Музы А. П. Чехова

 
  Лидия Яворская

О непростых отношениях между Чеховым и актрисой Лидией Борисовной Яворской, которая умела “театрально хотеть” и добиваться своего, писали буквально все биографы Чехова, подчас интригуя читателя и подменяя факты вольной интерпретацией. Чаще всего исследователи ссылались на мемуары Т.Л. Щепкиной-Куперник (1874–1952), которая, являясь свидетелем их “флирта”, повествовала о нём довольно подробно. Особенно в первой редакции своих воспоминаний, в которых она нарисовала идиллическую картину как своих отношений с Чеховым, так и “романа” писателя с Яворской. Будучи её “доверенным лицом”, Татьяна Львовна, безусловно, знала истинное положение дел, но, желая отвести от себя всяческие слухи и сплетни, напускала ещё большего тумана.
Лидия Борисовна Яворская (урождённая Гюббенет, по мужу Барятинская) родилась в Киеве в 1871 году. Отец — киевский полицмейстер, француз по происхождению. Актёрские способности Лидия обнаружила очень рано, впервые выйдя на сцену в девять лет. По собственному признанию, ей сразу “пророчили будущность артистки, к великому ужасу родителей”. Ещё гимназисткой (училась в “одной из самых демократических гимназий”) Яворская сблизилась с семьёй известного киевского профессора-шестидесятника Алексеева, “обрезала косы и мечтала служить человечеству”. Выйдя замуж против воли родителей, Лидия Борисовна скоро испытала горечь разочарований, но проявила самостоятельность в решении своих жизненных проблем. Разведясь с мужем, уехала в Петербург и поступила на драматические курсы В.Н. Давыдова — выдающегося театрального педагога, учившего, что “талант — это только полдела, надо ещё уметь и любить работать”. После окончания курса Яворская получила отказ в приёме в Александринский театр, но мысль о покорении Петербурга не оставляла её, и она продолжила театральное образование в Париже, где занималась с актёром театра «Комеди Франсез» Э.Го.
Наконец, в 1893 году Яворская “скромно дебютировала” в водевиле Чехова «Медведь». Правда, не в Петербурге, а только в Ревеле. Но поразительная работоспособность, энергия, громадная воля к самоутверждению и жажда славы позволили начинающей актрисе за один только сезон сыграть здесь ведущие роли в более чем десяти спектаклях.
Летом того же года Яворская приехала в Москву и, сыграв у Ф.А. Корша в одноактных комедиях «Теt-а-tеt» и «Flirt» Балуцкого, попросила для большого дебюта роль Маргариты Готье в «Даме с камелиями» Дюма -сына. Первый её успех в Москве критики связывали не столько с игрой, сколько с экстравагантной манерой поведения — и на сцене, и вне, — не совпадающей с общими представлениями о русской актрисе: скромной, сдержанной, даже застенчивой. Она эпатировала публику нарядами, позволяющими ей демонстрировать прелести своего тела, некоторой развязностью, отсутствием “мелодии жестов”, хрипловатым голосом — по словам критиков, “совсем не сценическим, неподатливым, меньше всего ласкающим, способным обвораживать”. Из дневника Суворина: “Яворская в «Маскараде» умирала изумительно: она стала на четвереньки, лицом к публике, и поползла, в это время груди вырвались у неё из-за корсета. Реально!”
На взгляд столичных критиков, сценические данные и возможности молодой актрисы порой были далеки от образов тех героинь, которых она играла. Но актёрская “жадность” и честолюбие заставляли Яворскую браться за всё новые роли и амплуа: от трагических героинь до комедийных девочек, что лишний раз доказывало её артистическую гибкость и приспособленность к сцене. О ней говорили “много и даже азартно <...> в смысле ли восхваления, или в смысле порицания, она сразу стала законодательницей в театре”. Успеху Яворской немало способствовала её подруга Т.Л. Щепкина-Куперник, устраивавшая на представлениях овации, подношения и цветы. Критики, признавая аншлаги на спектаклях с участием Яворской, тем не менее не упускали возможности упрекнуть её в неразборчивости и всеядности при выборе репертуара, фальшивом тоне “мелодекламации с рыданиями в голосе”, а порой и в “откровенной халтуре”.
Знакомство Яворской с Чеховым состоялось в Москве осенью 1893 года (27 октября писатель привёз в редакцию «Русской мысли» корректуру четвёртой и пятой глав «Острова Сахалин»). Две недели Чехов провёл, по его собственному признанию, “в каком-то чаду”:  “жизнь моя состояла из сплошного ряда пиршеств и новых знакомств. Меня продразнили Авеланом. Никогда раньше я не чувствовал себя таким свободным”.
Именно к этой поре (включая ноябрь–декабрь 1893 года, когда Чехов приезжал из Мелихова в Москву на более длительный срок и останавливался в Лоскутной гостинице) относятся первые записки Яворской Чехову. Однако исследователи, считающие причиной охлаждения Чехова к Лике Мизиновой его увлечение Яворской, были далеки от истины. Слухи о “романе” со знаменитым писателем распространяла сама Лидия Борисовна, чрезвычайно любившая шум вокруг своего имени и постоянно повторяющая слова Марии Стюарт: “Я лучше молвы, повсюду обо мне гремящей”. На деле уже в феврале 1894 года Яворская упрекает Чехова в том, что он её “совсем забыл” и даже когда приезжает в Москву, у неё не бывает (Чехов приезжал в Москву 13, 14 и 27 января 1894 года).
Вряд ли Яворская представляла себе величину и значительность чеховской личности. Чехов скорее был для неё одним из тех, кто мог бы писать пьесы исключительно для неё — письмо от 2 февраля 1894 не оставляет в этом сомнения.
