Би-жутерия свободы 155

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 155
 

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #157)

– Мне показалось, или моё распухшее воображение саднит, или я расслышал Вагнеровские аккорды из трилогии «Колец не белуги», – испуганно пробормотал Даник.
– У вас музыкальный слух; но именно это – неаполитанская канцона «У Каморры есть каморка». Признаться лично мне она режет слух, напоминая шлягер калифорнийской группы-балаболки «Силиконовые сиськи Силиконовой Долины»  К дверям процедурной собственной походкой приближается наш неподорожаемый доктор Тыберий Гуревичикус! – взвизгнула от восторга Гердхен.
Неожиданно двустворчатая дверь распахнулась белым халатом, обнажая на стене картину Парапета Пожелтяна «Знойная лошадь в вольере».  Из неё вывалилось дебелое тело в коричневых бриджах наездника, в жокейской кепке «Made in Тань Вань» и нашейном платке с факсимиле дизайнерши Сары Джессики Бронхи.
– Утро начинается с таблеток, здравствуй не родная сторона! – вызывающе просвистел доктор Гуревичикус, употреблявший водоёмкие выражения, смутно соображая, что у каждого  имеется своё предназначение, а потерянное время изрядно потрёпанное.
– Наконец-то, – прошипел Щницель, – вы тут нам своим отсутствием повыматывали нервишки!
– Увлёкся, простите, уединёнными мыслями у себя в тиши  кабинета. Со мной это иногда случается при игре с компьютером в поло, или когда пишу книги, предназначенные для тех, кто знает родной язык в полном объёме, как невостребованный кошелёк.
– С умными людьми, особенно с попкиными врачами вашего ранга, чего не случается верхом на коне, – согласился Шницель.
Тыберий проигнорировал выпад больного и приступил к осмотру. Он прослушал ещё не вспоротый живот, приложив оттопыренное ухо к пупку, и хмыкнул, показав отточенный язык:
– Бурлеск кишечника напоминает развивающуюся полным ходом интригу в кулуарах высшего общества, – хихикнул он.
– Вы мне незаслуженно льстите, профессор. И что говорят там – в Нисходящей кишке?
– Совсем не то, что в Слепой по соседству с Аппендиксом. Любопытные вещи, касающиеся медицинской реформы вновь избранного президента, обсуждал в Сигмовидной представитель вашей разоряющейся страховой компании со своим боссом.
– Слышал он перепутал ночной горшок с дневальным.
– Не усложняйте того чего вам не дано понять и не прикидывайтесь наивным. Золото на рынке достигло $1300 таллеров и проявляет тенденцию к дальнейшему повышению.
– В связи с этим зовите меня Даня, – поёжился Шницель.
– Как пожелаете-с. Мне невыгодно дезинформировать вас, как никак я тоже заинтересованное лицо, надеюсь, оно не похоже на лицо бессеребренника? – сказал доктор, брезгливо брызжа слюной.
– Я не хотел вас обидеть, доктор, хотя алчным человека с вашей  сытой внешностью не назовёшь. Золотая оправа очков придаёт вам то, чего так не хватает врачам в наши дни государственных долгов. Внешне вы беривежливы и спокойны, как ураган перед налётом вражеской авиации, а это значит, что в вас сочетаются редкие качества – бережливость в союзе с комплиментарным взяточничеством.
– И на том спасибо, Даня,  чем больше общаюсь с вами, тем интенсивней склоняюсь к мысли, что на вас на ростбиф для моего бульдога не заработаешь, а он не похож на брешущего пса, ищущего брешь в ряду несостоятельных пациентов. Мой спящий Везувий получил лохматую тренировку на наркоманах и не застрахованном людском материале в конторе по изготовлению щенят на заказ.
– Наличие учёной собаки в офисе говорит о широте характера хозяина. По глазам вижу, что вы крадете у неё собачьи консервы.
– Собаки полиглоты. Они понимают любой язык, название которому интонация. А насчёт консервов, вы это сами придумали?
