Письмо другу

                Деркачёву Вл.В.


Привет, мой друг, как там твоя Елена?
Надеюсь хорошо? И, слава богу.
Жена моя в заботах, я – при деле,
Здоровье по врачам опять гоняет.

Да, что о нём, с кем в жизни не бывает,
Кто не сумел – тому не подфартило.
Вот и приходится, порою, напрягаться,
Чтоб хоть куда, но вывезла кривая.

У нас дожди, и серенькое небо,
Тяжёлым брюхом сонно нависает
Над городом усталым, не успевшим,
Впитать остатки солнечной бравады.

Здесь света – много, солнца маловато,
Зато и смрада нет, привычного для Юга,
Жара не удушает и не гадит,
Вгоняя каблуки в асфальт плывущий.

Тут тополиный пух – считай за ересь,
Ведь если надо, снег и летом сыпет,
Как и положено, хотя и ненадолго,
Напоминая, что не стоит расслабляться.

Ну что ещё, добавить… о погоде:
В обед – теплынь, а вечером и статься,
Укутаешься в куртку и жалеешь,
Как мимолётно северное лето.

Здесь тяжелее всё – суровее и ярче,
И сказочней Билибинских придумок.
Закаты – то грозны и величавы,
А то – тихи, грустны и сокровенны.

В лесу давно уж, к сожаленью, не бываю,
Опять-таки, болезнь не позволяет;
Ни пену ягеля примять средь рыжих сосен,
Ни на болота, в поисках морошки.

Она в такой цене, что на базаре,
Уж нынче не укупишь – пожалеешь.
А ведь когда-то, я в былые годы,
Баллонами на зиму запасался.

Да, впрочем, здесь – не лучше и с грибами,
Бригадами большими наезжают,
Вытаптывая тропы на полянах,
До борового плотного песочка.

Вот и выходит для прогулок – только город,
Пусть небольшой, и весь давно прохожен,
Но с неизменно-бесконечным небом,
 И вольною Двиной, спешащей в море.

Проходит всё, лишь память нежно гложет,
Мурлыча и зевая – нашу юность. 
–  Ты, помнишь…, –  эта фраза постоянно,
Как ангел добрый, с нами пребывает.

Вот и сейчас, в своём любимом кресле,
Что в тучные года приобреталось,
Сижу – пишу, и с грустью поминаю
Про детство босоногое в деревне.

Ведь летом в городе, на Юге, так паршиво,
Ты будто обречён на прозябанье,
Среди бетона, пыльного асфальта,
И бурьяна у не начатой стройки.

Куда податься бедному – не знаешь:
Дворы пусты, а предки – на заводе.
На стадион – что одному там делать?
А ты, где был тогда, уже не помню.

Лишь вечерами, сидя на балконе,
Второй этаж, не так уж и высоко,
Любил смотреть, как светляки мигали,
Сигналя SOS – пора, мол, и на море.

На Чёрное, на ласковое море.
Что помню я о нём, ещё советском?
Конечно «лунник», а точнее – энотера,
В глазах восторг, и я – совсем мальчишка.

Цветок – свеча, дрожанье лепестков,
В движенье нервном раскрывающие суть
Горения всей жизни мимолётной,
Одну лишь ночь и увядание на утро.

Ещё конечно помню волн бурчанье,
Шипение, шуршание… и гальку,
Такую серую, солёную на вкус,
И проявляющие цвет в воде фатально.

Мы жили в Хосте, возле горной речки,
Квартиру нам родители снимали,
Поскольку в санатории лечились –
Путёвку от профкома отбывая.

Так вот о речке. Каменное русло,
И с двух сторон бетонная ограда.
А у воды – собака, одиноко,
Чего-то обречённо ожидает.

Конечно, если только покопаться,
То многое ещё возможно вспомнить,
Но эта – псина, горечь от потери,
И шёпоток-заклятие у моря…

К чему я вспомнил? Право и не знаю,
У каждого свои ведь тараканы,
И каждый свой проходит в жизни путь,
Чтобы свихнуться к старости немножко.

Я тут недавно книжку прочитал:
Один какой-то хмырь, из пападанцев,
С эльфийками затеял карамболь,
Причём с тремя, и всяк своею масти.

Ещё была там полуорочкам – принцесса,
Считай по-нашему, бой-баба для контраста,
Заполучить такое «совершенство»,
Извечная мечта прыщавого «ботана».

Да кто ж не бредил этаким гаремом,
Кто не мечтал самцом явиться свету,
И чтобы всё, ему, и в полной мери,
И титулы, и денежки, и замок.

Но то мечты, а в жизни всё иначе,
Стареет тело и мечты уже – иные,
Как пел там Саша Розенбаум: – Погуляем,
Не за столом, а тихим летним парком.

Так вот о парке, здесь такого – нету,
Двина округ, и мы – островитяне,
Я – Робинзон, а Пятница – супруга,
И свой корабль ждать – мы перестали.