Потап Мартынович по Курску, а Григорий Дементьевич по Черни (1628). Михаил Дурнев служил в детях боярских по Яблонову (1651). Ларион Дурнев служил в детях боярских по Короче в полку князя Ромодановского (1659).           Обладатель фамилии Дурнев по праву может гордиться своими предками, сведения о которых содержатся в различных документах, подтверждающих след, оставленный ими в истории России.
        Основой фамилии Дурнев послужило мирское имя. Наличие второго имени было своеобразной данью древней славянской традиции двуименности. Ее цель - сокрытие главного, церковного имени от «нечисти» и «злых духов». Практика давать ребенку в дополнение к официальному крестильному имени еще одно, некрестильное, удерживалась вплоть до XVII века и привела к тому, что фамилии, образованные от мирских имен, составили значительную часть от общего числа русских фамилий.
         В основе фамилии Дурнев лежит одно из имён Дур, Дурас, Дурак, Дурень - славянские нецерковные имена, распространенные в старину. Связь их с корнем дур (дурной, глупый) бесспорна. Однако такие имена не были оскорбительными; это имя первоначально давали, чтобы обмануть злых духов, охотящихся за детьми. От подобных мирских имен возникли фамилии Дураковский, Дурасов, Дурнин, Дуров, Дурыгин, Дурылин, Дурындин, Дурышкин и многие другие.
        Увы, этой семье Дурневых не удалось обмануть злых духов, и в ней родился убогий мальчик. Но умный и с большим достоинством. Другой сын был красавцем. Закончил политехнический институт, женился на умнице-красавице. Как и я, Дурневы покинули поселок, лишь только завершили образование сына.
Кроме этой «боярские» и даже «царские» фамилии имелись у многих в рабочем поселке. Но подобным достоинством и приличным поведением  отличались далеко не все. Тем не менее, именно обладатели таких фамилий лучше других устраивали свою жизнь в этой глуши. Прежде всего, они обосновались в отдельных квартирах и частных домах, финских, как их называли, на отшибе. Пьяные разборки рабочего класса и дикие игры его дефективных детей, а также позорная порочная жизнь многочисленных местных проституток сюда не доходили. Здесь царили тишина и сказочный уют. О котором я страстно мечтала, внимательно наблюдая за бытом привилегированных, как и за жизнью слепого мальчика.
          Здесь, среди поселковых счастливцев, проживал в своем добротном доме некий мужчина с незамужней дочерью и ее маленьким сынишкой. Ни фамилии, ни имени его я не знала, а только запомнила худощавую поникшую фигуру человека, уныло шагавшего по тропинке от своего дома в центр поселка. Наверное, его съедала тоска из-за неустроенной судьбы дочери – в те «викторианские» советские годы считалось, что женщина обязательно должна выйти замуж. Может быть, его дочь нашла кого-то, и ради ее замужнего будущего отец решил сам жениться и уйти из дома? В невестах у него ходила учительница начальных классов, добрейшая Вера Васильевна, которая с двумя дочерьми-подростками жила в отдельной двухкомнатной квартире в одном из «немецких» домов, которые строили пленные немцы. К ней-то и захаживал вдовец, владелец частного дома, который должен был вот-вот сочетаться узами законного брака с учительницей и переехать к ней. Я смотрела, как он шагает к ее дому на своих длинных ногах, никогда не поднимая головы и ни с кем не здороваясь, и у меня в душе поднималось какое-то нехорошее чувство: я своим детским нутром  ощущала какой-то подвох, что-то неискреннее, нехорошее… Очень уж они были разные – наша улыбчивая добрая толстушка Вера Васильевна и этот странный,  всегда грустный человек.
         А дальше произошло невероятное злодейство. Дочь этого человека одним субботним вечером жестоко изнасиловали и избили. Насиловали ее за клубом шесть человек. Это было время правления Никиты Хрущева – пресловутая оттепель, эпоха вседозволенности, ненормальных стиляг и наркотиков. А местный клуб, построенный в стиле советского модернизма, стал притоном для местных бандитов, высматривающих по вечерам свои жертвы. Место «за клубом» стало местом распятия для многих местных девушек. И что удивительно – несмотря на то, что эти девушки знали преступников и наверняка показывали на них в милиции, никого из насильников, как мне помнится, не судили. Лишь одного – с пышной фамилией Благовещенский - поймали и посадили надолго, но только потому, что орудовал он в областном центре и был «серийным» - маньяком.
