Дом без балконов
Мерцает тускло люстра над столом.
Комод, надутый, словно виноват,
Разнообразный антиквариат...
Кого в себя впускали зеркала?
Тут, говорят, красавица жила...
А через много-много долгих дней
Вдруг она стала бабушкой моей...
Вот эта дверь, парадное крыльцо
Сто лет назад смотрели ей в лицо
И в серые глаза, и в стебель шеи,
Когда встречались с бабушкой моею...
А на пути в гимназию встречал
Её мне незнакомый идеал...
Стоял январь. Срывался лёгкий снег.
И бабушкин срывался лёгкий смех...
На Рождество давали карнавалы,
Где бабушка меняла идеалы...
Их много было, верно, зеркала?
А бабушка красавицей была...
Спокойный взор её, немного хмурый
Много увидел на своём веку...
Свистели, как нагайки, пули-дуры...
Не оттого ли он хранит тоску,
Когда он изменился, взгляд влюблённый,
Увидев злобу белых и зелёных;
Увидев черепа на "Чёрной Сотне", -
Хоть столько лет промчалось до сего дня!
Да, помнит это время старый дом,
Когда разгром сменялся на погром,
Превозмогая голод, боль и стон,
Стучал здесь пулемёт и "Ремингтон", *
Что плохо пробивал на букву "ять"
И слышал окрик: "Руки вверх! Стоять!"
Все времена имеют отпечатки,
Но если в то, как в сказке, вдруг, попасть, -
Увидели бы, как в жестокой схватке
Пять раз на день менялась в доме власть...
Двадцатый век. Двадцатый Новый Год...
На топливо пошёл в огонь комод,
А то, что тот комод в себе вмещал -
Глава семьи на хлеб тайком менял...
Но время шло вперёд. Пузатый НЭП
На сале и на бубликах окреп,
Кричал, смеясь, над худобой людей:
"Платите рублики вы поскорей!"
Ночами часто не хватало дров.
Мороз стучался в двери всех домов.
Хоть кто-то ел в "Астории" ростбиф,
Кого-то пожирал в подвалах тиф;
А по ночам бандитский хлопал "кольт":
Свидетель - на афише - Мейерхольд...
В "отделах" памяти есть множество моментов,
Когда через бокалов лёгкий звон,
Сентиментальные романсы декадентов
И в "номерах" усталый, горький стон,
Жил голод беспризорников в подвалах...
Жестокости и ненависти жало...
В те времена ходили поезда
Нечётко, не везде и не всегда...
И ехали на крышах и подножках,
Зажав в руках пожитки, кто - куда,
Зажав в руках последних корок крошки,
В разрушенные горем города...
Голодный год куда-то гнал людей
От горя, эпидемий и смертей...
Наверно, тот, кто знает ц е н у хлебу,
Не ценит бриллианты, серебро...
Ведь в те года - чтоб был ты или не был -
На пуд муки менялось всё "добро"...
В пути, навстречу собственной судьбе,
Покачивалась бабушка в купе.
Цыган сидел на полке с нею рядом,
Слепой солдат и поп-архиерей,
Ютилась девочка какая-то с солдатом;
Напротив спекулянтка; рядом с ней
Матрос; да человек с печальным взглядом
На это положение вещей...
И в том купе царили мрак и холод.
Кого-то в сон клонили слабость, голод;
Кому-то стало дурно - тот упал...
И грустный человек свой хлеб отдал:
"Возьмите хлеб, тут, право же, немного..."
И по вагону шёпот пролетел:
- Антилигент ить, а дурак, ей богу! -
- Да ить всю жисть он дармовой-то ел! -
Летело время с поездом к победам,
И с грустными глазами человек
Впоследствии моим явился дедом,
И с бабушкой они прожили век.
Он обладал возвышенным умом,
Писал стихи, и знал он по-латыни...
Его, конечно, помнит старый дом,
И память бережёт о нём святыни...
В полночной тишине порою вздохи
Послышатся и затихают вдруг...
Испуганные призраки эпохи
Осветит свет ночных трамвайных дуг...
Ворвётся гул троллейбусного парка...
По эстакаде прогремит метро...
И вспыхнет контур Триумфальной Арки
В огнях экскурсионного бюро...
И снова тишиной окутан дом.
Не блещут в нём ни сталь, ни алюминий...
Мерцает тускло люстра над столом...
Реликвии. Фамильные святыни...
* "Ремингтон" - марка пишущей машинки. (Прим. автора)
1980-е.
Свидетельство о публикации №120081604326