А вот об этом Чичибабин сказал лучше Бродского

Заметка эта была опубликована в "Независимой газете" от 02.09.20 в приложении  НГ EX LIBRIS под заголовком "Я с родины не уезжал".

Чуть меньше единицы, чуть грандиозней Вселенной

Заговоришь о Бродском, и сразу маячат перед тобой силуэты мраморных статуй в далеком Риме. Кто знает, услышали б мы когда-нибудь их непринужденные разговоры, если б не колдовство его музы. Искусный Пигмалион – и тот не смог бы придать такую жизнь этим фигурам.
Беседуют, перемывают косточки своим знакомым. И всё-то им про них – а в их лице, конечно, и про нас (что на этой земле меняется?) – известно, так что даже зевают они, расслабленно и лениво обсуждая их (а, скорее, все-таки наши) судьбы. Вековая скука застыла на их каменных лицах.
–А эта, худощавая, но с  толстыми ногами, знаешь, что с ней приключилось?
–А тот...

Ну, Бог с ними. Возможно, вам вспоминается иное, и вы видите перед собой маршала Жукова и блеском маневра почти не уступающего ему древнего полководца Ганнибала. Может, золотое перо поэта оживило для вас туманные подробности великих  битв...
 Война и мир – все можно найти у него. Бродский удостоился особой милости: суровые наши повелители  –  Пространство и Время – никогда не препятствовали ему по-свойски окликать себя (иногда чуть ли не ежеминутно, но всегда, должно быть, не без повода) и заглядывать в отдаленное и недавнее прошлое.  Удивительно ли, что он беспрестанно этим пользовался:  не отказываться же от такой синекуры.

А ведь и вправду – редкая удача! Наш, по большей части скучноватый «на всех широтах»  мир,  нечасто бывает так щедр даже к избранному им художнику. Вечное разочарование, кажется,  с самого рождения написанное на лице этого счастливчика, не должно вводить нас в заблуждение. Как не  преклоняться перед его даром.

Что ж, и я снимаю шляпу перед великим капитаном. И я, затаив дыхание, стараюсь не пропустить ни единого звука из его чудесной речи, а потом, случается, годами думаю, что значила та или другая его фраза.
Но грустно мне становится, если случайно упадет мой взгляд на старинные церкви.
Кажется мне тогда, что сама древняя Русь сиротливо мнется в сторонке, пока мы слушаем  его занимательные истории, что грустит она, как Пенелопа, об изменившем ей Одиссее.
Сдается мне, что этим пронзающим небо куполам хотелось бы услышать от него о чем-то более близком и родном, о том, может быть, главном, чем полно было еще недавно Пространство и Время вот тут, у их подножия, что, может, возвышало разбредшихся теперь в разные стороны, но  смотревших на них когда-то вместе  детей Адама. Или, хотя бы, казалось, что возвышало?
Да, об этом самом – о том, что связывало друг с другом эти толпы людей, если их правда что-то связывало. Об этом написал другой...

И скажу вам как на духу: как ни велик Бродский (может, правда в его стихах вся наша Вселенная уместилась и даже немножечко сверх того), все же об этом тот, другой, сказал лучше.

...Жил – и не так уж давно – между нами человек. Если кто-то на свете еще верил в людское  братство, то это был он. И потому, наверно, дано  было именно ему сказать о том, что случилось с  родиной. Сказать  человечно, просто, без надрыва. Не сказать  –  выдохнуть. Просто добавить чистую свечу своей души к ее древнему свету. А нам осталось только любоваться ею. И вспоминать невесть куда подевавшихся серого волка и Аленушку, горевавшую когда-то над задумчивым  ручьем. И лучшее, может, свое стихотворение так  он и назвал:  «Плач по утраченной родине» . Перечитайте, кто забыл.
Борис Чичибабин «Плач по утраченной родине» .

ПЛАЧ ПО УТРАЧЕННОЙ РОДИНЕ

Судьбе не крикнешь: "Чур-чура,
не мне держать ответ!"
Что было родиной вчера,
того сегодня нет.

Я плачу в мире не о той,
которую не зря
назвали, споря с немотой,
империею зла,

но о другой, стовековой,
чей звон в душе снежист,
всегда грядущей, за кого
мы отдавали жизнь,

С мороза душу в адский жар
впихнули голышом:
я с родины не уезжал –
за что ж ее лишен?

Какой нас дьявол ввел в соблазн
и мы-то кто при нем?
Но в мире нет ее пространств
и нет ее времен.

Исчезла вдруг с лица земли
тайком в один из дней,
а мы, как надо, не смогли
и попрощаться с ней.

Что больше нет ее, понять
живому не дано:
ведь родина – она как мать,
она и мы – одно...

В ее снегах смеялась смерть
с косою за плечом
и, отобрав руду и нефть,
поила первачом.

Ее судили стар и мал,
и барды, и князья,
но, проклиная, каждый знал,
что без нее нельзя.

И тот, кто клял, душою креп
и прозревал вину,
и рад был украинский хлеб
молдавскому вину.

Она глумилась надо мной,
но, как вела любовь,
я приезжал к себе домой
в ее конец любой.

В ней были думами близки
Баку и Ереван,
где я вверял свои виски
пахучим деревам.

Ее просторов широта
была спиртов пьяней...
Теперь я круглый сирота –
по маме и по ней.

Из века в век, из рода в род
венцы ее племен
Бог собирал в один народ,
но божий враг силен.

И, чьи мы дочки и сыны
во тьме глухих годин,
того народа, той страны
не стало в миг один.

При нас космический костер
беспомощно потух.
Мы просвистали свой простор,
проматерили дух.

К нам обернулась бездной высь,
и меркнет Божий свет...
Мы в той отчизне родились,
которой больше нет.

1992