           Удивительное дело – этого Благовещенского я встретила в городе, где работала в областной газете после окончания Московского университета, ожидая троллейбус на остановке. Он подкатил на машине и, распахнув дверцу, приветливо пригласил меня сесть рядом, чтобы не мерзнуть на улице и доехать до дома с комфортом. Я замерла от ужаса: конечно, он меня не помнил - когда его посадили, я была ребенком. Но мне-то его лицо хорошо было знакомо, его ничуть не изменили тюремные страдания. Видно, не очень-то он там и страдал тринадцать лет, если так сохранился! Я, как могла, вежливо отказалась и отошла подальше от автомобиля. И не напрасно испугалась: вскоре Благовещенского снова поймали за его любимым занятием и снова посадили надолго. В это раз он, кажется, не только кого-то изнасиловал, но и убил.
         И жестоко изнасилованная группой поселковых подонков дочь жениха учительницы Веры Васильевны тоже оказалась убитой. Правда, не сразу. Она какое-то время ходила еще по поселку, несмотря на  позор (а изнасилование в то время считалось не столько преступлением, сколько именно позором девушки, а не насильников), а потом оказалось, что у нее опухоль мозга. Как выяснилось, ее еще и сильно били головой об асфальт во время изнасилования. Вскоре она скончалась, ее сынишка остался сиротой на руках у раздавленного бедой деда.
         Мне этот случай запомнился потому, что после смерти несчастной женщины, по поселку пошли нехорошие разговоры и началось какое-то движение в сторону дома осиротевших деда и маленького внука. Говорили, что его свадьба с Верой Васильевной вот-вот все же состоится, и он переедет в ее квартиру, а в доме будут жить дочери учительницы. Причем о судьбе малыша как-то умалчивалось. Но делались намеки на то, что добрейшая преподавательница не собирается брать на себя заботу о сироте. Видимо, его планировалось отдать в детский дом. И это никак не укладывалось в моей детской голове – неужели Вера Васильевна, которую за ее доброту даже к закоренелым двоечникам величали чуть ли не школьной «мамой», могла так жестоко отнестись к несчастному сиротке? Однако в это время Вера Васильевна вдруг сильно изменилась: на удивление всем улыбчивая толстушка стала сердитой и даже крикливой, она теперь невнимательно относилась к своей работе, ей не было дела до учеников, она всеми силами старалась въехать в дом жениха и даже находила юридические доводы на своре право жить в этом частном владении.
         Что делал в это время отец погибшей, никто не знал. Но он разорвал отношения с Верой Васильевной, а вскоре вообще уехал из поселка, продав дом и забрав с собой внука. Учительница еще пометалась и тоже уехала, бросив работу в школе, оставив квартиру дочерям. Только тут все узнали, что мать с ними очень не ладила, потому что дочери выживали ее из квартиры, стремясь в ближайшем будущем обзавестись мужьями.
          Еще стало известно, что за клуб выманил несчастную тот, кто встречался с нею, кого она любила и за кого собиралась выйти замуж. И это был красивый местный бандит, который и не собирался жениться на «старухе» с ребенком. Он поглумился над женщиной и отдал ее на растерзание. А я сегодня задаюсь вопросом: но если он не хотел жениться и не претендовал на ее дом, то, значит, для кого-то постарался, выманивая ее на проклятое место за клуб? Мне трудно подозревать в этом «заказе» добрячку Веру Васильевну, первую учительницу этого негодяя и тех, кто насиловал дочь ее жениха, но приходится. Другой причины я не вижу.
       Только у этой страшной истории есть и другая сторона. Отец погибшей тоже не невинная овечка – и он преследовал свой коммерческий интерес, ради дочери собираясь поселиться и в без него переполненной квартире Веры Васильевны. Для ее дочерей этот мужчина выступал  злодеем, собиравшимся пополнить их  змеиное логово – настоящий серпентарий. А жертвой всех этих нелюдей стала молодая мать маленького ребенка. Которая любила зверя, не ведая того, и надеялась на счастье. До сих пор я помню ее задумчивую, какую-то туманную улыбку на лице, когда она проходила мимо моего окна уже после изнасилования. Видимо, в ее умирающем мозге все еще жила надежда…