То, о чём не смогла сказать стихами. Мамины руки

    Мамы моей нет на этом свете уже больше десяти лет, и всё это время я вспоминаю её рассказы о том, как они жили, как росли, как преодолевали трудности военного времени, а уж выпало на их долю немало. Жаль, что не всё я запомнила, не записала, а теперь и спросить уже не у кого…
    Эту историю моей маме рассказала её мама , моя бабушка. Перед самой войной жила в одной деревне с ними семья, Иван да Елена. Жили как все, бедно, не очень сытно, молодые совсем, ребятишек четверо, один за другим, погодки, а Лена уже пятым была беременна. И вот приехал как-то   в гости к ним брат Ивана- Николай  со свой женой Натальей. Детей у них не было, по сравнению с братом жили они гораздо лучше. Посмотрели они на всю эту полураздетую и босоногую  ораву  и решили забрать с собой девчушку, Шурку, было ей года три или четыре. На том и сговорились. Не от хорошей жизни, конечно, Иван с Леной отдали свою дочку, но всё- таки не в чужие люди. И осуждать их в деревне не стали. Не знаю подробностей, просто отдали или документы какие-то справили в сельсовете, неизвестно. Фамилия одна, а на отчество ребёнка, может, и  внимания никто не обращал. Так и уехали они втроём, а вскоре началась война. Когда Ивана забрали на фронт в начале 1943 года, у них с Еленой было уже пятеро ребятишек, не считая жившей в другой семье   дочери Шуры. Вместе со всеми как- то пережили лихие военные годы, слава Богу, мужики вернулись с фронта, да и дети живы- здоровы. Сразу после войны  Николай с семьёй решил переехать в деревню к брату, вместе всё- таки легче. Купили домишко по соседству, жили не то чтобы очень дружно, но не ссорились, друг другу помогали, покос вместе ставили, вместе картошку сажали. Шура уже в школу ходила, быстро подружилась со своими братьями и сёстрами. Ни Шура, ни её старший брат Егорка, видимо, не запомнили те моменты своего раннего детства, когда они росли вместе, в одной семье, а младшие и тем более. Так и считали себя сродными братьями и сёстрами. Конечно, Шура отличалась от них, одета и обута получше, но это не мешало им дружить. Вместе ходили в школу, вместе играли, вместе помогали родителям по дому, по хозяйству. Шура иногда оставалась ночевать в большой, дружной и весёлой семье своих родственников. Однажды сели ужинать  всей детской компанией, а Шура и говорит:           « Тётя Лена, вот у мамы картошка на масле, а твоя на воде всё- равно вкуснее!» Лена грустно улыбнулась, пошутила в ответ, мол, за компанию всегда вкуснее. В другой раз утром Лена заплетала Шуре  косы,  а та ей опять:  «Тётя Лена, вот у тебя руки шершавые- прешершавые , а всё- равно такие ласковые, не то что у моей мамы!» Кто может знать, что творилось в душе у Лены после таких слов! Но стерпела, виду не показала. И всё- таки страдало материнское сердце. Однажды, когда Шура в очередной раз ночевала у родни, ребятишки перед сном разбаловались, Лена, шутя, прикрикнула на них, а они  подбежали к ней всей ватагой, начали ластиться, мол, мамочка, не сердись,  она  раскрыла руки, их обняла, каждого в макушку поцеловала, а тут Шура и говорит: «Тётя Лена, а меня мама никогда так не обнимает!»  Не выдержала Лена, заплакала, обняла её, прижала к себе : «Доченька моя, ты моя, доченька, моя! Прости меня!»  Не знаю, как уж потом взрослые всё уладили между собой, но Шура осталась жить в своей родной семье, а Наталья сожалела, что лучше бы взяла ребёнка из детского дома.
       У моих бабушки и дедушки к началу войны было шестеро детей, все девчонки. В 1943 году у них родился сын, в том же году дед ушёл на фронт, ему было 39 лет. Как бабушка выживала с семерыми детьми, я даже представить не могу. Но, когда в бабушкином доме ночевала возвращающаяся из эвакуации в Ленинград профессорская чета и попросила отдать им на воспитание среднюю дочь Анну, бабушка ни за что не согласилась…