Возвращение матери Аннетта фон Дросте-Хюльсхоф

Der Mutter Wiederkehr



Du fr;gst mich immer von neuem, Marie,
Warum ich mein Heimatland,
Die alten lieben Gefilde flieh,
Dem Herzen doch eingebrannt?
Nichts soll das Weib dem Manne verhehlen,
Und nichts dem treuen Weibe der Mann,
Drum setz dich her, ich will erz;hlen,
Doch abw;rts sitze, schau mich nicht an.
 
Bei meinen Eltern ich war - ein Kind,
Ein Kind und dessen nicht froh,
Im Hause wehte ein dr;ckender Wind,
Der ehliche Friede floh,
Nicht Zank noch Scheltwort durfte ich h;ren,
Doch wie ein Fels auf allen es lag;
Sahn wir von Reisen den Vater kehren,
Das war uns Kindern ein trauriger Tag.
 
Ein Kaufmann, ernst, sein strenges Gem;t
Verbittert durch manchen Verlust,
Und meine Mutter, die war so m;d,
So keuchend ging ihre Brust!
Noch seh; ich, wie sie, die Augen ger;tet,
Ein Bild der still verh;rmten Geduld,
An unserm Bettchen gekniet und gebetet.
Gewi;, meine Mutter war frei von Schuld!
 
Doch trieb der Vater sich um - vielleicht
In London oder in Wien -
Dann lebten wir auf und atmeten leicht
Und schossen wie Kressen so gr;n.
Durch lustige Schw;nke machte uns lachen
Der gute Mesner, d;rr und ergraut,
Der dann uns alle sollte bewachen,
Denn meiner Mutter ward nichts vertraut.
 
Da schickte der Himmel ein schweres Leid,
Sie schlich so lange umher
Und h;rmte sich sachte ins Sterbekleid,
Wir machten das Scheiden ihr schwer!
Wir waren wie irre V;gel im Haine,
Zu fr;h entflattert dem treuen Nest,
Bald tobten wir toll ;ber Bl;cke und Steine
Und duckten bald, in den Winkel gepre;t.
 
Dem alten Manne ward kalt und hei;,
Dem w;rdigen Sakristan,
Sah er besudelt mit Staub und Schwei;
Und gl;hend wie ;fen uns nahn;
Doch traten wir in die ver;dete Kammer
Und sahn das Schemelchen am Klavier,
Dann str;mte der unb;ndige Jammer,
Und nach der Mutter wimmerten wir.
 
Am sechsten Abend, nachdem sie fort,
- Wir kauerten am Kamin,
Der Alte lehnte am Simse dort
Und sah die Kohlen vergl;hn,
Wir sprachen nicht, uns war beklommen -
Da leis; im Vorsaal dr;hnte die T;r,
Und schlurfende Schritte h;rten wir kommen.
Mein Br;derchen rief: »Die Mutter ist hier!«
 
Still, stille nur! - wir horchten all,
Zusammengedr;ngt und bang,
Wir h;rten deutlich der Tritte Hall
Die knarrende Diel; entlang,
Genau wir h;rten r;cken die St;hle,
Am Schranke klirren den Schl;sselbund
Und dann das schwere Krachen der Diele,
Als es vom Stuhle trat an den Grund.
 
Mein junges Blut in den Adern stand,
Ich sah den Alten wie Stein
Sich klammern an des Gesimses Rand,
Da langsam trat es herein.
O Gott, ich sah meine Mutter, Marie!
Marie, ich sah meine Mutter gehn,
Im schlichten Kleide, wie morgens fr;he
Sie kam nach ihren zwei Knaben zu sehn!
 
Fest war ihr Blick zum Grunde gewandt,
So schwankte sie durch den Saal,
Den Schl;sselbund in der bleichen Hand,
Die Augen tr;b wie Opal;
Sie hob den Arm, wir h;rten;s pfeifen,
Ganz wie ein Schl;ssel im Schlosse sich dreht,
Und ins Klosett dann sahn wir sie streifen,
Drin unser Geld und Silberger;t.
 
Du denkst wohl, da; keines Odems Hauch
Die schaurige ;de brach,
Und still war;s im Klosette auch,
Noch lange lauschten wir nach.
Da sah ich zusammen den Alten fallen,
Und seine Schl;fe schlug an den Stein,
Da lie;en wir unser Geschrei erschallen,
Da st;rzten unsere Diener herein.
 