Готовясь к своему первому бенефису (он должен был состояться 18 февраля), Яворская напоминает Чехову о якобы данном им обещании написать “хотя бы одноактную пьесу”, причём пьеса нужна не позднее 8 февраля, так как 9-го должна быть афиша. Ответ Чехова на это письмо, как, впрочем, и на все остальные, неизвестен. Известен его мягкий, но решительный отказ участвовать в готовящемся подношении Яворской: “Лидия Борисовна отличный человек и чудесная артистка, и я готов сжечь себя на костре, чтобы ей было светло возвращаться из театра после бенефиса, но прошу Вас на коленях, позвольте мне не участвовать в подношении”. В августе 1894 года Яворская вернулась в Москву и начала свой второй театральный сезон у Корша, который специально для неё перевёл комедию В.Сарду и Э.Моро «Мадам Сан-Жён». В этой пьесе Яворская играла роль Катрин Юбже — содержательницы прачечной, которая сумела увлечь Наполеона и стала герцогиней. Благодаря игре Яворской пьеса «Мадам Сан-Жён» пользовалась в Москве таким успехом, что имя её героини (пофранцузски Сан-Жён означает “бесцеремонный, развязный”) вскоре стало нарицательным и дало название ткани, папиросам и т.д. Как вспоминал С.Н. Дурылин, известный историк театра, “прачка <...> прокричала грубым контральто Яворской, и этот крик повторился всюду: на туалетном мыле, на духах, на бонбоньерках с карамелью”.
Осенью 1894 года, когда Чехов вернулся из-за границы, возобновились его встречи с Яворской и Щепкиной-Куперник. Более того, последняя стала частой гостьей в Мелихове (Яворская, кстати сказать, так ни разу его и не посетила). Обе они зовут Чехова в Москву, сочинив шутливую “грамоту” об увольнении его “вплоть до 3 февраля <...> с обязательством явиться в указанный срок для несения удвоенных обязанностей службы”.
4 января 1895 года Чехов поселяется в Большой Московской гостинице, в номере 5. Это было время сближения его с актрисой — четыре интимные записки Яворской, в которых она объясняется в любви и откровенно намекает на “неземное блаженство” в пятом номере, помечены рукой Чехова январём этого года. Из январских писем Суворину: “Живу теперь в Москве по причинам, которые тоже объяснять не стану <…> Мне нужно двадцать пять тысяч годового дохода, так как я уже не могу спать с женщиной, если она не в шёлковой сорочке”. В это же время, повидимому, Яворская уговорила Чехова представить её Суворину, который собирался открыть в Петербурге собственный театр, — мысль о покорении Cеверной столицы попрежнему не давала ей покоя... Чехов выполнил своё обещание.
В письме Суворину 30 марта 1895 он писал: “На Святой в Петербурге будет оперировать труппа Корша. Сей тенором говорящий антрепренёр, вероятно, приедет приглашать вас. Побывайте на «Маdаmе Sans Gеnе» и посмотрите Яворскую. Если хотите, познакомьтесь. Она интеллигентна и порядочно одевается, иногда бывает умна. Это дочь киевского полицмейстера Гюбеннета, так что в артериях её течёт кровь актёрская, а в венах полицейская <...> Московские газетчики всю зиму травили её, как зайца. Но она не заслуживает этого. Если бы не крикливость и не некоторая манерность (кривлянье тож), то это была бы настоящая актриса. Тип во всяком случае любопытный. Обратите внимание”.
Гастроли Яворской в Петербурге в апреле 1895 года прошли с шумом, и хотя Суворин отозвался о них не очень лестно, но тем не менее пригласил её играть в своём Литературно-артистическом театре сезон 1895/96 года. В дневнике же Суворин записал: “Яворская однообразна до безобразия. Её противная дикция — она точно давится словами и выпускает их как будто бы не из горла, а из какой-то трещины, которая то уже, то шире — и эти два звука чередуются с таким однообразием, что мне тошно”.
В Петербурге Яворская всюду поощряла слухи о своём романе с Чеховым и настолько в том преуспела, что Суворин даже спросил Чехова относительно женитьбы. На что получил блистательный ответ, который комментаторами никогда не связывался с Яворской: “Извольте, я женюсь <...> но дайте мне такую жену, которая, как луна, являлась бы на моём небе не каждый день”.
Лика Мизинова, заглянувшая в Москву из-за границы, также поинтересовалась у Антона Павловича: “Скоро ли Ваша свадьба с Лидией Борисовной? Позовите меня тогда, чтобы я могла её расстроить, устроивши скандал в церкви”. В это же время Чехов подготовил к печати свой рассказ «Ариадна».
История создания этого рассказа подробно описана, но акцент всё же сделан на судьбе Лики Мизиновой как главном прототипе героини. Нам же представляется, что в облике Ариадны запечатлена как раз та одновременно влекущая и эго центричная женственность Яворской, от которой на время потерял голову и сам Чехов, а чуть позже подпали под её злое обаяние Суворин и князь Барятинский. Восклицания Ариадны “Мой чистый, мой святой, мой милый!” явно перекликаются с обращениями Яворской к Чехову: “Святой, непостижимый, дивный!”, почерк же её — крупный, нервный, “с помарками и кляксами” — разительно напоминает почерк Яворской. Да и убеждённость Ариадны в том, что “Болеслав Маркевич лучше Тургенева”, Чехов тоже вполне мог позаимствовать от Яворской, игравшей главную героиню в пьесе Маркевича «Чад жизни». Не случайно она мгновенно “узнала” себя в Ариадне, но не только не открестилась от сходства с нею, а и всячески поспособствовала распространению этого мнения в Москве и Петербурге.
