Срежешь груше зардевшийся бок загорелый...

Срежешь груше зардевшийся бок загорелый ножом - прилетает оса.
Сопряжёшь даль и небо, вино, хлеб, усталость - проклюнется строчка.
Не нащупать педаль, промельк дней раскрутившую уходящего лета,
                что спиц колеса
мельтешенье, а нега светила полдневного стала короче и кротче.

Пообрезать малину - не то же ль, что править строфу за строфой,
ветки в бочке пожечь, дым вдыхая с кислинкой, смежающий очи до рези -
не одно ль, что надежды - развеять над белым листом, что - забвенья травой
зарасти, пропустив свою жизнь в голове чрез горнило немыслимых версий.

Всё убористей в небе новорождённом, рассветном и гуще, и мельче клинопись
                птичьих стай.
Нам бы тоже пристало понять, что назвать впредь пристанищем, кровом и домом.
Распахнуть молчаливо объятья навстречу, в долгой жажде - упущенное наверстать,
всем, под этою кровлей сошедшимся, найденным и искомым.

Как темно на пороге грядущего! Ждёт сюжета судьбы неизвестно какой поворот;
то ли узел, связующий нечто, распавшейся ль цепи звено болевое?
Или - просто на грядке отпластанного чернозёма лопатой переворот,
как начало чего-то ещё небывалого, стоящего, волевого.

День за днём и нахальней и чаще бесчинства внезапных набегов синиц.
Стынет в баке вода, чёрным зеркалом серое небо в себе отражая.
Не настало ли время - сыну блудному воротиться в свой дом и повергнуться ниц
в благодарности, как случается верно со всяким, тем мира печаль умножая?

Посмотри ж без унынья на гроздь виноградную - лакомый водопад
вмиг застывших, сбегающих книзу, обласканных августом, ягод:
долог путь от давильни к напитку богов, где лишь - терпкость, сладость и благодать.
Возвышающий путь испытаний, скупых превращений и тягот.