Не обдуман

Двустволый ассасин.
Лампа в керосине.
Здесь жутко черно сине...
Я тебе опять под вечер звоню
и тоску лиловую разгоню,
а ты не знал непогода отчего.
И дождь струями тек со стен,
такой кубообразный плен,
то неба месть и льет вином.

Сигарета догорает и...

Я – не я, а бродяжная кто-то,
ходить до утра на ветру чревато,
от самого плакатного вдали заката,
дым в сигарете, я далеко от дома.
Мальвина, видишь ли, такая персона,
публичная, известная, сама мелодрама.
Ей писана прописана фривольная пьяность,
как любишь ты, активная от мазо до сада, но холод –
это повод надеть свитер войлоковый,
забыть про холод, шагнув в твой холл, положив ручку на стол,
чтобы ты меня провел, льдины от лица отколол, подул на слипшиеся в инее веки,
и до утра, до самого утра мне показывал вечность.
От губ, от губ отколол блеф,
тех, что ползли, запивали снег, ели,
цеплялись за сучки, зная, что свет бел,
видели вечность в том, что безграничная призрачная белость.

Не брошу ручку, а уроню,
как всю мою белую болтовню,
и если надо вылью боль.
Отпив из стакана глотками бег
в предвесеннем расхлябе ледовых рек,
они текут к тебе все равно.

Сегодня мы вместе в весеннем протесте,
стук в дверь – это стук сердца конечно.
Среди злого шума. Ты мне: «Не обдуман
поход твой». И сумку...
Когда ласкала, и глотала, и стонала не обдуман.
Когда пришла к тебе снова, и снова без глума
в властителя сумрак, пока он не умер, сам с собой в драке,
неумелый говор, тянущийся с тех пор, как
засветило солнце и лучами снесло приговор.
Ты хочешь видеть что-то удивительно иное,
не то, что лишь гудками из глухого телефона,
поцелуями, падением, ошибками в шрифте,
хотя бы миг не противьтесь и меня осчастливьте.