Шёпот лунного жасмина Книжица

Пётр Межиньш

Шёпот лунного жасмина


* * *

В городе чужом поезда не спят,
Голоса зовут, голоса кричат.
Имечко моё голосом родным...
Но уносится  вдоль по рельсам дым.
Оборвётся звук, словно в пропасть лет...
Это только сон, станционный свет...
Памяти моей пышет паровоз,
И мелькают дни... Ветер от колёс...
Никого ведь нет за слепой стеной,
но звучит в ушах голос молодой


Июненка


Где-то  вдруг  аукнется,
где-то  вдруг  откликнется...
Прилетит  июненка
детства  моего.
Прилетит  хорошая.
прилетит  роднуленька,
будет  жизнь  раскручивать --
пчёлкой  луговой.
Солнце  улыбается.
Лес  и  рожь  качаются.
Ручеёк  весёленький
льётся, говорит.
Ноги  на  дороженьке
гонят  пыль  пуховую
к  озеру  с  песчинками,
рыбками  на  дне.

Рощица  взбирается
к  облакам  улыбчивым,
а  потом, тропиночка
средь  берёз – бегом.
Горка  земляничная.
На  губах  черничина.
Память – лента  крутится.
дальше – ничего.

* * *

Мне камни твои -- глубоки.
Далёки твои пароходы.
На детской печали реки
колышутся светлые воды.

И в солнечной памяти струй,
песчаного неба – с ладони  --
заводит мой берег игру
на белом
       улыбчивом склоне...            

* * *

Садов Твоих смущать не стану,
дождём упавшим на колени
средь зелени кудрей…
Я только прикоснусь...
И слёзы в облаках растают.

Я только прикоснусь
                к Твоим губам
губами неба моего.
Но Ты об этом не узнаешь,
лишь солнца зайчик
                заиграет
в глазах Твоих
              улыбкой озорной.


* * *

Я принесу Твоим губам
колодец неба
на ладонях моей любви.
Послушай,
   как звучит пульс
       солнца моей души.
Из пульса
       течёт река
            моей нежности,
это её волны
  бурно проносятся
        по моему сердцу,
закручивая
взволнованный вихрь
          волос ветра...

* * *

Пиноккио – живой сосновый мальчик,
творенье грёз – из пинии смолистой,
игрушка длинноносая – без фальши,
наивности тропа – в коварстве лисьем...

Вздыхают мальвы, виноград – у склона...
Ты не полюбишь сердцем деревянным.
Твоя шептунья, сказка, белодонна
неслышно плачет у Чудес поляны...
О, соле мио, солнце, соле мио!
Огнём камина дней закрыта дверца...
Боюсь, нечаянно, мой Пиня милый,
обжечь тебя своим горящим сердцем...


Твои глаза


(Романс из музыкального цикла «Метель»)

  сл. Петра Межиньша      
  муз. Георгия Свиридова

Пуста  река. 
Снега,  снега…
Ослепшим 
      бегом  дней 
владеет  ветер.
Но есть любовь
твоя на свете,
и в душу милые
глядят глаза.

И  ночь,  и  день –
метель,  метель,
её мятежный   дух 
сжигает  свечи.
Живёт во мне
твой образ вечный,
как солнца лучики
в твоих глазах.

Костёр  зажгу 
на  берегу,
в метельной музыке –
печаль о лете.

В озноб огня
стучатся ветки,
а сквозь метель
              глядят
твои глаза.

Метель встаёт,
метель поёт,
колёса памяти
вихрит и вертит...
Твоя любовь
зовёт и светит,
и говорят со мной
твои глаза

* * *

Среди  бурьяна,
кирпича
вечерний  сумрак
пролезал,
и  ручеёк  тянул,
журча,
на  тонких  травах
небеса…

И  улыбались  нам
цветы
в  том
незапамятном
году.
И  сердце  ёкало
в  груди,
средь  звёзд,
в  единственном
саду.
Хмельной  огонь 
летел к  огню.
Волна  взбегала
на  волну.
И  ветер  в  звёзды
окунал
очей  зелёную
страну.

* * *

Скрылся, виляя,
                трамвайчик заречный,
Искры взметая
                средь юной листвы.

Вальс пролетает
             над вечностью млечной
И растворяется в нашей крови.

Слышишь, как сердце резвится,
ты слышишь
Это поющее пламя костра?
Мы поднимаемся выше и выше,
Нас омывают лучи и ветра.

