Странный рассказ о любви

                1

            Мастер на все руки, по должности плотник, Сергей Степанович ЧетОшкин, страшно матерясь в уме и в сердце, сдирал свежий, положенный только вчера, ковролин.
- Что ты делаешь? – спросил Размолов, проходивший с поручением в другой корпус.
- Веники для бани замачиваю… – огрызнулся плотник.
- Что, по всему коридору? Ты с ума сошёл…
- Это не я, это он…
- Кто?
- Ну, этот… как его… лысый… носатый… Шлиценберг…
- Болтшлтшлиценберг.
- А-а, какая разница, всё одно – хрен выговоришь… у меня, говорит, в глазах рябит от этой полосы… ну, вы же сами так заказали, говорю… да, заказал, но я не знал, что так получится – сделайте, пожалуйста, полосочками поперёк, я всё оплачу…
- И что ты тогда так нервничаешь? Какая тебе разница, чем заниматься с 9 до 18? К тому же, зарплата у тебя в 1,5 раза больше моей.
- Может, тебе и нет разницы, а я душу вложил… Ты видишь, как было?
- Вижу – высший пилотаж! Даже подумать невозможно, что составлено из небольших квадратов.
            Мастер обречённо, шумно вздохнул.
- Теперь так хорошо не получится.
- Почему?
- Потому, что я нервничаю… мне противно… глянь, как руки трясутся…
            Размолов улыбнулся. На данный момент он числился разнорабочим, то есть не имеющим определённой специальности. Это ему очень нравилось. Он чувствовал себя свободным. Или почти свободным.
- Ну, чо ты лыбишься? – раздражение потерпевшего возрастало.
- Я тебя сейчас отвлеку и развлеку… Или не хочешь?
- Попробуй.

            В коллективе Размолов слыл человеком приятным в обхождении, умным, ироничным и очень начитанным. Да он порядком почитал в молодые годы, но начитанным себя не считал, скорее, наслышанным, навиденным, наделанным, наинтернечинным. Он достал из кармана конфетку.
- На, пососи… успокаивает – мятная…
- Спасибо. – на лице Четошкина промелькнула едва заметная улыбка. Как человек творческий и неуравновешенный, он очень любил внимание со стороны.
            Размолов достал ещё одну конфетку, снял обёртку, забросил в рот. Стоят, сосут, смотрят друг на друга.

- И долго так будем стоять? – не выдержал плотник.
- Помнишь, у нас бригадиром работал Володька Маслов?
- Кто ж его не помнит…
- А помнишь, как ему шестьдесят лет справляли?
- Ещё бы! Коньяк-виски рекой, икра, пирожки с грибами… прямо не бригадир, а замминистра… гордый был…
- Но человечный…
- Кстати, сколько он прожил после выхода на пенсию?
- Два года. Но не об этом речь. Впрочем, и об этом тоже.
            Четошкин пронзительно посмотрел Размолову в глаза.
- Не пойму, к чему ты клонишь?
- Тебе ведь тоже полгода назад справили пенсионный юбилей…
- И что с того?
- А то, что, где-то так же вот, полгода спустя после знатного торжества, у нас с ним случился интереснейший разговор: ты с какого года, спрашивает… на семь лет младше тебя, говорю… о-о-о, да ты ещё салабон против меня… слушай внимательно, потом проверишь… это какой-то абсцесс… что именно, спрашиваю… буквально на следующий день после юбилея чувствую, что-то не то происходит – организм распадается на части – все болячки, какие были и каких не было полезли вдруг, как черви после дождя… или ты не заметил, каким я стал доходягой… заметил, говорю, но не понял причины… теперь понимаешь?.. теперь понимаю… ни хрена ты не понимаешь – вот когда самого стукнет, тогда и поймёшь… Но я понял и стал готовиться.
- Как? – лицо мастера выражало неподдельный интерес.
- Бросил выпивать и опять занялся спортом.
- Силён… – съязвил Четошкин.
- Да, через три года вышел на форму, какая была у меня в сорок лет.
- И держишь?
- Держу.
- Молодец, так и держи, а мне работать надо… извини, сейчас прибежит Затураев все уши выжужжит… – успокоившийся было мастер-пенсионер, опять занервничал.
            Размолов тоже не улыбался.
- Ещё минуту и ты свободен.
- Ну?
- Скажи, как у тебя?
- У меня, как в сказке… я ещё с девочками успеваю…
- Какие девочки, окститсь?
- Ладно, к слову пришлось… у меня сын из армии пришёл: одеть-обуть, кормить-поить надо, пока ни устроится… дочь с мужем на ипотеке сидят, просят, папа помоги… машину обслуживать надо, дачу… соседи тоже просят помоги то, помоги это… некогда мне к своим ощущениям прислушиваться!
- Боже, какое счастье, что у меня всё не так!
- Не так? Тебе что, некому помогать?
- Некому – мои все на крыле…
- Счастливчик. – съехидничал Четошкин.
- Ага. Осталось только помереть приятно, где-нибудь лет через сто…
- Послушай… – Четошкин, почему-то, перешёл на шёпот.
- Слушаю. – тоже шёпотом откликнулся Размолов.
- Почему у тебя получилось так вот… оуительно… а у меня нет?
- Не знаю.
- А я знаю… теперь знаю – ты хитрый, ловкий, изворотливый… ты еврей, да?
- Да, вроде, нет. Просто всё надо делать вовремя… и в меру…
            Лицо плотника побелело, желваки забегали на щеках.
- Так, всё – с час, наверное, уже болтаем… иди, мне работать надо… надеюсь, я ответил на твой вопрос?
- Исчерпывающе. – как можно спокойнее, сказал Размолов, а сам подумал: не хочет говорить, но видно же, что случилось: с больничными зачастил, чуть сильнее подвигается – одышка, и не был он раньше таким раздражительным.