– Нет, меня в это посвятил племянница Даша Телогрейка. Она в детской полицейской школе отмечена похвальной грамотой за задержание мочи, и меня в дождливую погоду обеззонтечного подбадривает,  все растения, говорит, нуждаются в поливке.
– Заметьте, я не выпытываю, растут ли в вашей семье таланты.
– Вы не представляете себе, насколько она гениальна – ввёла в геометрию объёмное понятие трёхведерного треугольника, не уточняя вместительности, тем самым ломая привычные каноны плоскостного восприятия. Начальник предоставил в её распоряжение кабинет с табличкой «Толковательница О’снов».
– В вашей манере интригует неуловимая нить пересказа. Но где-то вы меня закомплиментили, Даня, и я не ухватил, что вы подразумевали с минуту назад под золотой оправой – мою прозорливую проницательность или проницательную прозорливость?
– Не угадали, доцент! Ни то, ни другое. Вы похожи на борца за право на чтение при искусственном освещении событий в меховом салоне, где жена-селёдка приноравливается к норковой шубке – вещественному доказательству мужской состоятельности. Это сравнительно с «Бижутерией свободы» автора – такое ощущение, что он схватился за концы проводов и его всё время трясёт.
– Благодарю, лесть всегда приятна, а то вы заронили в меня сомнение, как монетку в автомат, выдающий шарики с пожеланиями.
– Доктор, а можно вам вопросик не по теме задать?
– Извольте, батюшка, я к этому привыкший. Никогда не знаешь, что у пациента в закутках мозга завалилось, говорил мой покойный учитель большой задавака на дом Камиль Степанович Взаперти. Кстати, до этого он практиковал боксёрство с присущим ему размахом, выпростанных конечностей.
– Доктор, мой проигрыватель потеет от виниловых пластинок.
– Смените пласт, не бросая на медсестру скороспелых взглядов.
– Но я её люблю, как циркачку в полосатых рейтузах.
– Тогда переоденьте её во что-нибудь другое.
– Не получается, я не способен на безнравственный поступок.
– Обратитесь к людям большой гениальности, к экстрасенсам.
– Я наслышан о них, вызывающих недоумение. И потом меня пугает их исключительная способность оттягивать энергию на себя.
– А вы, как я посмотрю, приспособленец в постели.
– Угадали, я искал место под солнцем, и не обладая мимикрической приспособленностью, работал на маслобойном заводе имени Мориса Тореро. Когда не сильно пекло, готов был терпеть убытки (к неизъяснимой радости соседей), убеждаясь, что только так можно поддерживать добрососедские отношения.
– Это вы правильно заметили. Бог – чистюля Смотришь, ещё кого-то прибрает, пока вживаешься в роль, как ноготь в мякоть.
– Нехорошо так думать, но живёт одна тут подо мной дикторша Ева Клапан – этакая уменьшенная версия Марлен Дитрих с заниженными требованиями к талии. Дамочка подвизается на местном радио – этом стерилизаторе мышления с зарешеченным мировоззрением. Так она по ночам без передышки взлохмаченно зачитывает в микрофон Свинцову в выгоревшем переплёте. Злопыхатели несут, что у неё с авторшей панисестринские отношения.  Я после этой мелодекламации просыпаюсь вконец измочаленный.
– Не могу судить, не слышал, не читал.
– Понимаю, доктор, это как пытаться ластиком стереть недозрелую линию водораздела её слюнявой иронии или выпрямлять скрепки взаимоотношений. Тогда они теряют функции своего первичного предназначения.
– Советую не акцентировать внимания на творчестве Свинцовой, принимавшей активное участие в процессе ороговения мужской половины человечества. Когда-нибудь и она станет избавительницей – прекратит писать.
– Ошибаетесь! Эта дамочка неиссякаема. Она настолько плодовита, что, я думаю, сама не успевает проследить за появлением своих детищ на свет, как мужлан отвергающий презервативы.
– Ну что вам посоветовать? Без кислородной подушки здесь не обойтись, Дело ваше бездыханное.
– Тогда я смолкаю, доктор. Вам не хватает только бубна в руке и цыганского потрясения подкладными плечиками. Итак, я сжимаю зубы и оставляю страхи за болевым порогом вашего кабинета.