В 1896 году Яворская становится княгиней — потомок древнего рода, блестящий морской офицер и литератор князь Владимир Владимирович Барятинский, пройдя через развод и отлучение от семьи, женился на актрисе. Мечта дочери киевского полицмейстера сбылась — она стала титулованной особой (Ариадна тоже мечтала о титуле — князь Мактуев в конце рассказа делает ей предложение). По этому поводу Суворин пишет в своём дневнике: “...Получил телеграмму, что Яворская женила на себе князя Барятинского. Она старше его и не любит его. Если она не родит от него, то не уживётся с ним долго, или он не уживётся с ней”. Чуть позже: “Какое лживое созданье! Она вся состоит из притворства, зависти, разврата и лжи. А муж в ней души не чает. Если б он знал хоть сотую часть её жизни...”
Сбылась и другая мечта Лидии Борисовны: в лице князя она наконец-то обрела “личного” драматурга. Начиная с 1899 года Барятинский пишет одну за другой пьесы, предназначенные для репертуара Яворской («Во дни Петра», «Перекаты», «Последний Иванов», «Пляска жизни», «Светлый царь» и др.). А в 1901 году княжеская чета создаёт Новый театр, о котором критика писала, что “труппа Яворской составлена, за малыми исключениями, из ничтожеств и бездарностей <...> Г-жа Яворская судорожно хватается за всё, что ей попадается, и всё с треском проваливает. Неудачен Телль, попробуем Чехова. Мало ли чего не бывает, а вдруг хорошо сыграем Чехова”. В Петербурге сценическая деятельность Яворской, как и повсюду, сопровождалась беспрерывными скандалами, шумом, протестами актёров. Она, которой мало было считаться признанной исполнительницей “экзотических” ролей, стремилась распространить свою монополию абсолютно на всё (один из критиков заметил, что Яворская “не поёт только потому, что с её голосом это невозможно”).
Дар Яворской подчинять себе всех и вся прекрасно просматривается даже в тех её коротеньких записочках, что адресованы Чехову («Милая Дуся, мне скучно без Вас. Приезжайте. Гости съезжаются. Я в ожидании. Приезжайте. И салату нет. Закажите. Я целую Вас крепко, Лидия”. В них больше сказывается характер избалованной, ни в чём не знающей отказа женщины, нежели признание дружеского расположения к ней Чехова. “Она производила сильное впечатление: её блестящее умение говорить, живость, какая-то змеиная грация, свободное, слегка властное обращение с окружающими <...> многих привлекало, но многих и отталкивало, только никто не оставался к ней равнодушным”, — писала о подруге Щепкина-Куперник.
Выстраивая отношения с Чеховым, Яворская умело добивалась своего, очаровывая и пленяя, убеждая в собственной талантливости и неповторимости. Антон Павлович считал её умной женщиной и неплохой актрисой, но больших иллюзий уже не питал. Тем не менее первое чтение «Чайки» состоялось в Москве именно в апартаментах Яворской, специально для того приехавшей из Петербурга в декабре 1895 года. По воспоминаниям Щепкиной-Куперник, пьеса “всех удивила своей новизной. Но, понятно, тем, кто, как Корш и его артисты, признавали главным образом эффектные, трескучие пьесы Сарду и Дюма, пьеса понравиться не могла”. “Пьеса моя («Чайка») провалилась без представления”, — писал Чехов Суворину сразу после этого. По-видимому, он всё же надеялся на понимание Яворской, возможно, он даже писал свою Аркадину “под неё”, но более чем сдержанная реакция присутствующих на чтение, а главное – “неискреннее восхищение хозяйки дома” окончательно убедили его в обратном. «Чайка» была отдана в другие руки. В письмах Чехова в это время появляется едкая ирония в адрес Яворской. Смирнова-Сазонова записала в своём дневнике: “Вечером была у Суворина <...> Успех «Принцессы Грёзы» мало его радует. Чехов над этой принцессой издевается <…> Яворскую в «Принцессе Грёзе» он называет прачкой, которая обвила себя гирляндами цветов”. Ещё через год Чехов саркастически заметит: “Яворская не принята на казённую сцену, стало быть, будет давать акробатическое представление в Малом театре”. В 1901 году Лидия Борисовна через мужа своего, князя Барятинского, просила Чехова о разрешении постановки «Чайки», но получила решительный отказ: “«Чайка» принадлежит Художественному театру”.
Через несколько лет Яворская всё-таки сыграла Нину Заречную в «Чайке» и Машу в «Трёх сёстрах». По поводу чего некий А.О-в ядовито заметил в газете «Слово»: Яворская “прохохотала весь второй акт. Сосед взял бинокль: неужели Вершинин её щекочет?”
На смерть Чехова Яворская откликнулась воспоминаниями о писателе, которые во многом созвучны мемуарам Щепкиной-Куперник. Позже актриса гастролировала по городам России, играла в Лондоне и Париже. В 1918 году вместе с мужем уехала в Лондон и через три года умерла там от рака горла. В некрологе, посвящённом её кончине, Н. Эфрос писал: “Она жадно, со всем напряжением громадной энергии, с затратою всех сил, и сил недюжинных, стремилась к определённым целям, — и именно от такого стремления к ним цели отходили всё дальше и дальше, каждый такой шаг к мучительно прельщавшей славе разменивал эту славу и приближал к разбитому корыту”.
P.S. В 1907—1918 годах Яворская ездила с гастролями — города России; Лондон, Париж. В 1915 году неудачно пыталась возоновить работу своего театра в Петербурге. В 1916 году разошлась с мужем. В 1918 уехала за границу, жила в Лондоне. В 1920 году вышла замуж за Фредерика Джона Поллока, 4-го баронета Хаттона. Умерла в 1921 году.

