Давид Адесман

ДАВИД АДЕСМАН

Могилевчанин.
 
Слепой поэт. Родился и жил в Могилеве-Подольском.  Фото не нашел. Читайте, знайте!

ШЕЛКОВИЦА
(отрывки)

…Начало переулка на горе,
точнее, у кладбищенской ограды.
В пролом крестом заглядывает грек,
подтолкнутый крестом кавалергарда.
 
Среди остервенелых бурьянов
один из нас, настырный, как ищейка,
Нашел надгробье розовых тонов
С двумя словами – «Раковая Шейка».

Тут похоронена, где и жила,
Конфетчица – ну, разве, чуть подале.
Конфетное название дала
Проулочку, хоть и жила в подвале.

На чердаке у одного из нас
Валялись доплакатные бутылки.
Мерещились гусары-забулдыги.
Чихал из клавесина диссонанс.

Всех более морочил граммофон
С измято-скособоченной трубою,
В чьем чудились молчанье гробовом
«Маньчжурских сопок» томные гобои,

И «Люба-Любушка», и «Хуторок»
В утильсырье пластинки снес хозяин–
И тот за занавеской уголок,
Где клоун плачет, ревностью терзаем,

Кинопроектору на фитилях
Особое почтенье воздавалось,
Хоть, древность, вонь такую выделял,
Что публика украдкою вставала

С почтенных забронированных мест
И улепетывала из подвала,
Не досмотрев ни козака в корчме,
Ни мантии пурпурной кардинала.

С носами закопченными дельцы,
Еще застали мы и проводили
Старушку-старину по-поводырьи,
А выручка пошла на леденцы.

А городок – ну, что о нем сказать? –
Лежал в руинах, сердцу сладко милый.
Паслась на Красной Площади коза.
Менялось шило на любое мыло.

По норме выдавался керосин,
О чем с восторгом примусы шумели.
Еще водились в речке караси,
Еще мелькали ватники, шинели.

Кинотеатр с небдительной в дверях
Напудренно-помадной тетей Бетей,
Нас потрясал пирожными в буфете
И газировкой в розовых столбах.

Гремел оркестр и денди в сапогах
В кургузых ботах приглашали модниц,
Те потупляли очи, церемонясь,
А бомбы не могли их запугать.

Гремел оркестр. С картины в полный рост
Глядел Верховный в перышках салюта.
Конечно, мудр. Само собою, прост.
Не просто мудр, а абсолютно.

В киножурнале с ним встречались вновь,
И дети, и споровшие погоны,
Мы выражали тем свою любовь,
Что, с мест вставая, трескали в ладони..

…Начав о переулке говорить,
Я вспомнил всех, кто жил в нем споконвеку,
Кто лук сажал, и выбивал ковры,
Ходил в загранку, в ясли и в аптеку.

Там в эти дни французская сирень
Из всех углов идет Наполеоном.
Душистое нашествие сие
Чревато нескончаемым полоном.

Вы повернете головы на свист,
Босые ноги спустите ли с коек,
Товаровед, электрик, кагебист,
Гроза девиц и женщин, гинеколог.

Вас вызывает прошлое на сбор
К шелковице – руками хвать за ветку,
А ноги, раскачавшись на забор,
Где вяжет светотень свою салфетку.

…Что до меня, то мой Чумацкий Воз
И ныне там, где шлях курится старый.
Созвездие трясется среди звезд,
Птиц перелетных понукая стаи.

Ночами, ноги свесивши с него,
Ездок, я нашу землю созерцаю.
Обернутая легкой синевой,
Блестит снегами пиков, озерцами.

Я думаю: как одиночка-мать,
Она должна всерьез заняться нами.
Ну, скажем, знаменитый автомат
Малопригодным сделать на Синае.

Осуществи хоть это – и сияй
Улыбищею умиротворенья.
А истина сладчайшая сия…
Ну, кто, скажите, умер от варенья?!

От спида умирают, от любви,
От зависти, что мы, евреи, едем.
Меня руками любяще обвив,
Рыдали щирые соседи.

Рыдал и я, собака, рукавом
Неловко утираясь у калины.
Прощание какое у кого,
А у меня такое с Украиной.

Фигурка чья у милых мне дверей…
Из всех криниц душа моя напейся.
Я очень даже в частности еврей,
Спустивший к вам дорожек лунных пейсы.

- книга «СЛОВО ДНІСТРОВЕ»