Центральный парк

  Коммерческий прогматизм сильно потеснил романтику.
  Это я вам говорю, согласившийся издаваться в мягкой обложке с условием, что она затвердеет с целью стать непродажной.
  Я свободен от постороннего влияния, угрызений совести, от денег, но не от тщеславия.
  Такую роскошь не могу позволить я, не признающий женской эмансипации.
  Самооценка - вот что является толчком, на котором сижу и размышляю о бренности существования, подвергая сметённые в одну кучу ампутированные чувства, подверженные сухой стерилизации.
  Тем временем коронавирус проходил у меня в лёгкой форме - белый верх, тёмный низ мимо манхэттенских нищих, тянувших ко мне грязные руки.
  Денег как всегда при себе не было и я бросал на них презрительные взгляды с очистками совести сдобренными шкурками от органического банана, который они жадно поедали глазами.
  Несчастные, думал я, они определённо никогда не читали в подлиннике мой бестселлер популярный на нашей лестничной площадке "Гузно трясогузок", потому что перевести эту белиберду на древнеанглийский никто не мог, да и не пытался.
  Как истый бессеребренник я позавидовал зажравшимся славой Набокову и Бродскому, писавшим на местном наречии.
  Оставались негритянский Джайв, лондонский Кокни и парижский Арго, которые как я ни пытался с третьей попытки освоить не смог, из-за скрытого душевного нарыва,  надрывно нарывающегося на "комплименты".
  Я зашёл в Central park.
  У входа меня встретил Сводный оркестр чёрных бородавок, и я знакомый со взрывоопасной обстановкой в Нью-Йорке вскинул руку в приветствии, прокричав: "Black lives санти matter!"