Луис Сернуда

АНТИЧНЫЙ ХАОС ИЛИ БЕЗБОЖИЕ?

Законодательницей художественных вкусов в XV — XVI вв. стала Италия, перехватившая пальму первенства у Франции. Но к XVII столетию Италию потеснила Испания — классическая страна барокко, которое, как и Возрождение, ориентировано на античность. Но античность античности — рознь. Трудно переоценить открытие Фридриха Ницше, нанесшего могучий удар по застарелому мифу о «прекрасной», «идеальной» и «гармоничной» античности. Немецкий мыслитель выделил в античном творческом духе два противостоящие начала — «аполлоническое», гармоничное, и «дионисическое», хаотическое. Даже поверхностный анализ культуры основных западноевропейских романских стран позволяет прийти к выводу, что если Италия и Франция брали за эстетический образец античную гармонию, то Испания явно тяготела к античному хаосу. Именно на обращении к «дионисическому» началу замешана эстетика барокко, классической страной которого, как известно, стала именно Испания.
Ответить на вопрос, почему французам оказалось ближе аполлоническое, а испанцам — дионисическое начало в античной культуре, не представляется возможным, однако факт налицо. Важно подчеркнуть, что барочные традиции обрели второе дыхание в испанской культуре ХХ века. Не случайно одним из любимейших поэтов Федерико Гарсиа Лорки был крупнейший представитель барокко Луис де Гонгора, о котором он прочел цикл из четырех лекций. Традиции барокко продолжает и сюрреализм — живопись Сальвадора Дали, зодчество Антонио Гауди и, конечно же, поэзия Луиса Сернуды и других сюрреалистов. Подчеркнем, что испанский сюрреализм, несмотря на определенное сходство, имеет иную природу, нежели французский. Идейная основа последнего — атеизм: не будем забывать, что самая обезбоженная и расцерковленная из католических стран Западной Европы — это именно Франция. Коль скоро Бога нет, т. е. нет Высшего Разума, создавшего мир и управляющего им, то мир, стало быть, абсурден, лишен какого бы то ни было смысла. Это и стало обоснованием французского сюрреализма и его разновидности — театра абсурда (Ионеско и др.)
Именно отголоски античного хаоса, преломленного в эстетике барокко, и слышатся в поэзии Луиса Сернуды (1902 — 1963), чьим любимым чтением была французская сюрреалистическая поэзия. Эмигрировав после гражданской войны, он окончил свои дни в Мексике, где подружился с нобелевским лауреатом Октавио Пасом, который писал о нем: «Его слово никогда не действует на нас непосредственно, напрямую: между ним и нами всегда находится взгляд поэта, мысль, которая создает дистанцию, чем и порождает подлинную коммуникацию с читателем».

Андрей Родосский
Луис Сернуда

С ТОБОЮ

Моя отчизна?
Моя отчизна — это ты.

Мой народ?
Мой народ — это ты.

Изгнание и смерть
для меня там,
где нет тебя.

А жизнь моя?
Скажи мне, жизнь моя:
кто это, как не ты?

ЖЕЛАНИЕ

Над мирным полем в сентябре
лист пожелтевший тополиный,
осколку звездному подобный,
кружится, падая на землю.

Господь, создавший листья и светила!
О, если бы душа вот так же,
подобно озаренной светом тени,
не знала ни о жизни, ни о смерти!

ВЕТЕР И ДУША

Подул свирепо с моря
неугомонный ветер,
как будто разнося заразу
в ночной тиши.

В своей постели одинокой
ты молча слушаешь его порывы,
которые подобны плачу
того, чья гибель неизбежна.

Но сна тебя лишает
не ветер, а душа,
что, как в темнице, в теле у тебя:
она была когда-то вольным ветром.

МОРЯКИ — ЭТО КРЫЛЬЯ ЛЮБВИ…

Моряки — это крылья любви,
это зеркала любви.
Море всегда с ними,
и глаза у них светлые — ведь и любовь
светла, словно их глаза.