Источники:
Ольга Михайловна СКИБИНА — доктор филологических наук, профессор Оренбургского педагогического государственного университета, академик Академии военных наук.

http://lit.1september.ru/article.php?ID=200800616

ЛИДИЯ  АВИЛОВА

Антон Павлович Чехов и Лидия Алексеевна Авилова познакомились «случайно, средь шумного бала» на приеме у издателя, чтобы затем не видеться целых три года. Встретившись вновь, оба испытали такое потрясающее чувство родства душ, что расставаться уже не хотелось ни на секунду. «У меня в душе точно взорвалось и ярко, радостно, с ликованием, с восторгом взвилась ракета. Я ничуть не сомневалась, что с ним случилось то же, и мы глядели друг на друга, удивленные и обрадованные!» Это версия Авиловой.

Свои мемуары она назвала «А.П. Чехов в моей жизни», будто не было в ее судьбе ни замужества, ни сына, ни довольно успешной карьеры в литературе. Ничего, кроме бурного романа с классиком, романа, который якобы длился десять лет. Почему якобы? Потому что и сама писательница признавала, что никто ничего не знал о ее любовной связи с Чеховым. Не знал, потому что искусно скрывали от любопытствующей публики, друзей, родных или потому что ничего и не было? В конце жизни Авилова признавалась: «Я пыталась распутать очень запутанный моток шелка, решить один вопрос: любили ли мы оба? Он? Я?.. Я не могу распутать этого клубка».

