Завитки на обоях. 1971

Окна, покрытые толстым слоем морозных узоров. На окне мурлыкает пузатое радио, из которого еле слышно доносятся звуки казахской домбры. Старинные немецкие часы из соседней комнатки бьют четыре раза. Вечером их нужно будет завести. Для этого позовут меня, и мне доставит большое удовольствие снова потянуть цепочку за маленькое кольцо вниз, наблюдая за тем, как одна за другой — тяжёлые медные гири устремятся вверх.

Из веранды, соединённой с «бакхаузом»(это произносится, как «пакаус»), где стоит печь, уже веет горящей древесиной и углём. Скоро этот запах уйдёт, превратившись в тепло. В нашем доме, к счастью нет круглой черной, подпирающей потолок печки. Такие печки вызывают у меня мистический ужас...– их круглая форма, вросшая в стену, несёт в себе необъяснимую угрозу.

Время от времени отопительные батареи издают громкий треск. Что-то там двигается и шебуршится внутри. Но мне уже совсем не страшно.

Передо мной — разноцветные буквы русского пластмассового алфавита: Из разноцветных букв я составляю разноцветные слова. Очень люблю белую букву «С», красную букву «О» синюю букву «Н»... Тёмно красная «Ы», нравится мне меньше, как и впрочем бирюзовая «К». Лояльно отношусь с зелёной «Г» и желтой «Ю». С тёмно-зелёной «У» я разбираюсь быстро, с бежевой «Щ» дело обстоит сложнее, я долго не могу понять зачем она здесь вообще. Не говоря о мягком и твёрдом знаках, которые белые.

Улица Ленина... привычная дорога "в город".
На каждой плите, образующей бетонную изгородь справа от узкого тротуара в сторону второго микрорайона, красуется по огромной нелепой буквице: Дорога туда называется «УДУРТ АВАЛС», в направлении к дому – «СЛАВА ТРУДУ»
И снова — улица Щорса. Деревянный забор, синий почтовый ящик... Снег искрится на солнце и вкусно пахнет варежкой. На веранде стоят ведра студёной воды. Я снова в тепле. Под мерные звуки маятника часов, Ома (моя прабабушка) рассказывает мне немецкие сказки.

Однажды вечером у меня начнётся жар. Мне, мечущемуся в бреду, трудно будет отличить этот бред от действительности. Оказавшись почему-то между окном и кроватью, я увижу перед собой силуэт худой женщины. Мои голые ступни, стоящие на полу, будут атакованы выпуклыми чёрными пятнами, напоминающими насекомых. Силуэт, как будто улыбнувшись, кивком прикажет мне на эти пятна наступать, и они начнут вибрировать, становятся крупнее, растут, окружают мои босые ноги. Мне передаётся их мелкая, но жесткая вибрация, и меня тоже начинает колотить... Потом... не помню. Помню только, что выздоровление было долгим.
Апрель. На подоконниках стоят ящики с землей, откуда скоро появятся душистые зеленые ростки. На них летом вырастут крупные помидоры. Окна пахнут застарелой краской, талой водой. Талая вода стекает по марлевой веревке в бутылку, привязанной к батарее. Этой водой поливают пробивающуюся в ящиках зелень.
Я ворочаюсь в кровати. В спальне, на стенах - в рамке натюрморт с яблоками, персиками и ломтём арбуза.

И рядом свадебная фотография-дагеротип родителей моего деда  — господин с изящно завитыми усами и такой же изящной шляпе и его невеста в свадебном платье. Азербайджан, немецкая колония Шамхор-Анненфельд, начало XX века.

За стеной, в бледно-голубом квадрате телевизора "Крым" Эдуард Хиль поёт песенку возвращающегося домой счастливца.

***

UPD. 27.12. 2020

Один из моих читателей и непримиримых политических оппонентов, которому очень не понравилось стихотворение о Ваньятке Данунахеле сегодня с нескрываемой радостью указал мне в Фейсбуке на мою опечатку. Не "домра" а "домбра". Данке, камрад.
Привет вождям из Майнца и Висбадена. Главное — не кашляйте.