Вальс расцветает.
                Божественны струны.
Музыка всюду, и нет ей конца.
Мимо проносятся
                звёзды и луны,--
Мы уплываем -- лицо у лица.

* * * 

Следы уходят вдаль
из памяти прибоя,
Мелодия звучит,
как жизнь звучит сама.
Два мира в ней поют
и о своём – в них каждый.
Верёвкой не связать никак,
не связать никак
различных чувств пути.
И в рижских уголках,
под крышами мелодий –
остатки прежних снов
из давних дальних лет,
но просятся сюда:
мелодия у моря
и шорохи песка,
и шорохи песка
босых былых следов.
И лодка – на песке,
смолой пропахли сети,
и солью на губах
щекочет ветер брызг.
С ладони сдут песок,
и в сердце – боль прибоя
мне музыкой звучит,
мне музыкой звучит,
звучит, как жизнь сама...


* * *               
               
Куда летишь,  мой огонёк,   
ночной цветок, ночная песня?
Танцует жизни фитилёк
над водной памятью небесной.

И кажется, что нет преград,
а дух – одно лишь устремленье...
И на тебя миры глядят,               
как светоносные растенья.

Мгновенье – в жизнь лететь, паря, 
над страстной речкой поцелуя,
где зарождается заря
в порывах, - счастья, тонких струях...

* * *

Ночь не спит, во мне не спит,
и взволнованные звёзды
по крови плывут небесной;
передумывают думы,
раздувая в сердце пламя,
чтоб наутро солнцем брызнуть,
растворившись в синей сказке...
Ночь, ворочаясь, вздыхает,
каждый миг перебирает:
от сознательного слова,
от истока до потока...
В лунных волосах погоня
за бегущим ветром листьев,
проносящим по аортам
запахи цветенья утра.
В росной свежести сирени
переливы самоцветов.
Этот сад внутри потока,
в сотах ночи вызревает,
и в ключе бурлит, не дремлет,
ночь со дна на звёзды смотрит,
каждый камешек считает...
Как же мне не волноваться,
если ночь во мне не спит.

* * *

Видишь, звёзды осыпает
шёпот лунного жасмина?..
В тёплом шёпоте витает
нежный запах сновиденья?..
Видишь -- бродит по дорожке?..
И -- цветут следы босЫе?..
И безбрежная дремОта
затопила всё вокруг?..

Видишь, как дрожат ресницы,
как мерцает сна улыбка,
На губах парит и тает
лепестками звёзд жасмина, --

выше лёгких крыл деревьев,
выше лунных шпилей ночи?..
Аромат скользит по пальцам
и плывёт, лаская, в сон…

* * *

Осыпаются лунные скрипы в песок.
Колесо продавило слепой горизонт.
И туманом взбухает озёрная гладь,
и на сонной дороге
                пылинка зажглась…
Мерный шаг, мерный бег, мерный взлёт…
Горизонт, горизонт, горизонт…
Тёплой пылью
                устелена мирная мгла,
тишиною пахучей на травы легла…
Обод крутится в небо… Поёт голосок, 
и не знает свой путь,
                и не знает свой срок…

* * *

Ниспадали огни
                с омеднённого шпиля,
с омеднённого шпиля –
                на хребтины камней.
Размывая закат,
                море волны крушило,
море волны крушило
                на стальной крутизне…

На стальной крутизне
                сколько слов не допето,
сколько слов не допето…
                Пена ищет пролом…

Потемнели ветра
                и не видно просвета,
и земля  без ответа,
             лишь звезды уголёк...
Лишь звезды уголёк,
              словно призрак янтарный,
Словно призрак янтарный
                или выход куда…
Или выход куда –
                вдаль за грани удара,
вдаль за грани удара,
                где другая вода…

Где другая вода и другая дорога,
и другая дорога притекает ко мне…
И другие огни ниспадают отлого
с омеднённого шпиля
                на хребтины камней. 

* * *

Отшумел  большак,
отколёсился.
Заросли  травой
тропки-тропицы.
Где-то  там  вдали
путь  другой  лежит,
путь  другой  бежит
резво-молодо.
Колесо  поёт
о  другой  мечте,
о  других  цветах
синеглазия.
Что  им  тот  большак?
Он  забыт  в  траве,
он  хранит  в  груди
песни  древние.
Что  им  тот  большак --
проезжающим
по  своим  путям,
за  своей  мечтой,
 им, 
уверенным
            победителям,
до  конца  свой  путь
не  изведавшим?

Опалённых  дней
им  пока  не  жаль,
прошлый  тот  большак
лишь  травой трава...

