Гладков и птицы

2000 год, январь. Накануне Рождества привиделся сон.
Стою на вершине песчано-рыжей горы. «Моя гора» – одна из самых высоких, обрамляющих морскую бухту. Море под горой – спокойное в своём могуществе. Небо надо мной – ясное.

Простор наполняет меня лёгкостью, вдохновляет шумом прибоя. Тёплый воздух обнимает. Миг – и я оторвусь от земли.

Солнце дразнит, зовёт к себе, только шагни, но тут же и удерживает плотным потоком света. И влечёт, и удерживает. Радужный свет разливается музыкой, она проникает в сердце, до ломоты распирает грудь, щемит душу непостижимой тоской по открывшейся воле.
 
Раскинула руки: вот-вот они превратятся в крылья…
– Здравствуй, – окликает за спиной мужской голос.
Оглядываюсь:
– Здравствуйте.
– Умеешь летать? – невысокий мужчина широко улыбается, щедро открывая немного желтоватые зубы. Синие глаза его сияют любопытством. Ветер треплет его короткие с проседью волосы и пузырит белую рубаху, заправленную в серые брюки. Обут он в большие, с высокими круглыми носами ботинки на толстой подошве. А в такую погоду надо бы в сандалиях…
Твёрдо отвечаю:
– Умею.
– А драться?
– И драться, – как будто само собой вылетает.
Мужчина вырывает из-за спины шпагу, похожую на большое птичье перо:
– Сразимся?

Я не успеваю испугаться, он бросает мне вторую такую же шпагу и подходит ближе. Он – горбат! Хромает. Как же с ним драться? Но он не оставляет времени на размышления, замахивается…

Один удар шпагами, второй. И мы уже не на земле, мы – над. То ли фехтуем, то ли соревнуемся, кто ловчей летает. Разве я умею фехтовать? Глаза соперника вызывающе азартно сияют.
 
В какой-то момент задеваю шпагой его плечо. Ранила? Кажется, да. Но он виду не подаёт, а меня пронзает, как шпагой: «Ему больно! Не от удара больно, а жить больно!» Опускаю оружие. Он хватает меня свободной рукой под локоть, с силой привлекает к себе и выдыхает мне в лицо:

– Надо драться до конца! Нельзя жалеть противника.
– Вы не противник… В отцы годитесь. Зачем вам эта дуэль?
– Тебя проверить. Ты молодец, держишь удар. Только иди до победы.
Я проснулась.

12 января 2000 года. Я впервые пришла в Городское литературное объединение «Орфей». Заседания ЛИТО проходили в длинном доме 3/01 (строительный номер). Дом этот из-за множества бетонных опор, поддерживающих жилые этажи над первым, где расположились Картинная галерея, фирмы и магазины, жители Набережных Челнов прозвали «сороконожкой».

Ровно в восемнадцать ноль-ноль я вошла в отведённое для «Орфея» помещение – неуютное, с узкими окнами в алюминиевых рамах под потолком, с обшарпанными, выкрашенными масляной синеватой краской стенами. Только деревянный письменный стол руководителя придавал обстановке деловитость.

Села в одно из откидывающихся кресел, сгруппированных по четыре, когда-то, видать, принесённых из какого-то кинотеатра или клуба. В зале на тот момент было человек пять незнакомцев. Руководитель опаздывал. Орфеевцы подтягивались не спеша.

– Всем здравствуйте! – в дверях раздался зычный, с металлическими нотками, мужской голос.

Я вздрогнула. Вошёл тот самый горбатый человек, которого видела во сне. Не раздумывая, он подсел ко мне:
– Здравствуйте, девушка! – глаза его горели любопытным синим огнём. – Как вас зовут? – и, не дождавшись моего ответа, представился: – Виктор Петрович Гладков, – протянул широкую узловатую ладонь.
– Ольга, – ответно подала руку, и цепкая сила коротко, но до боли сжала мои пальцы. Я ойкнула.
– Извините, не ожидал такой мягкой руки. Что пишете?
– Стихи.
– Ещё одна несчастная в нашем стане! – воскликнул он так громко, как будто нарочно, чтобы слышали все.
– Почему несчастная?
– Да потому что счастливые стихов не пишут.

Виктор Петрович тоже писал стихи, сочинял песни. Для его первого сборника я перекладывала его мелодии на ноты: слушала записи с кассетного магнитофона, подбирала гармонии. Моя творческая поддержка его вдохновляла, и он, разузнав, что я конфетам предпочитаю рыбу и фрукты, пользовался удобным случаем, чтобы порадовать меня лещом горячего копчения, яблоками из своего сада.
 