            Размолов шёл по идеально-свежему, полосочка к полосочке, не содранному ещё ковролину и думал: Боже, чем мы тут занимаемся – мы постоянно меняем хорошее на лучшее… мусорщики не успевают контейнеры вывозить…
            Дойдя до конца коридора, Разломов повернул было обратно, чтобы сказать этому трудоголику, который всем помогает, что они преступники по сути, что так жить нельзя… Но, увидев мастера-виртуоза, сосредоточенно стоящего на коленях, передумал.


                2

            Прошло больше года. Четошкин уволился по состоянию здоровья. Поговаривали, что он неплохо устроился: не то сторожем, не то диспетчером – сутки через трое.
            Теперь уже и сам Размолов справил шестидесятилетний юбилей и вступил, так сказать, в период дожития. Правда, пенсию ему передвинули, но это уже другой вопрос. А вопрос, интересующий нас, состоит в том, что он ощущал, сознавал изменения, о которых поведал покойный бригадир, царство ему небесное. Однако, Размолов видел не столько биологический распад своего организма, сколько психологические, мировоззренческие перемены. Теперь он остро ощущал присутствие смерти, приближение конца. В этой связи трудно было планировать, ставить задачи соразмерные спортивному здоровью. В некоторых дисциплинах результаты даже росли, но зачем они нужны, если жизнь неуклонно катится вниз – вопрос только времени, и не важно сколько: десять, двадцать, тридцать лет, финал один – смерть.

            Совершенно расхотелось работать – наработался, и если бы не пенсионная реформа, он сразу прекратил бы это изнурительное, никчёмное занятие. Он уклонялся от трудных поручений. Усталость не проходила за выходные. Всё время хотелось спать. Он не упускал случая нырнуть в укромное местечко, и вздремнуть минут двадцать-тридцать, да сколько удастся. И он видел, так делают все пенсионеры и предпенсионеры. Впрочем и те, кто помоложе.

            Он даже дома работать не мог. Когда жена встречала его после трудового дня, с молотком или перфоратором, отвёрткой, или газовым ключом, чтобы поправить домашний уют, он страшно негодовал, и на этой почве получалось не слишком хорошо. Она плюнула на него и сама освоила все необходимые инструменты. И, главное, ей это понравилось. Он успокоился. Она, по сути, в одиночку отремонтировала квартиру. Его всё устраивало, он говорил ей перед началом ремонта:
- Извини, дорогая, но я не вижу необходимости так убиваться – эти обои, этот паркет, эта сантехника ещё нас переживут, а красоту давай видеть в другом.
- В чём? – сопротивлялась она.
- В природе, в хорошем питании, в спорте…
- Ты же знаешь, я спорт не люблю!
- Зато ты хорошо рисуешь… и поёшь…

            Размолову больше ни в чём не хотелось участвовать: ни в политике, ни в экономике, ни в педагогике, ни в религии. Только эстетика. Эстетическое наслаждение: природой, едой, сном, спортом, музыкой, литературой, общением с хорошими людьми… интернетом, в конце концов.
            Да – он опять стал читать книги – перечитывал классику, с восторгом воспринимая теперь это чтение, как полноценное, в сравнении с тем, юношеским.
            Домашние решили, что на него нашла старческая детскость, с присущими ей легкомыслием и беспечностью. От него не требовали объяснений и подвигов над собой – каждый любил свои интересы, при этом уважая интересы других. Поэтому в семье воцарился мир, и спокойствие.
            Сам Размолов детскость свою видел несколько иначе – да это был ребёнок, но ребёнок с седой бородой и долгим жизненным опытом.
- Правда, мы теперь хорошо живём? – время от времени пытал он жену.
- Да, хорошо. – просто отвечала она.


