Они и они...

     Как прекрасна эта гора издалека! Почему суждено ей быть столь жестокой на подъеме!

     Африканская песня.


     Знаете ли, я простаиваю, как конь в стойле, как ребёнок в школе, как весна в зиме, мне некуда развернуться, выбросить свою мощь, понестись, загрохотать литаврами. В мире всегда всему есть место - видимо ты его не нашёл, ищи лучше, не ной - кто обвиняет мир, тот ещё сам недоразвит.
     А как же влюблённые по Ролану Барту - всегда "посторонние", всегда без места... Не "пристроенные" ни к чему...
     А как же смерть, что только рыщет и как же мысль, которой постоянного места нет?
     Растёт бытие (человек, присутствие) и проходит стадии удовольствия, потом познания, потом общения, потом нахождения своего места в мире, но за этим кругом начинается новый круг: любовь -смерть - другое рождение ( или подлинная жизнь). Все последние этапы мы оставляем кому-то, какому-то дяде: вместо любви и смерти у нас брак и семья (что хуже, чем смерть), вместо собственного второго рождения - у нас рождение "деток". Славные вещи. К 30-ти мы уже готовы, а то и раньше... Природно-социальный рост - социум нужен чтобы упорядочить природу, на что ещё годен социум?
     Найтись в одиночестве? Разве когда-нибудь для меня иначе было?
Случайные встречи, неспособные изменить судьбу - я с рождения во втором круге, а туда никто не хочет по доброй воле.
     Я - ужасный человек для всех "пристроенных". Я загораживаю им путь.
Меня можно рассматривать, если я нахожусь в стороне, и следуя своим путём провожать взглядом как дерево, пролетающее за окнами поезда. Но когда я завал на "их" рельсах, они меня ненавидят и страстно желают опустить - пусть все будут на одном уровне, тогда будет спокойней. Это "они" - я их так называю. Мне кажется мы узнаём друг друга в лицо очень быстро. "Они", правда в силу того, что не хотят вообще ничего узнавать, что их рубашки не касается, сначала запаздывают в своём узнавании - я их вижу, а они меня нет. Но когда я их заставляю узнать меня, совершить этот элементарный человеческий труд, который они не хотят совершать ни под каким предлогом, когда я их всей силой своего существования всё же принуждаю к этому - они берут реванш. И никогда ничего не забывают, "они" - мстительны. О ком я говорю? О человеческих людях - людях первого круга, для которых не существуют любви, смерти и жизни как они есть. О тех, которые прикидываются - что ни любви, ни смерти, ни жизни нет. Вот о ком я говорю. Они мои враги, потому что они делают себя таковыми. Потому что встречая меня, они видят, что прикидываются.
      Это не всегда так происходит, есть у нас и широкая база на которой мы совпадаем - ведь и все принципы бытия, столь важные для первого круга для меня несомненно существуют и очень даже значимы - познание, общение, и удовольствие, и предназначение в мире. И всё же эти скопцы оскопили себя. Я согласна иметь с ними дело даже в их простых и малых удовольствиях, коль скоро те честны, но как же редко и случайно те бывают честны! Напоминание они во мне не любят! Вот что они не любят во мне! Жалящее жало Сократа, негласно предъявленные к ним требования, вызов посреди их сонной, но такой активной жизни. Чем более активнее настоящее спит, тем более активнее ненастоящее действует. Закон непреложности. Не приложил - не получишь. Я пытаюсь оставаться для них невидимой тенью или тем путником, что не оставляет следов, но и богиня Истина хочет чтобы не забывали совсем о её присутствии и вот уже молнии, сжатые в её кулаке готовы сыпаться им на головы.

       Хайдеггер называл их дасманами, Цветаева называла их гастрономами, Маркс называл их филистерами, Ницше называл их полыми людьми (прямо напрашивается назвать подлыми). Я считаю, что всех этих верных и многообразно точных попаданий имён и названий всё же ещё и всё ещё недостаточно и поэтому я называю их - "они". "Они" - это не конкретные люди, потому что люди всегда шире всяких "они" по своему бытийному основанию, "они" - это структуры ставшие в этих людях. Например, в одном человеке стала структура дазайн, а в другом человеке стала структура дасман и вот теперь этот или тот человек - вот такая действительность. Но и у того, и у другого есть ещё помимо их действительности - их возможности - иные возможности. И потому так трудно назвать человека дасманом - тебя тут же обвинят не только в отсутствии гуманизма, но и в схоластической узости. И вот мы оказываемся в двусмысленном положении: оскорблять человека нельзя, вопрос ведь касается его важного и главного достоинства, а структура дасман налицо перед тобой и не только на лицо и на лице, но ещё и активно работает. И прячется при этом за широту человека, за бытийное устройство вообще как сказал бы Хайдеггер - если что, то я шире, мол, потенциальнее, чем твои обвинения. И когда ты (а я имею ввиду я) начинаешь показывать или разоблачать эту структуру, то тогда ввиду такой ситуации именно ты ( то есть именно я) и остаёшься виновным.
     Дасман всегда прячется, его никогда нет, если захочешь на него указать, то обнаружишь, что он отсутствует.
     "Они"... где "они"? Их же ни в ком нет, все - если с разных сторон на них посмотреть, то только хорошие.
     И вот становится человек, видящий эту истину невольным заложником парусии - правдивой речи - берёт на себя "вину" называть другого человека его подлинным именем. А парусия это как белая овца в стаде чёрных волков - вокруг только зубы щёлкают.