Du sagst mir nichts, doch zweifl; ich nicht,
Du sch;ttelst dein Haupt, Marie,
Ein Greis - zwei Kinder - im D;mmerlicht -
Da waltet die Phantasie!
Was wollte ich nicht um dein L;cheln geben,
Um deine Zweifel, du gute Frau,
Doch wieder sag; ich;s: bei meinem Leben!
Marie, wir sahen und h;rten genau!
 
Am Morgen kehrte der Vater heim,
Verstimmt und m;de gehetzt,
Und war er nimmer ein Honigseim,
So war er ein Wermut jetzt.
Auch waren es wohl bedenkliche Worte,
Die er gesprochen zum alten Mann;
Denn laut sie haderten an der Pforte
Und schieden in tiefer Emp;rung dann.
 
Nun ward durchst;bert das ganze Haus,
Ein jeder gefragt, gequ;lt,
Die Beutel gewogen, gesch;ttet aus,
Die Silberbestecke gez;hlt,
Ob alles richtig, versperrt die Zimmer,
Nichts konnte dem Manne gen;gen doch;
Bis abends z;hlte und wog er immer
Und meinte, der Schade finde sich noch.
 
Als nun die D;mmerung brach herein,
Ohne Mutter und Sakristan,
Wir kauerten auf dem staubigen Stein
Und g;hnten die Flamme an.
Verstimmt der Vater, am langen Tische,
W;hlt; in Papieren, schob und r;ckt;,
Wir duckten an unserm Kamin, wie Fische,
Wenn drauf das Auge des Reihers dr;ckt.
 
Da horch! - die T;re dr;hnte am Gang,
Ein schlurfender Schritt darauf
Sich schleppte die knarrende Diel; entlang.
Der Vater horchte - stand auf -
Und wieder h;rten wir r;cken die St;hle,
Am Schranke klirren den Schl;sselbund
Und wieder das schwere Krachen der Diele,
Als es vom Stuhle trat an den Grund.
 
Er stand, den Leib vorn;ber gebeugt,
Wie J;ger auf Wildes Spur,
Nicht Furcht noch R;hrung sein Auge zeigt;,
Man sah, er lauerte nur.
Und wieder sah ich, die mich geboren,
Verbannt, versto;en vom heiligen Grund,
O, nimmer hab; ich das Bild verloren,
Es folgt mir noch in der Todesstund;!
 
Und Er? - hat keine Wimper geregt
Und keine Muskel gezuckt,
Der Stuhl. auf den seine Hand gelegt,
Nur einmal leise geruckt.
Ihr folgend mit den stechenden Blicken
Wandt; er sich langsam, wie sie schritt,
Doch als er sie ans Klosett sah dr;cken,
Da zuckte er auf, als wolle er mit.
 
Und »Arnold! « rief;s aus dem Geldverlie;,
- Er beugte vorn;ber, weit -
Und wieder »Arnold! « so klagend s;;,
- Er legte die Feder beiseit; -
Zum dritten Mal, wie die blutige Trauer,
»Arnold!« - den Meerschaumkopf im Nu
Erfa;t; er, schleudert; ihn gegen die Mauer,
Schritt ins Klosett und riegelte zu.
 
Wir aber st;rzten in wilder Hast
Hinaus an das Abendrot,
Wir hatten uns bei den H;nden gefa;t
Und weinten uns schier zu Tod.
Die ganze Nacht hat die Lampe geglommen,
Geknattert im Saal des Kamines Rost,
Und als der dritte Abend gekommen,
Da setzte der Vater sich auf die Post.
 
Ich habe ihm nicht Lebewohl gesagt
Und nicht seine Hand gek;;t,
Doch hei;t es, da; er in dieser Nacht
Am Bettchen gestanden ist.
Und bei des n;chsten Morgens Ergl;hen
Das Erste, was meine Augen sahn,
Das war an unserem Lager knien
Den tief ersch;tterten Sakristan.
 
Dem ward in der Fr;h; ein Brief gebracht
Und dann ein Schl;sselchen noch;
»Ich will nicht lesen«, hat er gedacht
Und z;gerte, las dann doch
Den Brief, in letzter Stunde geschrieben
Von meines ungl;cklichen Vaters Hand,
Der fest im Herzen mir ist geblieben,
Obwohl mein Bruder ihn einst verbrannt.
 