Конечно, любой женщине приятнее вспоминать, что любил, что с ума сходил. А такому тщеславному сочинителю, коим была Лидия Алексеевна, тем паче. По сути, она стала знаменитой благодаря не своим рассказам и повестям, а благодаря воспоминаниям о Чехове. Между тем в письмах к Авиловой он обращался к ней не иначе как «многоуважаемая» да «матушка», тоном спокойным, дружеским, не более. Пылающие страстью весточки уничтожены – не сдается Авилова, часть брошена в огонь в минуту горя после смерти любимого, часть и вовсе похищена. А уж самые сокровенные признания хранятся исключительно в ее памяти.

Когда она навещала его в больнице, он воскликнул: «Помните ли вы наши первые встречи? Да и знаете ли вы... Знаете, что я был серьезно увлечен вами? Я любил вас. Мне казалось, что нет другой женщины на свете, которую я мог бы так любить. Вы были красивы и трогательны, и в вашей молодости было столько свежести и яркой прелести. Я вас любил и думал только о вас. И когда я увидел вас после долгой разлуки, мне казалось, что вы еще похорошели и что вы другая, новая, что опять вас надо узнавать и любить еще больше, по-новому. И что еще тяжелее расставаться... Я вас любил, но я знал, что вы не такая, как многие женщины, что вас любить можно только чисто и свято на всю жизнь. Я боялся коснуться вас, чтобы не оскорбить. Знали ли вы это?» Не только знала, но и тщательно записывала каждую оброненную им фразу…

Как бы то ни было, фантазия возжелавшей прославиться дамы из литературных кругов или самые сокровенные воспоминания влюбленной женщины, факт остается фактом: Чехов, который не скрывал своего презрения к пишущим женщинам, попросил Авилову непременно присылать ему свои произведения. Был ли он здоров или болен, занят или отдыхал, увлечен другой женщиной или тосковал по «многоуважаемой Лидии Алексеевне», классик российской словесности находил время на редактуру опусов начинающей писательницы, правил, давал профессиональные советы, помогал публиковать. Это ли не доказательство любви почище вздохов на скамейке и обмена фотографиями? Для двух писателей несомненно именно так.

P.S. Лидия Алексеевна Авилова прожила долгую жизнь, в советское время стала членом Союза писателей и почетным членом «Общества А.П. Чехова и его эпохи».      
               
    Автор Наталья Андрияченко.  «Многоуважаемая Лидия Алексеевна»

    Источники:   http://www.myjane.ru/articles/text/?id=7436

ЛИДИЯ  АЛЕКСЕЕВНА  АВИЛОВА (продолжение)

