Памяти советской трешки

 

 Неотвязная дума топорщится
о глотке милосердном вина.
Утром морда, как мятая трешница,
на нещадном свету зелена.

 Из былого

То есть я полагал, идиот,
что «приметы эпохи» поймет
пьющий друг мой, грядущий читатель,
что бумажку (двухмерность) потратив,
в три трехмерности он разольет
так, как некогда я, - и страна
чутко вычленит звон стакана
троегласьем вакхических нот
в шуме жизни, гремящей вразлет!

Полагалось незыблемым, что
эта денежка вечно зеленой
да пребудет! И бледным бордо
царь-червонец в недвижной вселенной.

Но обрушились вдруг времена,
расцепились аббревиатуры.
Деньги, таючи, плакали на
ясном солнце свободы! Она
поборала снега диктатуры,
каковой наступила хана.

Но пока ни жива, ни мертва
Ты, Поэзия - значит, жива!
И, как следователь на допросе,
властно требуешь точных примет
и мельчайших деталей. Поэт
на свой век и любимых доносит
по законам искусства. Не просит
снисхожденья намучанный бред.

Но! Гвоздем изо всех закавык
рвет фонемы корявый язык
вопрошая: какие детали,
не детали - так глыбы, пласты
печатлеть подписуешься ты?
Тяжесть сущего что за двутавры
держат? Все ли сгорают мосты?

И как древле мудрец с фонарем,
я в ответ только слово роняю:
Чалавэк! - говорю. Обоняю,
как от искор, озон. Обвиняю
правды ищущих со словарем.

Не лучи идеала держу,
а советскую трешку благую,
с грустью жизнь вспоминаю другую,
и худого о ней не скажу.

Что такое «советское» - во трех словах
не расскажешь, как и в трех рублях.

В общем, в некий увесистый том
(где мудрец с фонарем) заложил я
капиталец посильный - зажилил,
да запамятовал потом.

Важной книгой манкировал я,
а прочел бы - и трешка вспорхнула
на свет божий як пташка! Друзья
похмелились бы после загула.

Впрочем, помниться, мы все равно
где-то, как-то, на чьи-то...
Бочкотары дубовое дно
было мигом, по-братски, накрыто,
как положено, чин-чинарем.

Пил четвертым приблудный - с подбитым
глазом: в нашей пивной знаменитый
человек с фонарем.

 2000 - 2008