»Was mich betroffen, das sag; ich nicht,
Eh dorre die Zunge aus!
Doch ist es ein bitter, ein schwer Gericht
Und treibt mich von Hof und Haus.
In dem Klosette, da sind gelegen
Papiere, Wechsel, Briefe dabei.
Dir will ich auf deine Seele legen
Meine zwei Buben, denn du bist treu.
 
»Sorg; nicht um mich; was ich bedarf,
Des hab; ich gen;gend noch,
Und forsch; auch nimmer - ich warne scharf -
Nach mir, es tr;ge dich doch.
Sei ruhig, Mann, ich will nicht t;ten
Den Leib, der vieles noch mu; bestehn,
Doch la; meine armen Kinderchen beten;
Denn sehr bedarf ich der Unschuld Flehn.«
 
Und im Klosette gefunden ward
Ein richtiges Testament,
Und alle Papiere nach Kaufmannsart
Geordnet und wohl benennt.
Und wir? - in der Fremde lie; man uns pflegen,
Da waren wir eben, wie Buben sind,
Doch mit den Jahren, da mu; sich;s regen,
Bin ich doch jetzt sein einziges Kind!
 
Du wei;t es, wie ich auch noch so fr;h,
So hart den Bruder verlor,
Und h;tte ich dich nicht, meine Marie,
Dann w;r; ich ein armer Tor! -
Ach Gott, was hab; ich nicht all; geschrieben,
Aufrufe, Briefe, in meiner Not!
Umsonst doch alles, umsonst geblieben.
Ob er mag leben? - vermutlich tot!
 
Nie brachte wieder auf sein Geschick
Die gute Marie den Mann,
Der seines Lebens einziges Gl;ck
In ihrer Liebe gewann.
So mild und schonend bot sie die H;nde,
Bracht; ihm so manches bl;hende Kind,
Da; von der ehrlichen Stirn am Ende
Die d;stern Falten gewichen sind.
 
Wohl f;hrt; nach Jahren einmal sein Weg
Ihn dicht zur Heimat hinan,
Da lie; er halten am M;hlensteg
Und schaute die T;rme sich an.
Die H;nd; gefaltet, schien er zu beten,
Ein Wink - die Kutsche rasselte fort;
Doch nimmer hat er den Ort betreten,
Und keinen Trunk Wasser nahm er dort.



Мария,  ты   спрашиваешь  меня
Зачем  я  покинул  родные  пенаты,
По  нивам  любимым  бежал  от  огня,            
Что  сжег  мое сердце  когда-то?
Ничто не  должна   от  мужа  скрывать
Жена,  как  и   муж  от верной  жены. 
Присядь же  со  мной,    хочу  рассказать
Про  это ,  покуда  я  жив.
 
В  родительском  доме жили  мы  - дети,
Безрадостно,  слишком  часто
По  дому  веял  гнетущий  ветер,
Чуждый  семейному  счастью.
Хоть  не  было  ссор  и окриков  резких.
Но  это лежало  скалой  надо  всеми;
Когда  возвращался  отец  из  поездок,
Для  нас   наступало  тяжелое  время.
 
Серьезный  купец,  его  строгий  нрав
Ожесточился  в  потерях  на  этом  пути
И  рядом с  ним  мама,  смертельно  устав,
С  тяжелой  одышкой  в  груди.
Еще  я  помню , как  она  прослезилась ,
Вся -  облик   горестного    терпенья,
Когда  возле     наших   кроваток  молилась
Ни  в  чем  не  виновная  встав  на  колени.
 

Когда  отец  пропадал  далеко ,
Возможно  в  Лондоне  или  же  в  Вене
Мы  оживали,  дышалось  легко
Росли,  как  кресс полевой,  весенний.
Смешили  нас  шутки, их  рассказать   
Всегда  бы  готов  добрейший и  старый
Причетник,  что  должен был  нас  охранять,
Другого  просить  мать  не  стала  бы.
 
Тут небо  послало   тяжкое  горе,
Оно  подкрадывалось к  нам давно.
Скорбя над  мамой в  смертном  уборе,
Расстаться  с ней  было  нам  суждено. 
И мы  ,  как  птенцы , заблудившись в  сумерках,
Вспорхнувшие  с  гнезд  своих  слишком  рано,
Над  скалами  бесятся,  обезумевши,
Но  быстро  смиряются , в  угол загнанные.

