Элегия 2

Дни молодости, дни уединенья,
Вдали от города, в украинском селенье;
Точнее – в роте: за забором там
Раскинут хутор белый по холмам.
Авдотья старая у мазанки присела.
Спуститься в погребок она хотела,
Чтобы достать, в бутылках, самогон,
Для чёрных, жаждой мучимых, погон.
Но – ах и ох!  – вступило в поясницу…
Как курица, рябая тут девица.
Доить корову ей и лень, и стыд.
К хохлушке ходит рядовой Джавид.
Чтобы потом хохлушкою хвалится...
Черна, что та шелковица, девица,
И спереди зубов недостаёт…
Сижу на крыше (это мой полёт)
Прицепа, где молчит аппаратура…
Тутовника меня влекут плоды.
От них у всех черны, как сажа, рты.
Вот службы прелесть – отдых Эпикура!
Разложен ужин пышный на траве.
Тут «табуретовки» бутылки две,
И ключницы над ними дух витает;
Прямоугольник сала ожидает,
Лоснясь, – как бритва, острого ножа.
Две-три рыбёшки, жаренных лежат –
Армянским поваром, но без приправы…
Тут – паляница с гребешком корявым
Блестит на солнце лаковым бочком,
И кружка ходит пьяная кругом.
Бывало, выйдешь в поле кукурузы,
Пройдёшь его, потом леском, леском…
Или в дощатый заберёшься кузов,
От колеса толкнувшись сапогом.
И в гарнизон. А там, глядишь дорогой –
Бредут хохлушки стайкой голоногой…
А ты – в сельмаг – и «Осени златой»
Бутылку хвать – и в ёлки чуть живой…
Зачем минули, дни уединенья,
Вдали от города, в украинском селенье? –
Точнее – в роте: за забором там
Раскинут хутор белый по холмам.