А  куда  он  вёл,
знает  ветер  лишь
да  седая  пыль
перемётная...


* * *

Рессоры  качались,
                скрипели  и  пели.
Колёса  в  булыжник  стучали 
                в подскок.
И  дикие,  в  пене,  лошадки 
                хрипели,
и  охал  сиденьем 
                спешащий  ездок.

Лошадки  умчались, и  запахи  лета
уже  занимает  другая  пора,
но всё ещё   музыка  цоканья  где-то,
и  нищая  скрипка  скулит  из  двора.
И  гибкая  грация 
                сходит  на  камень, --
азартно  спадают  колечки  волос...
И  поезд  вздыхает, сверкая  боками,
и  пышет, нутром  исходя,  паровоз.
Всё  было  и  не было –
                вроде  приснилось --
ходячая  музыка, пенье  весны,
лохматый  точильщик  и  в  искрах  точило,
в  тени,  у  сараев  журчит  дровяных.

* * *

За рощей светлогривой,
где звуки расцвели,
звучали переливы
колёсной колеи.

У огненной подковы
отдельная стезя,
и путь её – в кленовый, -
в осиновый – нельзя…

Стрекозьи карусели
у солнечной земли
травинками свистели
колёсной колеи.

Колёсики блеснули:
на спице слово – жить!
Кузнечики всплеснули
и в поле – фить-фиить!

* * *

Мой свет меня зовёт,
мой свет
           во мне стремится
в протяжные поля,
в дыханье знойных рос,
где, воскрешая день,
касается зарница
шелкОвых губ коня
под пение колёс.
Уводит колея
разбуженной печали
в молитву милых глаз,
в зелёный солнцевей…

Ромашковый прибой
качает на причале...
Струятся купола  -
пчелиным сном полей.

* * *

Отгулял осенний лист у оград.
Белым заревом дохнула зима.
И над городом звенит звездопад,
превращая все дома в терема.
Я забыл, что обожгли холода,
что безумно лгут ветра-трубачи…
Опаляет мертвым светом звезда,
о тепло ломая иглы в ночи…
И мне видится - иду по весне,
словно белая сирень расцвела,
и соловушки свирель в тишине
Лунно-светлую печаль повела.

Нежно-бархатный
                халат мотылька
Извивается в игре плясовой.
Раскрывается цветок у пенька,
Наполняя всё вокруг синевой.

* * *    

В хрустальной чаше февраля,
палящей изморози звёздной.
И лунной солью схвачен воздух
в хрустальной чаше февраля.

Из хвойных шуб идёт по льду,
скользя и падая, дорога,
до ожидания порога,
куда счастливые придут..
Февраль. Дыханье тут и там,
его дыхание негромко...
Но ветер трёт наждачной кромкой,
и пар морозный – по куста

* * *
 
Я в туман чьих-то снов бреду,
или это шептанье воды
среди плавного взлёта медуз,
среди лезущих волн на хребты?
Это то, что сильнее нас,
что влечёт, как огонь, мотылька...
Тайный бред, что в крови не погас,
тайный сдержанной воли вулкан.
Осыпаются комья песка,
как  оконц  удалённый свет.
Ветер гонит в крови берега
словно всплывший из памяти след…

* * * 

Распахнусь дождю
в дивном блеске
восторженных молний.
Пусть радостью моет вода
обнажённый торс,
удивляясь разрядам огня
и гремящих небес.
Распахнусь со смехом.
Пусть играет громами
рождённое слово
и капли слогами бегут по губам!

* * * 

Деревянная подошва, не стучи по камню гулко,
не тревожь,  стучаньем тени,  птиц причудливых в листве.
Желудёвых мельниц звуки растекаются по тропам,
где зовут с обочин дети нерождённые мои.
Деревянная подошва, не стучи по камню гулко,
не тревожь стучаньем тени птиц причудливых в листве.
пусть скорлупками играет желудёвых песен ветер
и парит над чашкой кофе из румяных желудей...