Тыберий взмахнул волосатой рукой и описал полукруг.
– Как вы себя чувствуете, Даня, после моего внедрения?
– Наконечник чувствую и даже очень, – пошевелил кормой Шницель, – предпочтительней было бы, конечно, чтобы вместо необработанной костяшки оттуда торчал благоухающий цветок, тогда бы вы оставили бы его себе на память обо мне... в хрустальную вазу для роз на письменном столе кабинета.
Добрые слова Дани разбудили в наследнике традиций Гиппократа напрочь забытое, – предстоит выступление с лейтмотивом «Молоку на икру!» в публичном доме «Наши двери распахнуты настежь» с развёрнутым докладом о плачевных последствиях в постоперационной проктологии. Поэтому доктор с места в карьер предложил Данику перейти на «ты», а то и «Рубикон, если на кону ничего не стоит, не лежит и не предвидится». Даник, не преминув воспользоваться случаем, опять ввернул кавернозный вопрос:
– Доктор, моя дама утверждает, что у меня появляется свечение в анусе от поминальных геморроидальных свечей, не верить ей я не могу – у неё золотые руки в цыпках и цацках. А вы как полагаете?
– Прелюбопытно, батенька. Ответ прост – вы ещё живы и можете экономить на электроэнергии, ибо являетесь энергоносителем, и медицинской обдираловке с баснословно растущими счетами будет положен тривиальный конец нашим новоиспечённым на африканском солнце президентом. Свечевложение больше не будет вас волновать и существование продолжится, хотя и в извращённом виде упавших акций. И пусть вас не тревожат просроченные платежи. Пока стены отделываются, люди избавляются от...
От маячащей перспективы превратиться в генератор энергии Даник размяк. Он впал в прумноженное состояние здоровья и задремал, обдумывая аналгезирующие слова проктолога. Даника Шницеля, нередко попирали ногами, поэтому он успел спросить:
      – Скажите, доктор, а это не больно, когда лопается терпение?
– Нет! Вы будете чувствовать себя великолепно, как таракан с топорщащимися усами генерала, налакавшийся коньяку – это уничтожит дезодорант ландыша под серыми мышками.
 Пребывая в эйфории, от предвкушения публичных выступлений и связанных с ними встречных инквизиторских вопросов, доктор ввёл ректоскоп в тренированный огнедышащий анус Шницеля. Но Даник, который в графе национальность отписывался «Измордованный», приготовился к принятию реальности в том виде, в каком она предстала перед ним в последние полчаса.
Заворожённый Тыберий засмотрелся на картинную галерею, представшую ему в виде Сигмовидной и Нисходящей толстых кишок пациента. Это не были Моне или Ботеро, а типичные Пикассо и Гойя, но такими мастерами как Кароваджио и Илья Ефимович Репин в процедурном кабинете не пахло и в помине.
Едва пришедший в себя Даник дёрнулся и томно застонал – видимо его застолбило ректоскопом, или он испытал гестаповские методы влечения, или переваривал мысли в своём котелке на медленном огне. Даник влажно вздохнул, как бы проверяя плотность воздуха, и замер в многообещающей плейбоевской позе с не потерявшей пикантность приподнятой кормовой частью. Его лицо мима изредка меняло бескровные гримаски.
Даня сумел, замявшись, застыть в прерванном сегментном движении, напоминая не то гусеницу на ветке, не то кота, влачащего жалкое существование с консервной банкой на хвосте.
– Брось дрыгаться и не пытайся улизнуть от ответственности за результат процедуры, никак в цель не попаду, – рявкнул Тыберий, сфокусировавшись на предмете проктологического обожания.
– Пить надо меньше, дохтур, – невзначай ляпнул Шницель.
– Посоветую вам, больной, поменять подлючее настроение на что-нибудь более практичное, к примеру. на экскурс в прошлое, где вы, в нитевидных воспоминаниях, как всякий нормальный член общества, распивали на троих на углу падения в градусах.