Орфеевцы дважды в год собирались у него на даче, устраивая весёлые поэтические вечерники – праздники первого и последнего огурца. Дачный домик Гладкова впечатлял резными наличниками на окнах, скворечниками под крышей, украшенной деревянными кружевами.

– Вы это – сами? – спросила я, когда первый раз с большой компанией приехала на правый, заросший вековыми соснами берег Камы.
– Конечно…

Мы изредка бывали друг у друга в гостях. Его гостеприимная супруга Тамара Михайловна всегда готовила на кухне щедрый стол, а жили они, как я помню, в трёхкомнатной квартире на втором этаже девятиэтажки. Однажды, во время одной из посиделок, Виктор Петрович заговорщицки сказал мне:

– Маноля, – он знал моё детское прозвище и всегда только так обращался ко мне в доверительной обстановке, – идём на балкон, что покажу.
Тамара Михайловна глубоко вздохнула и недовольным взглядом смерила мужа. 
– Не вздыхай глубоко, Тома, – примирительно сказал Виктор Петрович и повёл меня на балкон.

Там обнаружилась небольшая голубятня. Несколько пар белых птиц мирно сидели за тонкими решётками. Увидев хозяина, оживились, закурлыкали. Виктор Петрович открыл одну из клеток, взял крупную птицу:

– Глянь-ка… Красавец! – в его голосе зазвучали любовь и гордость.
– Первый раз такого вижу, – я осторожно погладила голубя – он был белоснежным, с пышным, словно павлиньим, хвостом, с неестественно большими лохматыми лапками. – С таким богатством вам нужно за городом жить.
– Нужно, – согласился Виктор Петрович. – Может, когда-нибудь…

4 августа 2020 года пришло горькое известие: Виктор Петрович умер в больнице. Ковид. Друзья надеялись, выздоровеет, но…

12 сентября под утро мне приснился сон.

Лето. Иду по солнечному городу. Тороплюсь на выступление – читать и петь во Дворце культуры. Неожиданно, откуда-то справа, наперерез Виктор Петрович:
– Здравствуй, Маноля.
– Виктор Петрович?.. Мне сказали, вы умерли…
Он, как всегда, с азартной лукавинкой в глазах:
– Идём, покажу, где теперь живу.
– Я не могу, тороплюсь.
– Долго не задержу…

Выходим на огромную площадь, залитую ярким светом. Вдалеке – старинные дома из жёлтого камня, с узкими окнами, крышами-башенками. Рядом с нами – небольшой, на высоченных бревенчатых опорах деревянный терем из золотистых, ещё не потемневших, брёвен. Голубятня. Необычная! Резная, со сказочными кружевными узорами под крышей.
 
– Вот, полюбуйся, – Виктор Петрович довольно крякает, приосанивается.
– Вы живёте здесь? В голубятне?
– Не совсем, – глядит загадочно, явно что-то прикидывая в уме. – Домой тебя не приглашаю, хочу только показать… – машет вверх рукой и сам смотрит в небо.
Поднимаю голову, ахаю. Большая стая голубей: белых, сероватых, разноцветных. Крылья и хвосты с множеством тонких перьев, длинных, волнистых и кудрявых. Птицы то высоко кружат, то подлетают к нам совсем близко, то присаживаются на плечи, головы, но тут же взмывают. Слышу мягкое курлыканье. По лицу скользит щекоткой тёплый воздух, колыхаемый птицами.
– Теперь я с ними, видишь, Маноля, какая красота! Я всегда мечтал…
– Знаю, вы любите… – оглядываюсь, а Виктора Петровича нет. Нигде нет. Как не было. Так тихо ушёл? Не сказал «до свидания». Смотрю вверх, будто он может быть там – в синем небе, в крылатой стае. Но там только голуби. Они роняют – нет – сбрасывают вниз восхитительные перья, почти невесомые. Перья падают, тихо-тихо кружась, заполоняют собой и небо, и землю.
– Но им же больно! – кричу.
Откуда-то доносится: 
– Это особенные птицы – их предназначение дарить.

Проснулась. Глянула на календарь. Посчитала: 12 сентября – сороковины Виктора Петровича. Значит, он так простился. Он всегда только дарил…

13 сентября 2020 г.