* * *

В озёрном небе – лёд глубин,
моллюсков зыбкие ветра,
размыв огней, созвездий клин,
ершалаимская гора…
И цитры цитрусовых птиц,
цесарок золотых волна.
Непостижимый свет божниц,
и трав извечных письмена…

Босые буквицы судьбы –
земного сына благодать…
Терновых иродов -- шипы
и рук умытых тишь да гладь…

* * *

Уходит  корабль  заката,
сгущается  мрак  впереди,
былыми  огнями  объятый
и  с  трепетным  солнцем 
                в  груди.
Былые  огни, как  прощанье,
как  мира  отжившего  дух,
и словно  полны  обещаньем
вернуться  в  нежданном  году.
Они  всё  не  могут  поверить,
что  сердце  сгорело  на дне,
и  в  прошлое  заперты  двери,
и  жизнь  вся  прошла,
                как  во  сне...
Что  нет  и  огня,
                только  призрак
остался, как  отблеск  зеркал,
от  прежней 
           взволнованной  жизни,
  где  каждый  о  чуде  мечтал.

* * *

Погружённый в сон
виноградной лозы,
ты протекаешь по её завиткам
бусинкой сладкой слезы,
поднимая
виноградинки взгляда
к облакам.
твоя тень гуляет под кронами
                озёрных рощ
пока ты течёшь,
         поднимая выше и выше
свой
солнцестремительный рост,
пока дышишь зелёным
           хлорофиллом солнца.

* * *   

Окно или полынья
мне дышит метелью в лицо?
Подайте-ка света, огня!
Глаза, словно волки – в кольцо...

Вагон. Незнакомый перрон...
Я в город приехал не тот.
В какой-то исхлёстанный стон,
где люд незнакомый живёт.

Снежат ворожеи круги,
закружат, в пустырь заведут
и сон, как снежинку с руки
смахнут в переплёты причуд...

* * * 

Листва раскачивает звоны колоколен.
И храм воздвиг иконостас листвы.
И ветви крыльями обмахивают стоны
теней молитвы вечно горевых.
В потоки куполов роняют кроны
подземный ветер и слова Луны.
И силовой прибой рукой зелёной
рисует образ на полях стены.

* * *   

Здесь улица втекает в клён,
течёт по клёну шумное движенье.
В оконном отражении плывём
мы, поднимаясь в жёлтой серцевине.
Шуршанье шин по зарослям ветвей,
и толпы по бегущим тротуарам.
Колокола в листве гудят церквей,
и  крышу носят облачные стаи.
В руках листвы качанье крыльев птиц,
и ласковое солнышко в ладонях
с прожилками судьбы, небесной кровью,
как будто бы огонь горит внутри...

* * *

Висят утёса фонари
под потолочным мглистым небом.
Извне втекает жизнью небыль,
под потолком, как мир, парит.

Растенья дюн, набеги волн,
стекла зеркальные извивы,
и ночь – из грохотов залива,
и молнии – в паденье вод.

Ночных молитв текут слова,
текут по света кровотокам.
Наполнена небесным соком
извне возникшая трава...

* * * 

Прибой и ветер штормовой
срывает с дюн пески.
Фонарный свет над мостовой
в метаниях тоски.
Сгибая лес, рыдает ночь,
стучится в окна сна,
и тем, кто плачет, не помочь,
когда стеной волна.
И что-то давнее кричит
в метанье фонаря,
и размывает кирпичи,
и в роли звонаря –
звенит, гудит в колоколах,
тревожит сон, покой,
качает землю на волнах
в качели штормовой...


* * *

Прислушайся к вьюге, как ветрено рыщут
Снега, раскидав облака по углам.
Послушай, послушай, их белые тыщи
Шныряют везде по верхам и низам!..
Ты, слышишь, рыдает за мглистостью куцей
Задвинутый, сдутый в безудержный сон?
Он хочет идти, но не может проснуться,
Как вьюга, его завывающий стон…
Прислушайся, может быть, в звуках отыщешь,
Кто в цвете весеннем поёт по лугам…
Но всё же, но всё же там белые тыщи
Шныряют везде по верхам и низам!
Мне хочется думать о греющем лете,
О ласковых людях – создателях дней…
Но всё ещё, всё же, за окнами ветер,
Табун – по ухабам из диких коней!
Но всё же, но всё же по стёклам снег хлыщет,
По взветренным лицам и по глазам…
Но всё же, но всё же бьют белые тыщи,
Шныряя везде по верхам и низам!..

* * *   

Там белый голос, снежные шаги
и небо с колокольней белой
идёт в метель на белые круги
в пространстве ветреном, кипелом...
Дрожит на окнах звёздная вода,
и по слогам слагаются молитвы...
Когда сольются голоса, когда,
в единый миг соединяя ритмы?

Завешан снегом и заполнен сном
метельный дом... Сверчковое стрекато...
Во сне огня – пещерный окоём
и завихрённая снегов осада.

