Зачем?

«Довольство жизнью было полное. Рынки были завалены разной снедью – рыбой, икрой, птицей, дичью, поросятами. Железные дороги были полны пассажиров. Промышленность шла, Россия богатела. Рынки были завалены товарами, из-за границы поступало все самое лучшее. Заграница была в моде, и много русских ездило за границу. Это считалось как бы обязательным. Летние сады развлечений были полны иностранными артистами – оперетка, шансонетки, загородные бега и скачки, рестораны были полны посетителями, где пели венгерские, цыганские, румынские хоры. Летом большинство жителей Москвы уезжало на дачи, которые были обильно настроены в окрестностях Москвы. Там жизнь велась в природе. Москву в жару не выносили. <…> Оставшихся в Москве считали мучениками. Но странно, несмотря на довольство жизнью, многие из поместий и городов стремились уехать за границу. Меня это удивляло. Неужели лето за границей было лучше, чем в России? Нет. В этом было что-то непонятное. Я нигде не видал лучше лета, чем в России, и не знаю моря и берега лучше Крыма. Но Крым считался «не то», чего-то <не > хватало. “Не рулетки ли, — думал я, — или баккара, которые были запрещены в России?”»
И как оригинально художественная интуиция запечатлела коллективный психологический портрет новоявленных радетелей о России, ввергнувших ее в эпоху потрясений:
«Богата была Россия. Но в ней образовались какие-то скорбные плакальщики, которые неплохо жили, ничего не делали, а только хныкали о горях и лгали. Невежество самовластия этих плакальщиков было глупо, так как они не знали ни народа, ни России. Плакальщики искали тенденции, клеветы и ругали красоту; они кричали о свободе, не понимая свободы, и их жажда была властвовать и угнетать все, в чем нужна свобода. <…> Не понимая, что такое государство, вся их ненужная энергия была только отрицанием всего того, в чем они не смыслили, как совесть и возвышенность. Скромные на вид, они не были скромны в жизни. И знали ли они, что такое Россия и что такое государство? – сомнительно. <…>
Несчастная Россия, попавшая в страшную войну, не знала в это время – кто и куда ее ведет. Трагедия потрясений пришла от хитрых и ловких людей».
Примечательно, что «трагедию потрясений» в «Воспоминаниях 1917 года» Коровин-литератор сумел передать в жанре миниатюрных зарисовок, абсурдность содержания которых и создает тягостную общую картину вывихнутой реальности. Несколько колоритных примеров:
«Весь русский бунт был против власти, людей распоряжающихся, начальствующих, но бунтующие люди были полны любоначалия; такого начальствующего тона, такой надменности я никогда не слыхал и не видал в другое время. Это было какое-то сладострастие начальствовать и только начальствовать».
«Что бы кто ни говорил, а говорили очень много, нельзя было сказать никому, что то, что он говорит, неверно. <…> Надо было говорить: “Да, верно”. Говорить “нет” было нельзя – смерть. И эти люди через каждое слово говорили: “Свобода”. Как странно».
«Трамваи ходили по Москве, но только для избранных, привилегированных, т.е. рабочих фабрик и бесчисленной власти. Я видел, что вагоны трамвая полны; первый женщинами, а второй мужчинами рабочими. Они ехали и не очень складно пели “Черные дни миновали”».
«При обыске у моего знакомого нашли бутылку водки. Ее схватили и кричали на него: “За это, товарищ, к стенке поставим”. И тут же стали ее распивать. Но оказалась в бутылке вода. Какая разразилась брань… Власти так озлились, что арестовали знакомого и увезли. Он что-то долго просидел».
«Я спросил одного умного комиссара: “А кто такой буржуа, по-вашему?” Он ответил: “Кто чисто одет”».
«— В Дубровицах-то барыню, старуху восьмидесяти лет, зарезали. За махонькие серебряные часики. Генеральша она была.
— Что ж, поймали преступника? – спросил я.
— Нет, чего, ведь она енеральша была. За ее ответа-то ведь нет».
« — Теперь никакой собственности нет, — говорил мне один умный комиссар в провинции. – Все всеобчее.
— Это верно, — говорю я. – Но вот штаны у вас, товарищ, верно, что ваши.
— Не, не, — ответил он. – Эти-то вот, с пузырями, — показал он на свои штаны, — я от убитого полковника снял».
«Один коммунист по имени Сима говорил женщине, у которой было трое детей, своей тетке:
— Надо уничтожить эксплуатацию детьми матерей. Безобразие: непременно корми его грудью. А надо выдумать такие машины, чтобы кормить. Матери некогда – а она корми – возмутительно».
«Были дома с балконами. Ужасно не нравилось проходящим, если кто-нибудь выходит на балкон. Поглядывали, останавливались и ругались. Не нравилось. Но мне один знакомый сказал:
— Да, балконы не нравятся. Это ничего – выйти, еще не так сердятся. А вот что совершенно невозможно: выйти на балкон, взять стакан чаю, сесть и начать пить. Этого никто выдержать не может. Летят камни, убьют».
«Во время так называемой революции собаки бегали по улицам одиноко. Они не подходили к людям, как бы совершенно отчуждавшись от них. Они имели вид потерянных и грустных существ. Они даже не оглядывались на свист: не верили больше людям. А также улетели из Москвы все голуби».

Из мемуаров Константина Коровина "МОЯ ЖИЗНЬ"

Константин Коровин (1861- 1939)