                3

            Это было последнее воскресенье августа. Погода, вопреки прогнозам синоптиков, выдалась сухая, летняя. Но не жара стояла, а теплынь. Небо не ясно-слепящее, как в июле, а спокойное, милое, как говорят поэты, с паутинкой.
            Весь день Размолов просидел за компьютером. И только, когда увидел в окно, что дело идёт к закату, встрепенулся, выскочил из кресла, стал разминать заиндевевшие члены. Потом надел шорты, футболку, зашёл к жене. Она смотрела телевизор.
- Пойдём, погуляем?
- Не-е-ет, не хочу…
- Ну, тогда я один. Как думаешь: на велосипеде поехать, на самокате, или скандинавскими палками помахать?
- А ты куда собрался?
- Как обычно – в парк. Но ты не ответила.
- Как я могу знать за тебя?
- Значит на велике.

            Он счастливо крутил педали и думал: Боже, каким надо быть идиотом, чтобы такой день просидеть за компьютером.
            Въехал в парк, поприветствовал, флору и фауну, раздышался хвойным воздухом.
            Пёстрые фигуры отдыхающих, иные с собаками, иные с детьми, томно фланировали по дорожкам, что затрудняло велопрогулку. Поэтому он всегда избегал этих культурных дорожек, предпочитая им дикие тропинки. Там, в стороне от толпы, среди вековых сосен, дубов, клёнов, берёз и различных кустов, всегда тихо и почти безлюдно. Если остановиться и затаиться, то обязательно увидишь белку, прячущую добычу между корней… мышку, вынюхивающую пространство в такой близости, что можно протянуть руку и погладить… или дрозда, скачущего по земле и вдруг настороженно замирающего от чего-то услышанного или увиденного…

            Изрядно утомив себя педаляжем, Размолов поехал отдыхать на своё любимое место на берегу пруда. Это место представляло собой деревянное сооружение, помост с перилами, примерно десять на два метра.
            Место было занято. Прямо посередине, положив локти на перила, стояла девица лет девятнадцати-двадцати. В ушах наушники, в руках смартфон. Впрочем, это не огорчило Размолова, любимое подместо на любимом месте оставалось свободным – это левый угол помоста. Он направил туда велосипед, затормозил. Не слезая с седла, стал смотреть в воду – искал своих карасиков.
             Закатный свет портил прозрачность воды – на её зеркальной плёнке вальяжно разлеглось пёстрое, облакастое небо, это мешало просмотру. Решил изменить угол зрения. Поднялся с велосипеда, встал прямо на перила. Так было лучше, но хуже чем, когда солнце в зените. И всё же он видел свих карасиков, и уток на том берегу видел, и зависшую над камышом у самого подножья большую, зелёную стрекозу, с голубым пятнышком на кончике хвоста.
- Высоко стою, далеко смотрю-а-ха-ха-ха…
             От неожиданности он чуть не свалился в воду. Обернулся. Девица, вынув наушники из ушей, прямо, смотрела на него.
- Рыбок выглядываю…
- Их не выглядывать, их ловить надо-о-хо-хо-хо…
            Подумал: и чего это она так заливается, под киром что ли? Она смотрела на него, не отводя глаз. Глаза их встретились. Словно гром среди ясного неба, взрыв глубокой ночью, неожиданный удар ниже пояса… оттуда, снизу, из той области, где сзади копчик, а спереди кончик, ударила мощная сила. Взрывная волна прокатилась по всему телу. Сердце затрепетало, голова помутилась, остальное дрожало в жгучей истоме. Густая, дремучая поволока её чёрных глаз увлекала в шальную бездну девичьего счастья. Он не выдержал, отвернулся к воде и, едва справляясь с дрожью в голосе, констатировал.
- Кундалини…
- Мусалини-и-хи-хи-хи?.. При чём тут Мусалини, и кто такой Мусалини-а-ха-ха-ха?..
            Вода не успокаивала, не отвлекала, не охлаждала. Он молчал.
- Думаете, как поймать рыбу-о-хо-хо-хо?..
- Нет, я давно уже не рыбак…
- Почему-и-хи-хи-хи?..
- Жалко… нет насущной необходимости…
            Продолжая смотреть на воду, думал: пожалуй, никакого кира в ней нет – просто очень хочет… любви, ласки, жгучих телесных восторгов…
- А когда клюёт, нужно дёргать, да-а-ха-ха-ха?..
- Да, и тянуть на себя… – он чувствовал, что вовлекается в эту игру, и сознавал что это не его игра – он подыгрывает.
            Решил подразнить.
- Скоро в школу?
- В институт-о-хо-хо-хо…
- Экономический?
- Медицинский-и-хи-хи-хи…
            Да что же она так заходится? Впрочем, ему уже нравился её смех – он был искренний, свободный.
- Что и КОВИДа не боишься?
- Неа, у меня иммунитет хороший-о-хо-хо-хо… Позитивная я-а-ха-ха-ха…