Живая радость, пульсирующая в жилах,
тоже светла,
подобно их открытой коже;
не давайте им уйти, ибо они улыбаются,
как улыбается свобода —
ослепительный свет, озаряющий море.

Если моряк — это море,
светлое море любви, чье присутствие — песнь,
то не нужен мне город из серых снов:
хочу только выйти в море, где затону —
заблудшая лодка —
а заблудшее тело расплавит меня ярким светом.


УМИРАЕТ НЕ ЛЮБОВЬ…

Умирает не любовь —
Умираем мы сами.

Изначальная невинность,
Побежденная желанием,
Забвение себя в другом забвении,
Переплетенные ветви —
К чему жить, если вас однажды не станет?

Живет лишь тот, кто все время видит
Глаза своей зари,
Живет лишь тот, кто целует
Тело ангела, воздвигнутое любовью.

Далекие
Призраки боли —
Другие,
Тех, кто утратили эту любовь,
Словно сонные грезы,
Обозревая могилы,
Обнимают другую пустоту.

Идут туда и стонут
Стоящие мертвецы, живые под камнем,
Избивая бессилие,
Царапая тень
С бесплодною нежностью.

Нет, умирает не любовь.

ПОЛНАЯ ТЬМА

Не знаю, почему, когда светло,
Люди ходят выспавшиеся,
И жизнь становится прежней —
Юной, прекрасной, озаренной улыбками.

Не знаю, почему я должен петь
Или свободно лить с губ слова —
Слова о моих глазах,
Слова о моих снах, засыпанных снегом.

О моих снах, принимающих цвет облаков,
О моих снах, подобных облакам над пампасами.

СТРАНА

Твои глаза оттуда,
где снег не застит света,
а воздух среди пальм
невидим —
настолько чистый он.

Желание твое
оттуда, где тела
спешат соединиться,
но с лаской
во взгляде и улыбке.

Твое существованье
оттуда, где душа
и мысль, песок морской
увидев,
постигнуть могут вечность.

ОДНИ ТЕЛА — СЛОВНО ЦВЕТЫ…

Одни тела — словно цветы,
другие — словно кинжалы,
третьи — словно полоски воды,
но все, рано или поздно,
станут ожогами, расширяющимися на другом теле,
с помощью огня превращая камень в человека.

Но человек мечется во все стороны,
грезит свободой, состязается с ветром,
покуда однажды ожог не изгладится —
и он снова станет камнем на нехоженном пути.

Я не камень, а путь,
который топчут босые ноги —
я их до смерти люблю
и отдаю им свое тело на попрание,
хотя их влекут почести или облака,
и никому невдомек,
что ни почести, ни облака
не стоят взаимной любви.


ГРУСТНОЕ ВОСПОМИНАНИЕ

На смутных перекрестках сновидений
предутренних, сопровождал меня
любимый образ твой — как той порою,
когда угодно это было Богу.

Вода в реке струилась не спеша,
кружились на ветру сухие листья,
и солнце заходящее стремилось
стереть немилосердно наши тени.

Прекрасным было это пламя, кратким,
как всё прекрасное — закат и свет.
Настала ночь — и память о закате
бессонницей одолевала звезды.

Точь-в-точь игрок, поставивший на карту,
что оказалась битой, проиграла
и одинокая моя душа,
а тело острая пронзила боль.

Забвенье? Кто сказал? Забвенья нет.
Смотри: сквозь эту ледяную стену
приходит тень твоя издалека,
не пробуждая больше вожделенья.

За всё платить приходится. Немало
я заплатил за прежнее блаженство —
и вот я просыпаюсь и встречаю
на одиноком ложе новый день.


Я БЫЛ…

Я был
Огненным столпом, вешней луной,
Золотистым морем, большими глазами.

Я искал то, о чем думал —
думал, словно в томном предрассветном сне,
полном вожделений в пору юности.
Я пел, я поднимался,
был дневным светом,
ползущим в пламени.

Словно порыв ветра,
разгоняющий тень,
упал я во мрак,
в ненасытный мир.

Я был.

Перевел с испанского
Андрей Родосский