Из былого без исправлений

Из Ленинграда в Днепропетровск

В начале лета 1952 года моя учеба в Ленинградском артиллерийском подготовительном училище закончилась, я получил серебряную медаль и курсантскую форму одежды: хлопчатобумажную гимнастерку, галифе, яловые сапоги и пилотку. Да, это было понижение статуса в одежде! Ведь мы в ЛАПУ, как и  воспитанники всех подготовительных военных училищ, носили офицерскую форму, только с узенькими кадетскими погонами.
Я, будучи в отпуске до отъезда в назначенное мне Днепропетровское училище,  выходил в этом ХБ  на улицы Ленинграда раза два. Топал яловыми сапогами. После привычки к нашей «офицерской» форме в этой было неловко. Как будто разжаловали тебя в солдаты, а ты и на солдата еще не похож: мал и молод.
В августе человек десять нас лаповцев прибыло в Днепропетровск. Училище там существовало не первый год, но жилья, казармы для нас, вновь прибывших, не было. Поселили нас не в городке училища, а на плато, в километре от училища в палаточном городке, но поскольку сразу и палаток в наличии не было, то разместили в каком-то большом деревянном сарае, на полу которого валялось сено. Это хорошо. Сарай мы сразу стали называть «караван-сараем», а место, где вскоре раскинулся целый палаточный городок окрестили «Кочжедо». Шла война в Корее, и все наши газеты писали, что изверги южнокорейцы держат пленных северокорейцев на своем острове Кочжедо и там их мучают. Думаю, так оно и было.
К зиме была построена кирпичная двухэтажная казарма, куда и заселились 4 батареи выпускников подготовишек и суворовцев, приехавших со всей страны. Тут были представлены Ленинград, Москва, Киев, Харьков, Саратов  и другие города, где были суворовские и подготовительные училища.
Народу было больше, чем могла вместить такая казарма, поэтому на имеющихся двух этажах все пространство было заставлено двухъярусными железными койками, да еще пристыкованными попарно друг к другу. Тумбочки между койками тоже стояли в два яруса. Всё было нормально. Никого это не смущало. Умывальник был в казарме, туалет тоже не во дворе (уже цивилизация). Горячей водой в то время не принято было пользоваться, а холодная текла несильной струей, особенно летом. В жаркие дни, а их бывало немало, вода как раз и была очень теплая.
Столовая была в другом здании. На принятие пищи ходили только строем побатарейно, это человек 120. Итого в нашей не очень большой казарме жужжало и грелось около 500 бывших воспитанников, а теперь курсантов.
Я уже писал в книге «Не зря надели мы…», что нас, высокомерных московских, киевских и ленинградских воспитанников, Днепропетровск удивил тем, что на улицах девушки нас курсантов принимали за солдат. Мы поняли, как низок был авторитет курсантов этого училища в городе Днепропетровске. Мы присмотрелись к ребятам, которые там уже учились до нашего нашествия, и поняли, в чем дело. Это были парнишки, как правило из деревень, не носившие еще военной формы, не певшие никогда кадетских песен, салаги. Для них даже срок обучения в этом училище был установлен  иной, чем для нас. Им предстояло учиться 3 года.  Мы же все были уже «опытными» военными, и нам определили – учиться будете 2 года и получите офицерские погоны. Так оно и было.
Отношение девушек к курсантам с нашим прибытием изменилось в городе очень быстро, нас стали воспринимать как будущих офицеров (не как солдат), а, следовательно, как возможных женихов.
Помню такой эпизод. Дело было еще в дни неразберихи по приезде в Днепропетровск, т.е. до начала занятий.  Нас человек пять курсантов в выходной (тогда был один выходной – воскресенье),   отпустили в город. Мы пришли на правый берег (наш берег) Днепра и осмотрелись. Днепр представлял собой нечто совершенно противоположное Неве. Вместо полноводной широкой глади вод мы увидели далеко отстоящие друг от друга берега, между которыми обнажились многочисленные отмели, текли, расходились и объединялись многочисленные протоки. Стояла жара, Днепр оскудел, в водопроводных кранах еле текла теплая вода. Отсутствие в городе в продаже каких-либо вод и напитков нас ленинградцев удивило неприятно. Очень хотелось пить. А когда захотелось не пить, а наоборот отлить, то оказалось, что во всем городе нет ни одного туалета. А мы то по незнанию ругали про себя местных мужчин, когда видели, как они прямо на улице средь бела дня мочились под заборы.
Наш берег Днепра оказался не просто крут, а настоящей каменной стеной. А на верху, на краю обрыва сидела симпатичная девушка и смотрела на нас, копошащихся у подножия. Кто-то из нас (не я) полез по стене наверх первым. За ним полезли и остальные. Мы погорячились. В кирзовых сапогах (керзачах)  по этой высоте лезть было не только трудно, но и опасно. Мы на камнях потом уже заметили какие-то пометки красной краской. Но возвращаться было стыдно, да и как? Забрались наверх все. Заговорили с девушкой. Она была приятно удивлена, что мы все забрались: оказалось, что это был полигон для тренировок местных  студентов-альпинистов. Мы же ей впервые объяснили, что такое курсанты.
Днепропетровск был для нас город неожиданный. Настоящим городом выглядела только центральная магистраль, шедшая параллельно Днепру  от металлургического института к вокзалу. Это был проспект Карла Маркса, Карлы Марлы, как мы это называли. Было много пыли, мало воды, пожухлая от жары грязная листва, ужасно провинциальные виды. Улочки, отходившие от проспекта наклонно в гору, были застроены одноэтажными побеленными домами и замощены булыжником, явно екатерининских времен. Кстати, Днепропетровск раньше назывался Екатеринославом. Тут она Екатерина была проездом. Пушкин, возможно, тоже проезжал, ибо на одном из пыльных и не посещаемых людьми  мест я видел его бюстик. Мимо бюстика раз в две недели нас водили в баню.
Одеты мы были очень просто: и зимой и летом одни и те же хлопчатобумажные гимнастерка и бриджи, кирзовые сапоги, пилотка, широкий коричневый ремень с желтой бляхой со звездой. Зимой одевалась серая солдатская суконная шинель и серая шапка из искусственного пыжика. Т.е. внешне, за исключением погон с золотым галуном, мы были одеты так точно, как и все советские солдаты.
Жизнь в казарме с утра до вечера и от понедельника до воскресенья может показаться нормальной только человеку либо ненормальному, либо очень все время чем-нибудь занятому. Поэтому курсанты постоянно были заняты так, что личного времени был только час послеобеденного отдыха и час перед отбоем. Практически, все остальное время мы были в строю: стоя на осмотрах и поверках, идя в столовую или баню,  маршируя по плацу,  сидя или стоя в классах и возле пушек – мы всегда были повзводно, или побатарейно.
Впервые спать в строю на ходу, во время марша я научился именно здесь. А уж спать стоя, когда строй стоит на месте – это проще простого.