     Всё это наталкивает нас на одну, быть может ещё не ставшую как следует проблему: если мысль пасует перед судом человеческим, если она признаёт, что не охватывает всего человека каков он есть, то тогда на долю нашего взаимного понимания остаётся только "драка страстей" (помимо удачных стихийных совпадений). Но к счастью всё не делится так плоско на чёрное и белое, чтобы можно было сказать - разум не в состоянии тут судить, человек же не вещь. Разум и рацио - конечно, но парусия - не разум, а истина. В парусии суд выносится не разумом, а бытием - иной жизнью. Здесь не умный говорит глупому, что я, мол, умён, а ты глуп, но появляется такая лакуна или прогалина, где высвечивается правда человеческая, и хотя речь в ней держит индивид, его речь не субъективна и не направлена против других субъектов в известном нам смысле этого слова - это не суд одного над всеми и даже не суд всех над одним, хотя именно так всё и представляется (Апология Сократа).
     Разоблачал ли Сократ в своей последней речи людей? Нет, он этим не занимался - в своей последней речи Сократ достигал совершенства познания самого себя. Даже доказательство беспочвенности обвинений Сократ ведёт для того лишь, чтобы показать - нет, я не таков, как вы тут говорите и утверждаете - я точно знаю каков я и вот сейчас подвожу этому последний итог.
     Но почему же эта совершенно не разоблачительная по своему характеру речь, - речь, направленная с такой страстью и вниманием исключительно к своей жизни и обращённая на свою душу, становится одновременно и самым великим разоблачением окружающих его людей? Именно в силу тех же самых причин. Потому что никто рядом ничего подобного не делает. Сократ - это чистый пример. Парусия - это чистый пример. А пример - представляет из себя нечто пострашнее, чем одно только голое субъективное обвинение. Рядом с примером мы тотчас же занимаем свои истинные, не выдуманные места. Не нас кто-то укорачивает, а мы при том сопротивляемся согласные или несогласные, но мы сами как бы по мановению волшебной палочки вдруг укорачиваемся и принимаем свой подлинный облик. Вчера ещё были гражданами Афин, а сегодня уже - "убийцы Сократа". И ведь через некоторое время даже одумались и негласно хотели уже, чтобы Сократ сбежал и с них спало бы тяжёлое обвинение в его смерти. А когда он не сбежал и умер, ещё спустя некоторое время снова собрали суд и пересудили прошлое, признав Сократа невиновным - всё хотели умыкнуть из-под всякого суда. Но, как говорят французы - каждый умён на парадной лестнице, то есть когда уже распрощался с компанией.
     Суд над Сократом и суд Сократа над остальными... А за ними то, что мы не замечаем... Открытая, чистая, пришедшая к себе душа "судит" мир как в первый день своего творения. И её слова нельзя оспорить, потому что нет ни у кого такой власти. Такой душе можно только отвечать. А поскольку отвечать нечего, постольку и слышен "лязг и скрежет зубовный".

     Зачем нам открытая душа? Всё в природе любит таинственность, окутанность, как говорил Гераклит "природа любит прятаться", и каждый человек всегда приукрашает себя и свою душу, так что мы даже можем сказать, что это общее свойство, присущее всем. Но вот Сократ по словам Алкивиада выглядел как безобразный силен - снаружи внешне не привлекательный и ничем не приукрашенный, а внутри как наливное яблочко со зрелого дерева - прекрасный плод. Следовательно, он тоже приукрашал себя, но только именно себя - приукрашал свою душу своими добродетелями; но тогда возникает вопрос - а что приукрашаем мы? Ведь, пожалуй, Сократом закон приукрашения не отменяется, а углубляется и переворачивается шиворот-навыворот: внешнее становится не важным, а красота уходит вглубь.
     Хороша открытая душа, окутанная дружеской атмосферой, любовным взглядом, неподкупной и мощной природной силой единения ( в природе душе нашей открыться легче даже, чем на людях), и мы все ждём этих "облаков", где бы нашей душе можно было теперь раскрыться без боязни быть пострадавшей или порушенной; но парусия? - душа, открывшаяся ни в чём и нигде??? Зачем вся жизнь Марины Цветаевой была почитай одна сплошная парусия без края, без меры, без сожаления и без отдыха??? Не пугает ли нас такая жизнь?
     В парусии, видимо, душа оголяется до самого последнего своего предела. Такая душа полностью разоблачается от всего, что ей не принадлежит и держится исключительно одним своим светом и своей властью, то есть той исполненностью собственного существования и осуществления, про которую никто уже не может сказать, что этого не было. Потому что "это было"!!! В таком плане парусия напоминает смерть посреди жизни или смерть достигнутую ещё при жизни или смерть, опережающую и упраздняющую смерть. Символически суд над Сократом полностью соответствует казни Христа, хотя оболочки осуществлений у этих двух личностей несомненно разные. Но, кажется это один и тот же суд, и кажется это один единственный суд - никаких других судов в общем-то не существует.
    Кажется, смерть и есть этот единственный суд.
   И кому как не Сократу после суда знать, что душа бессмертна!!!
 Если она прошла через парусию, то как эта душа может быть смертной???

    Пусть та душа, которая бегает от самой себя настолько заплутала в лабиринтах собственных забегов, что забыла и не вспомнила что там в конце, рано или поздно ей напомнят, что она смертная - что означает проходящая через огонь суда. "Трепещите смертные"... Но как можно напомнить, бессмертной душе, душе проходящей через парусию, а по Сократу - душе философа, что она смертная - такая душа не понимает о чём тут идёт речь, но не понимает она не так, как душа сбежавшая, потому что и смотрит она не туда, куда смотрит душа заблудшая - прямо перед собой в мир, а не понимает, потому что видит бессмертие.