            Размолов оглядел её всю. Ничего особенного. Длинная – выше него на полголовы. Вытравленные в «салоне красоты» жёлтые волосы небрежно взяты в пучок. Короткие, выше колен, лосины подчёркивали стройные, сочные бёдра. В тон лосинам, майка напротив, висела просторно. Оценил: а она ничего… очень даже ничего… если поработать с лицом, неплохая выйдет модель… впрочем, нет – грудь великовата… Но лицо, лицо… кого-то оно ему напоминало, особенно глаза и губы… Вспомнил. Только у той глаза голубые, а у этой чёрные.
- Арнелла Мути…
- Кто это-а-ха-ха-ха?..
- Рыба такая… очень красивая… и очень вкусная…
- А здесь она водится-и-хи-хи-хи?..
            Боже, ну как с ней разговаривать? Как старики женятся на девицах? И чего ради – ведь будешь лежать хворый и слышать, как она убегает к сверстнику. Надо как-то закругляться.
- Водится… только не в воде, а в лесу…
- В лесу?-о-хо-хо-хо…
- Да, и чем гуще кусты, тем слаще арнелла…
            Глаза её совсем заволоклись, а губы казалось вот-вот лопнут от прилива хмельной, огненной крови. Он тоже испытывал невыразимое влечение и, по логике вещей, должен был предложить пойти в лес. Но вместо предложения поудить в кустах, прозвучало откровение. Причём, он его не готовил – само, как-то вырвалось.
- Увы, а может и к счастью, моя рыба теперь в небесах…
- Как это? – спросила она, впервые без хохотания.
             Он улыбнулся. Кундалини успокаивалась, укладывалась в своём мистическом гнёздышке. На вопрос ответил вопросом.
- Что такое счастье, по-твоему?
- Не знаю… А как по-вашему?
- По-моему, счастье – это когда всё вовремя: вовремя родился, вовремя женился, вовремя детей нарожал, вовремя воспитал…
- Интересно… я так ещё не думала…
- Кажется, дождь собирается…
            Поверхность воды покрылась мелкими, мельтешащими язвочками. Смеркалось.
- А в кустах, под деревьями дождь не страшен-а-ха-ха-ха…
            Она всё поняла, но, видимо, пыталась как-то спасти свою игру.  Размолов был неумолим.
- Всё, Марго, всё.
- Я не Марго, я Света…
- Счастье – это когда вовремя… и в меру…
           Он сел на велосипед и решительно тронулся. Колёса приятно покатились по хрустящей мелкими камушками дорожке.
- Физкультпривет! – послышалось сзади.
- Ага. – откликнулся, не оборачиваясь. Он был уже в другом мире.


                4

            Стемнело. В сквере, напротив дома, горели огни. Лавочки вокруг фонтана были заняты любителями пива и смартфонной игры. На спортивной площадке резвились подростки: иные подтягивались на турнике, иные ревниво вели счёт, иные тискали девчонок, те визжали. Было весело. Собаколюбы выгуливали своих питомцев. Под колёсами хрустели сухие листья тополей. Осень уже обивала пороги земного бытия.
            
            Размолов вошёл в подъезд. Поднялся на лифте. Выходя из лифта, подумал: надо подкорректировать питание.
            Открыл одну дверь, другую, вошёл в прихожую. Снял кроссовки, повёл велосипед на балкон. Телевизор работал, жена, раскинувшись на диване, спала. Остановился.
            Он смотрен на неё так, будто давно не видел, будто она, пока он гулял, вернулась из долгой поездки. Это родное до боли лицо, морщинки, родинки. Она и накормит, и утешит, и схоронит. Ему не хотелось умирать после неё – не любил он хоронить, не умел.
            Сколько он так простоял? Пять, десять, двадцать минут. Казалось, за это короткое время вся их долгая совместная жизнь проплыла перед внутренним взором. Сколько было всего: и хорошего, и плохого. Плохое вспоминать не хотелось. И, слава Богу, ещё не добавил – что он мог дать этой Свете Мути? Успех любого дела зависит от целеустремлённости, а у него её нет – самой цели нет.

            Протаскивая велосипед через узкий проём балконной двери, зацепился педалью, громыхнул. Жена встрепенулась, приподнялась.
- Приехал?
- Ага.
- Долго что-то?
- Смотрел, как один старичок рыбу ловил…
- Поймал?
- Нет, но говорит, ощущения сногсшибательные.



04.09.2020