Поленья белые, и взгляда –речь,
и щёлкают на углях запятые.
Единая жара, нещадна печь,
и чудятся внутри миры иные...

* * *

Вагонный звукопад, набег железный,
и готика изломанных огней,
и бег колёс спешит из мглы древесной,
и слышно пенье в глубине осей.

И с неба – корни голубых черёмух
спускаются на бег стальных путей,
и тени их сползают к водоёму
по золотистым россыпям камней.

И кажется: один я в странном свете,
а в темноте грохочет жаром змей,
и пышет от него тавотный ветер,
и духи завывают из щелей...

* * *

Вечерних мотыльков черёмуховый омут.
Паренье в звёздный сад вагонных колесниц,
и сцепщика свистки слышны из бездны тёмной,
светца зелёный дух – из стрелочных ключиц.
И автосцепки лязг – железных дел клепальщик
клепает в светлячках моторной доли дрожь.
К сиреневой тиши привязан «конь педальный»,
над ним свисает в мглу  сиреневая гроздь.

Летит огонь, дрожит, как панцирь боязливый,
в розарии печи, где роза розе – рознь.
Молитвы, храм-каштан, и гром локомотивный,
и поворотный круг свершает поворот...

* * *   

Чугунная цепь со столбами чугунными
заверчены вьюгами на мостовой.
Фигуры фасадов прибоем напуганы
и каменным криком главы стеновой.
Орудий стволы зарываются в крошево.
Матросы в раскачку бредут средь огней,
и тают снежинки  на брюках расклёшенных –
на красные камни среди белых змей.
Толпится на готике облачность снежная,
гудит ветровая в проёмах церквей.
Зовёт колокольня внутри – неутешная,
и отзвук – в ячейках чугунных цепей...

* * *          

Трамвай внутри морозного  цветка
скользит по искрам снежного овала.
Морозная свобода глубока,
где снежный змей клубится вдаль стожало.

И ветки смотрят в стёкла изнутри –
в размытый мрак парящего канала.
И катятся, взметаясь, фонари
по вьюжным и летучим перевалам.

Слепой сквозняк пылает, леденя,
внутри летящего сквозь мрак сосуда...
А я внутри бескрайнего огня
ищу для сердца доброго приюта.

* * *   

Вот снова в рейсе мой корабль
в бумажной свите.
Опять ловитель я стихий,,
ветров ловитель.
Опять качает на волнах
чернильных строчек.
Опять в плену морских узлов,
бессонных ночек.
И с океаном говорю,
веду беседу,
небес мгновения ловлю,
иду по следу…
И снова с новою волной -
травинки, крабы,
И над могучей глубиной
парит корабль…

* * *

Синью  неба  глаза  поют.
Цветом  яблонь 
                сердце  возносится,
словно  не  спешит  на  юг
жёлтой  грусти  разноголосица,
Словно  не  ветер  вплетает  сон
в  гривы  коней  берёзовых.
Радость  моя  сотней  солнц
над  морем  листвы  розовым.

Радость  моя  выше  птиц
облаком молочным  полощется,
и  отзывается  светом  лиц
звонких  сердец  рощица.

* * *   

Здесь цветком расцветала душа.
Здесь звучали былые дома.
Есть у времени свой аромат,
где все липы медово жужжат,
гулко лестница вторит шагам,
золотые пылинки – в окне,
словно тени огней в глубине,
и сквозь крышу плывут облака,
и родные слышны голоса,
и пластинка за стенкой поёт...
Отголоском звучит окоём.
Солнца дискант – в зелёных басах.
Быль святая и мрак чердака
размывается, словно туман.
Дома нет, обесцвечен экран,
только солнце поёт в лепестках...

Монолог строителя кораллового замка

Я повторяю твоё имя,
Агнессе,
в темноте ночного безмолвия,
когда в лунной реке купаются звёзды,
когда тропинка дремлет под свисшими листьями...
Я повторяю твоё имя,
Агнессе,
в пустыне звуков и миражей,
где отголоски дрожью пробегают по телу...
Я повторяю твоё имя
в пустоте комнат, где постоянные задумчивые шаги часов
вспоминают вчерашнюю печаль дождя.
Я повторяю твоё имя,
Агнессе,
там, где стены кораллового замка
уже его запомнили...
Агнессе, Агнессе, Агнессе...

*  *  *

Ты всю ночь
       дышал жарким ветром,
мой котёнок, пушистый брат,
прежде, чем
        далеко уйти в себя
и не прыгнуть назад,
прежде, чем расслабить
небо голубых глаз,
и задохнуться болью – враз.