В конце 30-х годов ХХ века в самом центре Москвы жила преклонных лет женщина. Время от времени к ней заглядывали ученые, писатели, литературоведы и расспрашивали о былом, в основном про Чехова. И раз один из них сокрушенно обмолвился: «Вообразите, сколько мы не роемся, но не находим женщины в жизни Чехова. Нет любви. Серьезной любви нет». Но такая женщина в его жизни все-таки была...
Ей было 27 лет, ему – 32 года. Она – детская писательница Лидия Алексеевна Авилова. Он – писатель Антон Павлович Чехов. Лидия Авилова, урожденная Строхова, выросла в Москве на Плющихе. Ее мать была «даренной» – многодетная бедная сестра подарила ее богатой и бездетной. Девочке было 11 лет, когда она потеряла отца.
Городское детство... Первая любовь. Он был военным, на балах появлялся в ментике, опушенном соболями. Тогда Лидия отказала ему. Она хотела, чтобы он учился, поступил в университет. Но ничего не получилось. Отказав ему, она тосковала. Спустя 37 лет он отыщет Лидию Алексеевну только затем, чтобы сказать, что всю жизнь любил только ее одну.
Она решилась на замужество. Ее мужем стал донской казак Михаил Федорович Авилов. Он был студенческим другом ее старшего брата. Потом она признается, что мужа не любила, побаивалась, но ценила высоко, так как знала, что он умный и очень верный человек.
Поселились Авиловы в Петербурге. Их дом навещали известные писатели: М. Горький, И. А. Бунин, Л. Н. Толстой. И бывал Антон Павлович Чехов. Лидия Алексеевна познакомилась с Чеховым в январе 1889 года в доме издателя «Петербургской газеты» С.Н. Худякова. Авилова знала чуть ли не наизусть рассказы знаменитого писателя, поэтому неудивительно, что не спускала с него глаз. Там был и ее муж. Он ушел, не дождавшись конца торжества, – не мог вынести ее оживления. Он тогда уже догадался, что Лида полюбила Антона Павловича. Какой же была женщина, вдохновившая Чехова на рассказ о любви?
По воспоминаниям И. А. Бунина, в ней была смесь застенчивости и любопытства к жизни, смешливости и грусти. В ней было все очаровательно: голос, некоторая застенчивость, взгляд чудесных серо-голубых глаз. Она забывала о том, что красива, потому что в ней было столько ума, юмора, таланта и постоянного ощущения своего несовершенства...
Попав в литературную среду, она вошла в нее легко и естественно. Темы она находила просто, ловила их с быстротой ласточки, на лету. Она была талантливее своих книг... А. П. Чехов подробно разбирает ее рассказы, дает советы, критикует. Они подолгу говорили, молчали, но не признавались друг другу в своей любви, скрывали ее робко и ревниво.
Авилов выбрал жену не по себе. Он любил ее и страдал от нелюбви, которую она не могла скрыть. Ее литературные опыты он считал пустячными. Он ревновал к ним. Что он мог выставить против такого соперника, как Чехов? Только детей. Он знал, что Лидия Алексеевна очень любила их и пользовался их защитой. Эти три якоря удержат ее, какая бы там в душе ни бушевала буря. И удержали. Дети объединяли двух несхожих, не созданных друг для друга людей в одно целое.
С Чеховым они встречались редко, порой случайно, в театре, в гостях. Он всегда угадывал: вот сейчас, через минуту он увидит ее, она где-то здесь, рядом... И она действительно появлялась.
Она призналась ему в своей любви в рассказе «Забытые письма»: «Жизнь без тебя, даже без вести о тебе, больше, чем подвиг, – это мученичество. Я счастлива, когда мне удается вызвать в памяти звук твоего голоса, впечатление твоего поцелуя на моих губах... Я думаю только о тебе». «Забытые письма» Чехов прочитал, и разве он мог не понять, к кому обращены эти строки? Он все понял. Услышал. И написал ответный рассказ «О любви».
В этом рассказе Чехов признается в своем отношении к Лидии Алексеевне: «Я любил нежно, глубоко, но я рассуждал, я спрашивал себя, к чему может привести наша любовь, если у нас не хватит сил бороться с нею; мне казалось невероятным, что эта моя тихая, грустная любовь вдруг грубо оборвет счастливое течение жизни ее мужа, детей, всего этого дома». Смерть Чехова избавила его от этой мучительной борьбы с собой и обстоятельствами.
Свое последнее письмо она написала ему в 1904 году. Лидия Алексеевна боялась, что умрет и не успеет «сказать», а умер он. Но он сказать успел. В тот день Авиловы ждали гостей. Муж подошел к Лидии Алексеевне, сообщил, что 2 июля в Банденвейнере скончался Чехов, и потребовал, чтобы не было никаких истерик.
Эту короткую летнюю ночь она провела без сна, с думами о том, кто сделал ее жизнь такой несчастно-счастливой.
                Источники:  Ольга  Моргун.   Какую женщину действительно любил писатель?   
 
                ЛИДИЯ СТАХИЕВНА МИЗИНОВА
               
      Лидия Стахиевна Мизинова родилась 8 (21) мая 1870 года в имении Подсосенье Старицкого уезда Тверской губернии. Имение принадлежало ее деду — дворянину, помещику, подполковнику в отставке Александру Тихоновичу Юргеневу и его жене Анне Сергеевне Сомовой. В молодости, во времена службы в Сибирском уланском полку, расквартированном в Бежецке, Александр Тихонович входил в круг знакомых Александра Пушкина, неоднократно посещавшего Тверскую губернию.
Старшая дочь Юргеневых, Серафима, выйдя замуж за Николая Павловича Панафидина, стала владелицей усадьбы Курово - Покровское того же уезда.

Младшая дочь, Лидия Александровна Юргенева (1844 — после 1903), была прекрасной пианисткой, давала концерты. Она выбрала в супруги скромного домашнего учителя Стахия Давыдовича Мизинова, происходившего, по некоторым данным, из казацкого рода Мизиновых города Уральска. Когда дочери Лиде исполнилось три года, Стахий Мизинов покидает семью, оставив жену и ребенка без средств к существованию.

Детство Лиды проходило в имении Курово - Покровское под присмотром двоюродной бабушки Софьи Михайловны Иогансон (1816—1897).

Окончив в конце 1880-х Московские высшие женские курсы профессора В. И. Герье, Лидия Мизинова становится преподавательницей русского языка в женской гимназии Л. Ф. Ржевской. Здесь она знакомится со своей коллегой Марией Павловной Чеховой, ставшей ее близкой подругой на долгие годы. Осенью 1889 года Лидия была приглашена в дом Чеховых, где была представлена молодому, но уже известному писателю Антону Чехову. В окружении Чеховых новую знакомую стали называть Ликой.

