***

ввизгнула псинка -
вдарили больно
угловатым ботинком
прямо под горло.

чернее вдруг стали
и солнце, и небо
святое, сакральное,
простое, мгновенное -

больно. и в каждой
дрожащей шерстинке
пред страхом отважность
слегла в поединках.

тут уж не каплищи -
море собачье.
его не счерпаешь,
ведь снова наплачет,

ведь оно не снаружи,
а внутрь запрятано,
язвами груженное,
чёрными пятнами.

и как же бедной
в картину-то мира
вписать вселенной
такие дыры?

прошли минуты -
звериные годы,
а она как будто
всё помнит и помнит,

всё ищет и ищет
похожий след.
но прохожих - тыщи,
и схожих - нет.

а ей бы всего-то
одну лишь встречу.
она бы уж точно.
она бы, конечно.

она бы знала,
куда отпрыгнуть;
как рявкнуть бы знала;
как не погибнуть!

но в поисках тех же
бот угловатых,
заучилось прилежно:
не найти виноватых.

и хоть надежда лелеется,
хоть душа открывается,
страх всё теплеется.
и хвост поджимается.

вдруг другие ботинки
приблизились тихо.
ни стука, ни крика,
ни лая, ни всхлипа.

согнулись колени,
протянулась рука.
собака замлела,
в испуге дрожа.

и пускай будет мягко,
тепло и не резко -
от страха не гавкнуть,
не сдвинуться с места.

в глазах человека
застрадает вопрос:
обречён ли навеки
испуганный пёс?

она понимает:
шрамы останутся,
но пока что не знает,
что раны затянутся,

если вернуться
в начало пути.
повыть. отряхнуться.
и дальше пойти.