Телега первая

(о пространстве, смысле и взгляде)

У одного поэта было такое предположение, что частица "не" в тексте сгущает тьму (в смысле темноту, тень). В качестве иллюстрации он написал текст без "не" – и тот действительно получился светлым и как бы объёмным без особых приёмов, подчёркивающих свет и объём. Если вспомнить об апофатическом пути богословия, то можно сказать, что описание объекта через отрицание, через называние того, чем объект не является – это как бы описание его тени (или разных его теней) без тщетных попыток называния прямого. Если пойти дальше, то тень, в привычном нам понимании – это двумерная проекция трёхмерного объекта. Так, если представить себе трёхмерную тень (некоторое "не что-то"), то объект обладающий ею должен быть четырёхмерным. Чисто математически такие объекты вполне могут существать только в четырёхмерном пространстве, в котором кроме длины, ширины и высоты есть четвёртая координата, её принято называть густотой (но не в смысле качественной характеристики материала – это только пароним – а в смысле ещё одного вектора протяжённости объекта). В трёхмерном пространстве четырёхмерному объекту попросту негде расположиться. Можно лишь представить его прохождение через трёхмерное пространство в виде череды искажений, наподобие тех, что мы видим при прохождении трёхмерного объекта сквозь двухмерное пространство – в виде искажения его двухмерного сечения. Если представить, что у некоторого четырёхмерного объекта есть трёхмерные тени в нашем трёхмерном пространстве, то с некоторым усилием можно представить и сам четырёхмерный объект. Не его ли имеет в виду Платон, говоря об "идее" в мифе о пещере? Идея объекта – не сам объект, но объект есть тень своей идеи. Таких объектов много и каждый из них тень идеи о нём – с разных ракурсов. Эту мысль можно интересно развить в богословии, но поговорим о зрении.

Наше зрение двухмерно – мы не можем увидеть даже гипотетическую тень (проекцию) четырёхмерного объекта, но лишь двухмерную проекцию трёхмерной тени четырёхмерного объекта. Даже с бинокулярным зрением мы видим лишь две близких друг к другу проекции, которые сливаются в едва ли объёмную картину. Но если бы мы хотели увидеть даже не трёхмерную тень четырёхмерного объекта, а хотя бы обычный трёхмерный объект таким какой он есть, без проекции? Каким должно быть наше зрение при таком желании? Можно сказать, что тогда мы должны сложить все двухмерные проекции трёхмерного объекта в его единый целокупный образ. То есть зрение наше в каком-то смысле должно быть не взглядом из себя, но взглядом внутрь себя. Даже взглядом внутрь идеальных себя по замыслу – взглядом внутрь сферы, в центре которой расположен этот самый трёхмерный объект. Так вот не это ли взгляд поэта? Сам я иногда смотрю на вещи похоже и не раз слышал нечто подобное от других поэтов, пишущих или нет. Чтобы назвать предмет мы пытаемся увидеть его, понять – внедрить его имя в такое окружение иных слов, чтобы он обрёл свою полнозначность, четырёхмерность. А значит и слова вокруг него должны быть не просто знаками, а стремиться к самой идее о себе. В такой взвешенности и рождается то чуть ли не магическое "нужные слова в нужном порядке". Поэт строит мир. Он идёт по густоте, по четвёртой координате четырёхмерного объекта – по густоте идеи. Иначе я бы назвал эту координату смыслом – именно густота смысла приводит поэта к лучшему воплощению четырёхмерной идеи.

Итак, если четырёхмерный объект действительно существует, то вполне он существует только в четырёхмерном пространстве и вполне воспринимается только четырёхмерным зрением. Если четырёхмерный объект – идея, то пространство его существования – это мысль (потому как только в ней есть четвёртая координата – густота смысла), а зрение для её восприятия –  сфера, она как бы око, смотрящее в свой центр, где располагается идея, то есть такое зрение должно быть вокруг пространства, обнимать его. Таким образом поэт путём отрицания, перебором теней (проекций), их сложением и сжатием выходит на те самые полнообъёмные четырёхмерные, вещественные слова-предметы, слова-действия. Такими полноразмерными словами могут стать лишь слова, обозначающие уверенно изученные объекты, в которые поэт проник всем своим вниманием – в этом случае и происходит чудо воплощения слова-знака, в слово-объект. Такие слова складываются в единый образ, в макроидею – быть может так рождается большая вещь, превышающая себя, ютящаяся в себе. Она – карта жизни в ней самой – трактат о ней, в ней же развернутый – аналитическая заметка, прогноз, но и предсказание – инструмент и музыка. Многие это знали, кто-то так и чувствовал... а дай, думаю, скажу.