О тюремной поэзии Цапков

Подходит "Максиму" - Цапку: Что это? И ты, Максим, смеешь писать? Писать смеешь ты? Какое бесстыдство! В этом уже превзошел ты и.псов. Вот дух времени — всякий смел на все! Подобно грибам вдруг выбегают из земли и мудрецы, и военачальники, и благородные, и епископы, хотя и не потрудились прежде на свою долю над чем-нибудь добрым. Что же выходит из этого? Добродетель унижается, не берет преимущества перед необразованностью, потому что дерзость пользуется ненаказанностью, едва бросит несколько каких ни есть слов. Кидайся вниз головой всякий и не учась, стреляй из лука, заносись на крыльях под самые облака; довольно захотеть, а знать дело вовсе не нужно.
Видно, и ты у нас вдруг получил вдохновение от муз,
как говорят иные о древних мудрецах? Видно, и тебя
привела в исступление какая-то лавровая ветвь? Или
нечаянно ты напился прорицательных вод и начал
потом источать стихи, не наблюдая даже и
стихотворного размера? Какие невероятные и
неслыханные доселе новости! Саул во пророках, Максим
в числе писателей! Кто же после этого не пророк? Кто
сдержит свою руку? У всякого есть бумага и трость; и
старухи могут говорить, писать, собирать вокруг себя
народ. А ты не побоялся возбуждать и рукоплескания.
+
В числе слушателей немного бывает мудрых, но много
Максимов и слабоумных. Нужно понравиться
последним, а мудрецам можно пожелать доброго пути,
после того как пообстригут и посожмут их насмешники.
А если нужно отмстить (мудрому на все надобно быть
отважным), будь смел! Пусть знают Максима по
дерзости.
+
И мы вправе посмеяться! Что ныне этого
легче, как смеяться, и смеяться много? Будь витией, а
на оскорбителей — псом. В таком случае никто не
возьмет над тобой преимущества.
Опять воскликну, и воскликну не раз: о речи! Этим
истощу свою скорбь, но истощу не вполне. Писать
смеешь ты? Скажи же: где и у кого научился? Чьей руки
дело этот дар — писать? Но вчера было не то; ты рад
был и тому, что узкий плащ и непрестанно лающие
жизнь и нравы доставляли тебе скудный кусок. А речи
для тебя тогда были то же, что для осла лира, для
вола — морская волна, для морского животного — ярмо.
Теперь же ты у нас Орфей, своими перстами все
приводящий в движение, или Амфион, своими
бряцаниями созидающий стены. Таковы-то ныне псы,
если захотят позабавиться!
+
Верно, смелость эту
вдохнули в тебя старые няньки, твои помощницы,
заодно с тобой слагающие речи; для них ты лебедь, для
них музыкальны издаваемые тобой звуки, когда,
подобно зефиру, текут с крыльев, приятно
распростираемых кроткими веяниями.
+
Но что и против кого пишешь ты, пес? Пишешь против
человека, которому так же естественно писать, как воде
течь и огню греть. Не буду говорить, что пишешь против
того, кто, сколько возможно человеку, ничем тебя не
обижал, хотя и много был оскорблен. Какое безумие!
Какая невежественная дерзость! Коня вызываешь,
дорогой мой, помериться с тобой в беге на равнине,
бессильной рукой наносишь раны льву. Разве допустить,
что у тебя одно было в виду: ты надеялся, что, и
оскорбляя, не будешь удостоен словом. Это одно и
кажется мне в тебе умным. Ибо кто при здравом
смысле захочет связываться с псом?

Максиму
автор Григорий Богослов (†
ок. 390 г.) , пер. Московская
духовная академия
От Никовула-
сына к отцу →
Язык оригинала: древнегреческий. — Дата создания: IV
век. Русский перевод: 1843—1848 гг.

Дмитрий Хохлов 2   28.08.2020 03:37   •   Заявить о нарушении