Лика пробовала себя во многих занятиях. Помимо преподавания в гимназии, давала частные уроки французского языка, служила в Московской городской думе, намеревалась стать актрисой, занималась переводами с немецкого, пробовала стать модисткой — и не нашла себя ни в одном из них.

Современники выделяли два достоинства Лики — ее красоту и ее музыкальную одаренность. Чаще всего она пела свой любимый романс «День ли царит».

Лика была девушка необыкновенной красоты. Настоящая «Царевна-Лебедь» из русских сказок. Ее пепельные вьющиеся волосы, чудесные серые глаза под «соболиными» бровями, необычайная женственность и мягкость и неуловимое очарование в соединении с полным отсутствием ломанья и почти суровой простотой — делали ее обаятельной, но она как будто не понимала, как она красива, стыдилась и обижалась, если при ней об этом кто-нибудь из компании Кувшинниковой с бесцеремонностью художников заводил речь. Однако она не могла помешать тому, что на нее оборачивались на улице и засматривались в театре.

— Щепкина-Куперник Т. Л. - О Чехове / А.П.Чехов в воспоминаниях современников, Москва: Художественная литература, 1986 г.            
      
                ОЛЬГА ЛЕОНАРДОВНА  КНИППЕР

«Она была актрисою
И даже за кулисами
Играла роль,
А я хотел любви…»

Песня современная, а образ, словно с Ольги Леонардовны Книппер – актрисы МХАТа и супруги Чехова - списан. Хотел ли писатель любви? Как всякий поживший на свете мужчина, ближе к сорока он начал тосковать по заботливым рукам, нежному взгляду, ласковому голосу любящего существа рядом с собой. Однако личность свободолюбивую постоянное присутствие одной и той же женщины перед глазами по-прежнему не могло не раздражать. Как профессиональный врач Антон Павлович отдавал себе отчет в том, что с его диагнозом – туберкулез - он долго не протянет. И здесь тоже крылась опасная для порядочного человека (а в порядочности Чехова, несмотря на его бурную личную жизнь, сомневаться не приходится) дилемма.

Он ясно сознавал, что по мере обострения болезни будет все с большим отчаянием нуждаться в заботе, но вместе с тем не мог позволить себе обречь любимую женщину на нелегкую жизнь возле постели умирающего. Писатель до последних дней мучился бы в поисках верного решения, но сдался на милость энергично действовавшей дамы – прима МХАТа была не прочь обрести супруга в лице именитого драматурга, администрации театра такой тандем был только на руку, в окружении писателя начали говорить об Антоне Павловиче и Ольге как о сложившейся паре. Брак не то что бы был по расчету, но само собой разумелся. «Хорошо, я женюсь, если вы хотите этого», - сдает свои позиции вечного холостяка Чехов в письме другу и издателю Суворину.

В доказательство взаимной любви супружеской четы Чехов - Книппер приводят 800 писем, написанных ими друг другу. Однако именно такая многочисленная корреспонденция является свидетельством того, что писатель не получил от женитьбы желанной заботы и уюта. Пять лет своего брака Чехов жил вдали от жены, в Ялте, в то время как она делала блестящую карьеру на театральных подмостках в Москве. Во всех пьесах драматурга Ольга играла главную роль, в его доме она бывала наездами, в летние отпуска. Скорее гостьей, чем хозяйкой. Курортной любовницей, а не домовитой супругой. Из-за болезни он смог увидеть одну-единственную премьеру своей пьесы в столице, все чаще она от усталости после репетиций, спектаклей, насыщенной светской жизни могла черкнуть лишь пару строк в Ялту.

Оба понимали, что пропасть между ними растет. Гений пера ограничивался живописанием погоды и быта: «Сегодня я ел суп и яйца, баранину больше есть не могу», в ответ прославленная актриса совершенно искренно восклицала: «Как мне не стыдно называть себя твоей женой!» Попытка завести ребенка закончилась выкидышем, совместная поездка в Германию – смертью Чехова. Классик сам себе напророчил: «Медицина – моя законная жена, а литература – любовница». Семья разбилась о туберкулез. Последние минуты жизни Чехов не выпускал руки жены, словно пытаясь наверстать месяцы одиночества. Когда Ольга хотела сама наколоть лед, чтобы остудить жар умирающего, с улыбкой остановил ее: «На пустое сердце льда не кладут».

