в лиловом свете быль и боль

***
вскользь навскидку по касательной
не нарушив темноты
всё чем быть необязательно
(то есть поздно)
то -
есть ты

ненароком рокот чайника
перешёпот жалюзи
из желтушного ольшаника
лисий хвост свой не кажи

никому поверь не хочется
этот маломощный свет
проворонить проворочаться
проморгать
но этим кончится
всё что есть то одиночество
то есть слово
то есть
нет

***
где закончится мат часть
зацветут левкои
за одиннадцатый час
перельётся золочась
небо голубое

и останется всего
ничего такого
озеро как озорство
дерево как от него
бедные полслова

и останется смотреть
в это небо в оба
полдень разложить на твердь
и на пыль и растереть
в пальцах быль и боль и впредь
не гневить и целый свет
не дробить по слогу

***
всё что ты увидишь за рекой
лодка на мели утёс левкой
то что было пламенем костра
а теперь черноголовый страх
никогда уже не повториться
в небе предрекаемая птица
что всё ниже ниже вот уже
на твоих глазах как на ноже

больше ничего там будет тишь
ты её себе не запретишь
не возьмёшь за пазуху в карман
звук ей будет море-океан
цвет ей будет молоко а имени
ей не будет и её ни выменять
ни забыть не выйдет и за сим
ты ей станешь долгожданный сын

***
присядем у огня так свечерело
что хочется костра костра костра
и память дня так бедственно остра
что пустотела

я помнила тебя весь этот год
теперь не узнаю в лиловом свете
ты кажешься мне ветер ветер ветер
у беглых вод

но это только кажется
ты здесь
и здесь ещё
какое-то свечение
до полночи – поленце
до прощения –
одно живое дерево
точней
одна о нём несказанность
а в ней
когда-нибудь
рождённый внове лес
и плеск воды
и снова плеск
и плеск

***
и всё же мы знакомы как знаком
далёкому стрижу тугой осинник
и ты во мне непоправимо синий
и я в тебе малина с молоком
и в нас ещё некрепок кровоток
столичных рек сифоновых сивушных
мы там где тучно вызревают груши
и рокотен родник и простодушен
и нежен стог

и столько красоты что слишком тесно
у ворота и бьётся в рукаве
чешуйчатое что-то о траве
сухом стволе и береге отвесном
о совести и о других словах
которым мы вовек не побратимы
мы сожжены и так необратимы
как стыд и страх

и вымещены чем-то что ни нам
и никому другому не под силу
мы там где под пуховую осину
сохранно лягут наши имена
и прилетит истосковавшись стриж
и притаится под кустом куница
и ты мне будешь
бесконечно сниться
и я тебе приснюсь
однажды лишь
мы будем там
где розов свет
и тишь
лиловолица

***
один был капитан и он был бел
ещё со дня когда его не стало
он трескался крошился зубоскалил
и так переболел
 
с тех пор ушло
но было было было
истачивало жгло брюшную полость
он резался как зуб и книжных полок
волокна ел
как пахоту - ковыль
и никого как будто не любил
 
другой был бог нездешней красоты
того моложе на полста початков
он первого узнал по опечаткам
нырял в их незалатанные рты
и сам был полнолуние и лес
и озеро и звался ахиллес
 
ещё была она – островитянка
холодная как стуженый фарфор
бескровная с тех ненаставших пор
когда ушла под землю без остатка
как выцветшая вешняя вода
которая отныне навсегда
 
она всё выбирала этот/тот
и умирала всякий раз не выбрав
и пенилась насквозь наизворот
как вдруг привыкла
 
другие тоже были но за них
вступались остальные мореходы
они цвели сверяли кью-ар-коды
на желторотых оборотах книг
 
и всякий раз когда садилось солнце
они бросались за борт и гребли
до той недосягаемой земли
где белый свет где всё ещё вернётся
и ладили холщовые мешки
и складывали в них свои стишки
 
потом всё вдруг створожилось
срослось
и выпал снег
и ничего не стало
всё стаяло
упало
не спаслось
те трое стали
лебедь лис и лось
потом уже и этих трёх не стало
 
и тихая бессловная плыла
по снежному обетованью лодка
она была она была была
и дно её царапала и жгла
с глубоким корнем сорная игла
 
фарфоровую чашку со стола
ронял лесной
и полнолунный
кто-то

***
последнее
мне слишком горячо
мне розово настолько что лилово
я так вам белым дую на плечо
что до смешного

но так вам невдомёк
что просто швах
соседка сверху
ближе вам по духу
вы столько раз
её артритный шаг
к рассерженному
подносили уху

и ёжились
в насупленном носу
с её свежеокисленными щами
и становились теми щами сами
я где-то там
меж комнатными вами
рассказываю сказку на весу
про муравья и вместе с ним лису

ещё однажды
прорвало трубу
взахлёст
по городскому стояку
а я тогда не знала и губу
закусывала
пела про муку
черёмуховую
и чёрный хлеб
с раззявленной
расселиной венозной
и снилась вам
просилась на ночлег
но было поздно

так вот
я из последнего прочту
мне вечно кажется
последнее удачно

горела как-то солнечная дача
пока сома подсиживал рыбачил
хозяин на кудыкином мосту

при чём лиса откуда муравей
черёмуховый хлеб тогда кому же

всё ни при чём
дела того и хуже

вам кажется что он не здесь
-снаружи-
непоправимый
этот суховей

но он уже совсемсовсем недолог
он ваш уже грызёт стеклопакет
и в комнате его как будто нет
но слышатся как если бы извне
сухие трески ёлочных иголок

я так и говорю

никто из вас
не проверял плеча
там что-то тонет
и жжётся и сжимается
и стонет и говорит
меня вовек не вспомнит
никто из вас

я к вам же вас рифмую
чудеса
а может вероломство
да и только

и напоследок

вот ещё иголка
возьмите с пола
так и взвыть недолго

вы не хотите быть
таёжным волком
и долго поминутно
угасать

так и не будьте
сплюньте за плечо

на кухне сухо
в ванной не течёт

и топот не скребёт
как лисий коготь
белёный потолок

и слава богу