– Пугающая осведомлённость о том о чём вы, доктор, имеете весьма смутное представление. Впрочем я, как чемпион по произвольным упражнениям в половой щели, уже прикладывал грелку к голове – резине, представляете, не помогло.
–  Обладая недвижимостью и смекалкой, пробуйте другое, все мы в итоге превращаемся в растения, некоторые – в сорняковые.
– Как это понимать? Я уже не раз оступался.
– Выйдите живым, закажите в бутербродном кафе «Блин, дашь!», испепеляющий коктейль «Фугаска», с алкогольной усвояемостью в 10 сек., и забегающий на огонёк, обложенный асбестом.
– У меня появилось ощущение проктологического опьянения в пояснице, будто протрезвевшие матросы подтягивают меня за подмышки вместо трапа к эсминцу, а смеющиеся дельфины машут дорзальными плавниками и хлопают боковыми по щекам, пока я ползу по не целованному полу, нуждающемуся в цеклёвке. Похоже в Атлантике полный аншлаг, а я уже по горло сыт блудом.
– Блуд не деликатес, Даня, и порционного блуда не бывает.
– Доктор, он существует, но непосвящённым его не подают.
– Пора вам избавляться от психологии трущоб, и гонококкового перепляса «Гонконг». Откупорьте бутылку пива. Поверьте мне, у меня в семье имеется опыт в этой области – мой прадед, ездивший на перекладных (поэтому я летаю с пересадками), он же начальник тюрьмы граф Мурашкин-Похоже умудрялся как следует заложить за воротник  и  не остаться нищим, и всё благодаря своей внучке – моей матери, трудившейся укладчицей # 254 женских прокладок «Алые паруса» на фабрике имени Александра Грина.
– Вы меня расхохотали, доктор! Вы как наркодилер, распространяющий закодеинированные послания без аннотации. Люди развивают интеллект. Машины – скорость. А ваши позабытые окурки-старики не пример. К счастью не все мы взрослеем, и мне хочется подольше  остаться ребёнком, купаясь в золоте осени.
– Видите, уныние как рукой сняло, – заманчиво улыбнулся  Гуревичукус (сказывалась его гнусная проктологическая привычка глядеть поверх дышащих H2S вулканчиков геморроидальных «очков», расцветавших розовыми хризантемами, и уходить в рекламу неразбавленного забутыленного прощания «Байкал!»).
– А если серьёзно? Вы можете детально описать оргазм, обходясь без дурацких шуточек, за которые расплачивается гомериканский налогоплательщик не только разорванной жопой но и...
Продолжения не последовало. Вопрос платёжной способности остался приоткрытым, как рот. Тыберий проигнорировал выпад лежащего плашмя, отшлёпав его по ягодицам.  Если бы у проктолога осмелились спросить, что его интересует в данный момент, то услышали бы дикий ответ – две вещи: всполошившийся багряный закат рукавов и кто зажигает светлячков в кустах перед офисом?
Крайнее удовлетворение заскользило по лицу пострадавшего, который не любил переспрашивать. Под пальцами врача геморрой поспешно скрылся в ребристой Прямой Шницеля., Кроме чека, выписанного за процедуру, удача стала для Тыберия высшей наградой. Полипы, к огорчению проктолога, не были выявлены, и операция по их вычлению отменялась. Доктор строго соблюдал  правило «Если больной идёт на поправку, уступите ей дорогу».
Расстроенный Тыберий, одетый с корундовой иголочки дикобраза, грациозно сорвал десять напальчников, вознамерившись самочинно покинуть процедурную, но неожиданно обратился к страдальцу с довеском напутствия: «Ваш гастрономический отдел требует обследования, могу порекомендовать гастроэнтеролога. Правда, он создаёт впечатление фанатичного человека, у которого в бескрайнем плывущем планктоне голов  нет своей на плечах, потому что голова превратилась в обыкновенную жопу. Ха-ха!»
Даник, не взирая на превратность судьбы, согласно закивал, и в его вокале запенилось «Советское шампанское» на языке близком к идиш – нечто философское, в переводе приблизительно такое:

Море нежным котёнком на гальке урчало,
Исполняя свой миллиардный сонет.
Я спросил – ты дало этой жизни начало?
Не ответило море ни да, и ни нет.

Наблюдал вихри солнца в закопчённые стёкла,
Ведь не зря все считают – начиналось с него.
Я цитатой спросил из трагедий Софокла
И услышал в ответ тишину, ничего.

Тёмной ночью разглядывал кратеры лунные,
В луч контактно входил, вопрошал у луны –
Внеземное скрываешь ты, нечто разумное?
Но... ни звука с обратной её стороны.

Да, со мною творятся странные вещи,
Чтоб сбежать от вопросов, уехал в село.
Там я встретил простую крестьянскую женщину,
И она мне сказала, – я начало всего.

– К чему это вы? – удивился обескураженный результатом не вполне сдобного теста (multiple choice) склонный к гиперболизации  доктор Гуревичукус, время от времени о-гол-тело впадавший в депрессию между двух грудей редко приходящей любовницы, липнувшей к нему облепихой со всевозможных сторон.
– А вы и не заметили, как в стихотворении увяли лепестки прозы? Но не огорчайтесь, навар-то с меня мизерный, как с Оранжевой революции, которая ни с того, ни с сего покраснела. И потом меня последние пять минут преследует ощущение, что вы театрально прохаживаетесь в заднем проходе меж обитыми моей кожей чреслами, всем своим поведением показывая, что преднамеренное молчание является отрешённым изложением проктологического мышления в стенах этого офиса.
– Пожалуйста не вводите нашего доктора в заблуждение. Процедуре капут. Старайтесь не терять присутствие духа, держа деньги в деформировавшемся или вздутом банке, заверяю вас, я ни за какие коврижки не подряжусь его искать, – несгибаемо гудела Гертруда Вердикт. Шницель сполз со стола в причудливые тени пугающей неизвестности, в момент, когда бородавки рассыпались по лицу медсестры подавленной виноградной гроздью.
Ощущение, что его жарят на монголоидном мангале «Золотая орднунг», не покидало бравого перевёртыша на кушетке Даника Шницеля. Измождённый в высшей степени «эстетической» экзекуцией, он ограничился отзвуками фразы, позаимствованной с автомобильных номеров в Монреале, и не понятно к кому обращённой: «Je jamais souviens» (же жаме сувьен), что на чистом утрусском означало «Я никогда не забуду». А чего? Почему? Зачем? Кто знает? Вей, сэр, вус?! Так и остался узелок неразвязным на память, да простится нам за все наши смертные огрехи!
– И как говорится, а зохем вей, давно пора наложить санкции на липосакцию, –  хором вторили ему жители провинции Квебек, догадавшиеся что хромосом не рыба с хромовым покрытием.
Низкорослые не ле галлы продавали на перекрёстках по пятницам цветы для ублажения исторических традиций религиозных евреев. В остальные будни они впиндюривали лежалый товар в целлофановых пакетах, оживлённый красителями, разношерстной проезжей публичке. Неподалёку от них турецкие украинцы пооткрывали магазины «99 центов», любовно называя их в честь посёлка городского типа «У-у-у-блёвка» и распевая:

Сегодня мухи вялые
кусать прохожих ленятся.
А мы ребята шалые
ведём себя, как ленинцы.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #156)