P.S. Ольга Леонардовна Книппер -Чехова стала народной артисткой СССР, признана лучшей исполнительнице чеховских героинь, поистине легендой МХАТа.

                Автор: Наталья Андрияченко . Из статьи  «Моя маленькая Книппершвиц»

Источники: http://www.myjane.ru/articles/text/?id=7436


                ЧЕХОВ О ЖЕНЩИНАХ

Женщина с самого сотворения мира считается существом вредным и злокачественным. Она стоит на таком низком уровне физического, нравственного и умственного развития, что судить ее и зубоскалить над ее недостатками считает себя вправе всякий, даже лишенный всех прав прохвост и сморкающийся в чужие платки губошлеп.

Анатомическое строение ее стоит ниже всякой критики. Когда какой-нибудь солидный отец семейства видит изображение женщины «о натюрель», то всегда брезгливо морщится и сплевывает в сторону. Иметь подобные изображения на виду, а не в столе или у себя в кармане, считается моветонством. Мужчина гораздо красивее женщины. Как бы он ни был жилист, волосат и угреват, как бы ни был красен его нос и узок лоб, он всегда снисходительно смотрит на женскую красоту и женится не иначе, как после строгого выбора. Нет того Квазимодо, который не был бы глубоко убежден, что парой ему может быть только красивая женщина.

Один отставной поручик, обокравший тещу и щеголявший в жениных полусапожках, уверял, что если человек произошел от обезьяны, то сначала от этого животного произошла женщина, а потом уж мужчина. Титулярный советник Слюнкин, от которого жена запирала водку, часто говаривал: «Самое ехидное насекомое в свете есть женский пол».

Ум женщины никуда не годится. У нее волос долог, но ум короток; у мужчины же наоборот. С женщиной нельзя потолковать ни о политике, ни о состоянии курса, ни о чиншевиках. В то время, когда гимназист III класса решает уже мировые задачи, а коллежские регистраторы изучают книгу «30 000 иностранных слов», умные и взрослые женщины толкуют только о модах и военных.

Логика женщины вошла в поговорку. Когда какой-нибудь надворный советник Анафемский или департаментский сторож Дорофей заводят речь о Бисмарке или о пользе наук, то любо послушать их: приятно и умилительно; когда же чья-нибудь супруга, за неимением других тем, начинает говорить о детях или пьянстве мужа, то какой супруг воздержится, чтобы не воскликнуть: «Затарантила таранта! Ну, да и логика же, господи, прости ты меня грешного!» Изучать науки женщина неспособна. Это явствует уже из одного того, что для нее не заводят учебных заведений. Мужчины, даже идиот и кретин, могут не только изучать науки, но даже и занимать кафедры, но женщина — ничтожество ей имя! Она не сочиняет для продажи учебников, не читает рефератов и длинных академических речей, не ездит на казенный счет в ученые командировки и не утилизирует заграничных диссертаций. Ужасно неразвита! Творческих талантов у нее — ни капли. Не только великое и гениальное, но даже пошлое и шантажное пишется мужчинами, ей же дана от природы только способность заворачивать в творения мужчин пирожки и делать из них папильотки.

Она порочна и безнравственна. От нее идет начало всех зол. В одной старинной книге сказано: «Mulier est malleus, per quem diabolus mollit et malleat universum mundum»1. Когда диаволу приходит охота учинить какую-нибудь пакость или каверзу, то он всегда норовит действовать через женщин. Вспомните, что из-за Бель Элен вспыхнула Троянская война, Мессалина совратила с пути истины не одного паиньку... Гоголь говорит, что чиновники берут взятки только потому, что на это толкают их жены. Это совершенно верно. Пропивают, в винт проигрывают и на Амалий тратят чиновники только жалованье... Имущества антрепренеров, казенных подрядчиков и секретарей теплых учреждений всегда записаны на имя жены. Распущена женщина донельзя. Каждая богатая барыня всегда окружена десятками молодых людей, жаждущих попасть к ней в альфонсы. Бедные молодые люди!

Отечеству женщина не приносит никакой пользы. Она не ходит на войну, не переписывает бумаг, не строит железных дорог, а запирая от мужа графинчик с водкой, способствует уменьшению акцизных сборов.

Короче, она лукава, болтлива, суетна, лжива, лицемерна, корыстолюбива, бездарна, легкомысленна, зла... Только одно и симпатично в ней, а именно то, что она производит на свет таких милых, грациозных и ужасно умных душек, как мужчины... За эту добродетель простим ей все ее грехи. Будем к ней великодушны все, даже кокотки в пиджаках и те господа, которых бьют в клубах подсвечниками по мордасам.

И вообще: «Женщина это молот, которым дьявол размягчает и молотит весь мир» (лат.).