То  жарко,  то  холодно  старцу было,
Почтенному  ризничему  всякий  раз,
Когда он,  покрытый  потом  и  пылью
Как  печь накалялся,  глядя  на   нас;
Однажды  зашли мы  в  пустую  комнату,
Увидели  пуфик  перед  роялем,
И  разразился  плач  неуемный,
По  маме  мы  слезы  свои    проливали
 
Щесть  дней  миновало,  как  мы  с  ней  простились,
Мы  у  камина  сидели  в  тот  вечер
И  рядом  старик,  прислонившись  к  карнизу,
На  угли  смотрел,  как  на  красные свечи.
Мы  были  подавлены, долго  молчали,
Вдруг  тихо  в  прихожей  скрипнули  двери, 
И  шарканье  чьих-то  шагов прозвучало,
«Там  мама!» мой  брат  закричал  в  истерике.
 
Пошевелиться  мы  не  могли,
Прижались  друг  к  другу  от  страха  дрожащие,
Отчетливо  были  слышны  шаги
По  половицам  скрипящим.
Услышали   мы как  стулья  сдвигали,
Как  бряцали  связкой  ключей  у  шкафа,
Затем  тяжело  скрипнул  пол  под  ногами,
Там  кто-то  со стула  спускался  на  пол.
 
Кровь  у  меня  застыла  в  жилах,
Старик  у  камина, весь  бледный               
Вцепился  в  карниз  и  замер, чуть  жив, 
А  в  комнату  медленно,  медленно…
О  боже, Мария, в  эту  минуту   
Увидел  я  маму,  идущую  к  нам
В  простой  одежде,  как  ранним  утром,
Она  пришла  к  свои  сыновьям.
 
Был  тверд  ее  взгляд, обращенный ко  мне,
Пошатываясь,  шла  она    через  зал,
Со связкой  ключей  в ее  бледной  руке,
С  глазами,  мерцающими,  как  опал.
К  двери  туалета  она  подошла,
Замок  открыла  ключом,
Увидели  мы,  что  она  там  нашла
Ларчик  с  деньгами  и  серебром.
 
Ты думаешь, верно,  дыханье  не  может
Ужасную  тишь  нарушить,
И  хоть   в  туалете  все  стихло  тоже,
Но  мы  еще  долго  прислушивались
И  тут   старик  внезапно  упал,
И  прямо  виском  о  камень
Мы  закричали, на  крик  прибежал
Слуга ,  напуганный  нами.
 



Не  сомневаюсь,  что ты  недоверчиво   
Качнешь  головой,  Мария.
Старик,  два  ребенка  -  в  сумерках  вечером,
Фантазия  тут  воспарила!
Я  не  хотел  бы  вызвать  твой  смех
Поверь  мне, как  верила  раньше,
Клянусь  своей  жизнью  я  б  не  посмел
Тебя  враньем  одурачить.   
 
Утром  вернулся  отец,  измотанный
Дальней  дорогой, усталый.
Он  никогда  не  был сотовым  медом,
Но  тут  горьким   вермутом  стал  он.
Твердил  старику про  каких-то  воров,
Свою  не  скрывая  злобу. 
Они  громко  спорили  там у  ворот
И  разошлись, возмущенные  оба.
 
Сейчас  же  весь  дом  был  обыскан
Каждый  расспрошен  был  про  воров,
Взвешены  все  кошельки  и   вытрясены,
И  пересчитано  все  серебро.
Хотя  все сходилось ,  заперли  двери
Но  отца  и  это  не  успокоило  даже,
Он  все  считал  и  взвешивал,  веря
Что  все  же  отыщет  пропажу..
 
Когда  разразились  сумерки  длинные
Оставшись   без  мамы,  без  ризничего,
Мы  сели  на  корточки  возле   камина
Греясь  у  пламени ,  как  обычно.
Сердитый  отец ,  возвышался  как  глыба
Над  длинным  столом,  и  счета  перелистывал,
А  мы  неподвижно  затихли,  как  рыба,
Когда  глаза  цапли  над  нею нависли.
 
Тут  слышим -  дверь  дребезжит  входная,
И  шаркающий  шаг  усталый.
По  полу  скрипящему  кто-то  шагает
Отец  прислушался,  молча  привстал  он.
И  вновь  мы  слышим,  как стулья  сдвигают
Как  бряцает связка  ключей  у  шкафа
Опять  тяжело  скрипнул  пол  под  ногами,
Когда  со  стула  спустились  на  пол.
 
Отец  застыл,  тело  выгнув  вперед
Как  егерь  заметивший  дичи  след
Я  видел,  что  страх  его  не  берет,
Он  только  слушал, и   я  осмелев
Вновь  вижу   ту,  что  меня  родила,
И  отверженную  святой  землей,
Картина  эта до  смертного  дня
Всегда  пребудет  со  мной.
 