Я ещё долго гладил
твой ненаглядный шёлк,
и нежностью плакало сердце,
и горечь струилась со щёк.

Прощай, мой котёнок вечный!
Струна твоя не звенит…
Вобрала
     земля в бесконечность
                жизни твоей магнит.

* * *

Птицей хвойною
             полощется
меж корягами
в даль бегущий день,
Меж багульника --
   в голубичный край,
в знойность вереска,
в кружевную вязь
   песнопений птиц…

С опадающих
          золотых небес
мёдом радостным
             растекается,
даль глубокая
      синью плещется,
как по камушкам
  трель несёт ручей,
тайной сладостной,
тайной сказочной…

Полынь

О, полынь, полынь-сестрица,               
Что же песен не слыхать?
Иль дороженька пылится
И ползёт за ратью рать?
Иль на боль не отозвались?
Или слишком  голос груб?..
Или стоны не сорвались
С покаянных горьких губ?
Что молчишь в зеркальных росах,
Тихо каплями звеня,
И печальна, и белёса,--
Песни горестной родня?

*  *  *

Один миг над медовым омутом,
где крылатым светом полыхал мотылёк,
и небесный стог дышал
не остывающей песней кузнечиков…
Где тёплая банька впитывала
берёзовую тишину…
Один миг, как вся жизнь…

*  *  *

Опять  мотыльковая  ночь
наполнена  лунным  настоем, 
и  пряным  духмяным  настроем 
шуршит  мотыльковая  ночь.
И  спят  под  водой  облака,
и  звуки  струятся  сквозь  тело.
И  кажется, что  обмелела,
впитавшая  звёзды, река.
И  камня  движенья  легки,
ему  все  подвластны  вершины…
И  мёдом  облиты  долины.
И  беды  мои  далеки.
Мне  дух  говорит -- оцветочь
вокруг  золотое  пространство,
неси  молодое  убранство
в  свою  мотыльковую  ночь…
И  вновь  мотыльковая  ночь 
наполнена  лунным  настоем,
и  пряным  духмяным  настроем 
шуршит  мотыльковая  ночь.

*  *  *

Опять  мотыльковая  ночь
наполнена  лунным  настоем, 
и  пряным  духмяным  настроем 
шуршит  мотыльковая  ночь.

И  спят  под  водой  облака,
и  звуки  струятся  сквозь  тело.
И  кажется, что  обмелела,
впитавшая  звёзды, река.
И  камня  движенья  легки,
ему 
     все  подвластны  вершины…
И  мёдом  облиты  долины.
И  беды  мои  далеки.
Мне  дух  говорит -- оцветочь
душой теневое  пространство,
неси  молодое  убранство
в  свою  мотыльковую  ночь…
И  вновь  мотыльковая  ночь 
наполнена  лунным  настоем,
и  пряным  духмяным  настроем 
шуршит  мотыльковая  ночь.

*  *  *

Один миг над медовым омутом,
где крылатым светом
                полыхал мотылёк,
и небесный стог дышал
неостывающей
                песней кузнечиков…
Где тёплая банька впитывала
                берёзовую тишину…
Один миг -- в жизнь…

* * *

Напрасно -- не надо, зови ни зови,
обманутый тенью
                случайной любви…
У каждого разная в  жизни печаль
и разная песня, несущая в даль…
Себя за своё малодушье кори…
Не солнце горит, а горят фонари…
Морозные иглы тревоги в крови…
Напрасно -- не надо,
                зови ни зови…
Не склеить
            без трещин сосуда,
                прости, --
зазубрины сердца
                придётся нести…
А колкость тревожно
                несётся в огни…
Других ты не трогай,
                себя лишь вини, --
что  ищешь по свету
                пустые цветы,
зовёшь красотою
                лишь тень красоты…
Размытые взгляды
                в дали,  не лови…
Напрасно -- не надо,
                зови ни зови…

*  *  *

Вьюга крУжится
слегка опояшет,
семицветная дуга
звонко пляшет.
А вокруг огни, огни --
огонёчки!
Ой, куда ж мои вы дни?
Ой, денёчки!..
Погоди,
          звоночек, млеть,
хоть немножко!
Не гони меня ты в сеть,
путь-дорожка,
по землице -- по сырой
да со склона,
словно белое перо
ветром с клёна.
Вдоль сухой травы
пускать Иван-чая,
прогоняя и опять
привечая.
Всё яснее небеса,
всё милее…
И родные мне глаза
я жалею.