Отец?  У  него  ресница  не задрожала,
Ни  один  мускул  не  шевельнулся
Лишь  стул,  на  котором  рука  лежала,
Резким  рывком  повернулся. 
Взглядом  колючим  смотрел   ей  вслед
За  каждым  шагом на  ее  пути 
Увидев,  как  входит  она  в  туалет,
Он  вместе  с  нею  хотел  бы   войти.
 
«Арнольд»  -  зов  из  денежной  кладовой
Он  наклонился  вперед, 
И  снова «Арнольд»,  как  жалобный  вой,
И  в   сторону  он  отложил  перо,
«Арнольд» в  третий  раз,   тут словно  траур
Кровавая  пена  отца  накрывает,
Всего  охватив,  швырнула  направо,
Потом  в  туалет, и  дверь запирают .
 
Мы  бросились в  дикой  спешке  прочь
Из  дома   к  заре  вечерней
Схватившись  за  руки,  плача  всю  ночь
Готовились  к  смерти  верной
Всю  ночь в  нашем  зале тлела  лампа
И   колосник  камина трещал.
Когда  настал  третий  вечер, внезапно
Отец  сидел  за  бюро  и  писал..
 
Я  не  сказал  ему  слов  прощанья,
И рук  ему   не  целовал,
Но  все  же  знаю,  в  ту  ночь  отчаяния
Отец  у  кроватки  моей  стоял.
Проснулся  я  с  утреннею  зарею
И первым  видением   призрачным
Стоял  на  коленях  передо  мною
Глубоко  потрясенный  ризничий.
 
Письмо  ему  принесли   под  утро,
К  нему  был  ключик  еще;
«Не  стану  читать» про  себя  он подумал,
И медлил,  но  все  же  прочел
Письмо,  написанное  в  час  последний
Несчастным  отцом  нашим,
Оно  в  моем  сердце  крепко  засело,
Хоть  брат  его  сжег  однажды.
 
«Я  не  скажу  чем  был  поражен.
Скорее  отсохнет  язык  мой!
Тяжелый  и  горький    суд  завершен
И  вот  я  теперь  изгой.
Ты  в  туалете  найдешь  за  дверью
Векселя, бумаги и  письма
Своих  сыновей  хочу  я  доверить
Душе  твоей, ибо  ты  искренен.
 

Обо  мне  не  тревожься; все  в  чем  я  нуждаюсь
Есть  у  меня  с  запасом
Меня  не  ищи -  предупреждаю
Все  поиски  будут  напрасны.
Не  бойся,  не  стану  самоубийцей,
Преодолеть  еще  многое  должен в  себе.
Позволь  обо  мне  моим  детям  молиться,
Я  так  нуждаюсь в  их невинной мольбе»
 

Потом  в  туалете  будет  найдено
По  закону  составленное  завещание,
Бумаги  по  сделкам  торговым  и  займам
Отец  все в  порядок  привел  заранее.
А  мы? Мы  были  еще  младенцы
Заботились  люди  чужие  о  нас, 
Но  мне с  годами пришлось  пошевеливаться,
Ведь я  был единственным  сыном  сейчас 
 
Да,  брата    ранняя смерть
Замкнула   страданий  кольцо,
И  если бы  не  ты,  Мария, и впредь
Я  оставался  бы  бедным  глупцом! -
Кому  я  только  не  писал  тогда
Призывов о  помощи,  о  нужде,  и  вот…
 Все  даром,  не отвечали  мне  никогда,
Да  жив  ли  он? -  вероятно,  мертв.
 
Спасенный  Марией, он  видел  часто
Над  нею  божественный  ореол,
Свое  единственное  в  жизни   счастье
Он  только  с  любовью Марии  обрел.
Она  его  мягко,  щадяще   пестовала,
Одарила  ребенком,  цветущим радостно,
Что  у  него в  час  кончины  честной
На  лбу  от  счастья  морщины  разгладятся.

 


Пройдут  года,  приведет  дорога
В  родные  края  однажды
У  мельницы  он  постоит  немного,
Осмотрит  старую башню.
Рукою  морщинистою перекрестившись
Даст  кучеру  знак,  чтоб  трогал,
Он  навсегда  с  этим  местом  простился,
Он  больше  не  выпьет  воды  у  родного  порога.