Сбитый летчик...

        This love story is not about those who lose their hearts
but about those who find in themselves what is hidden deeply, deeply.
It dwells in you, and you do not even suspect about it ...
                Michael Ondaatje (The English Patient)

        Эта история любви не о тех, кто теряет сердце,
а о тех, кто находит в себе то, что запрятано глубоко-глубоко.
Оно обитает в вас, а вы и не подозреваете об этом...
                Майкл Ондатже (Английский пациент)




   Мир наизнанку...

Ты ушла... Наизнанку весь мир... Стал едва различимым
На шершавом холсте моей памяти твой силуэт.
Я болею тобой нестерпимо и неизлечимо,
Тяжелей, чем дрожащий в руке у виска пистолет.

Распадаюсь на атомы, будто урана частицы.
Вязнет рифма в аорте, как в хляби болотный сапог,
Но, надсадно скрипя, шар земной продолжает крутиться,
Не закончен абзац, и в часах не истрачен песок.

Вычищаю из хроник сердечных разлуки и встречи,
Я, от страха тебя потерять, бесконечно устал.
И остаткам рассудка отныне не буду перечить,
И не стану надежде пустой возводить пьедестал.

Отвергая сомненья, все папки с пометками «Было»
Сдам в архив, откровенья души, напоследок, стерев.
Слишком много прорех, чтоб заштопать их было под силу,
Слишком мало причин трактовать, словно истину, блеф.

Наш роман завершён, шансов ноль на второе изданье,
Оказался «не нашего времени главный герой».
Мы отдали любовь, не жалея, овцой на закланье,               
Чтоб однажды, без боли, чужими проснуться с тобой.

В оправданье ни слова, ни буквы найти невозможно,
Хоть порой, что «у нас не срослось», мне немного, но жаль.
«Разрезать по живому» немыслимо, больно и сложно,
Мы спаялись, как сталь, и сплелись, будто звёзды, в спираль.

Всё прошло, и лишь скрип половиц в тишине повисает,
А в словах «до» и «после» тебя – кровоточит пробел,
Стёрты в пыль имена, и под кожу ненастье вползает,
И наш мир безымённый чудовищно, вмиг опу­стел...


   Три часа до отлёта...

Три часа и пятнадцать минут до отлёта осталось,
Перемен ожиданье котёнком дрожит на полу.
«Жизнь с ноля» начинать, накопилось уменья немало,
"Будет всё хорошо!" – прошепчу, прислонившись к окну.

В амальгаме зеркал растворяются серые будни,
Мёртвой хваткой вцепилась тоска, как английский бульдог.
И, мне кажется, я – пассажир на дрейфующем судне,
Не сумевший найти с Фрези Грант для знакомства предлог.

Сердце давит в груди, словно старые туфли на выход,
Их приличный башмачник в починку уже не возьмёт,
И вдобавок, судьба ещё той оказалась портнихой,
Всё, что мне ни пошила – безбожно, мучительно жмёт.

Мой пиджак по дресс-коду «black tie» уже вышел из моды.
Одиночество – чопорный гость за столом «файф-о-клок».
Больно мне, что я в фильме твоём просквозил эпизодом,
Был пролога крамольною мыслью зажатой меж строк.

Для игры, режиссёром не те – нам предложены роли,
Не осталось драконов и нет ни фрейлин, ни принцесс.
С искушеньем влюбиться, напрасно со Змеем боролись,
Оказался барханом запретной любви Эверест.

"Духом падать нельзя!" – говорю себе снова и снова.
Ведь на взлёт полосой очень часто бывает тупик,
А бурун у скалы, лишь для труса, решающий довод –
На дрова порубить океаном израненный бриг.

Прочь сомненья и страх, предсказания лживых гадалок!
Без ответа оставлю входящий и срочный звонок!
Три часа и пятнадцать минут до «Начала» осталось,
Не исчерпан сюжет, не придуман ещё эпилог.


   Сбитый лётчик...

«Сбитый лётчик» не должен коснуться земли... Океан
Милосерднее примет в объятья, без лишнего шума.
Скроет место паденья бесплотный, промозглый туман,
Хеппи-энд позволяя наивно и глупо додумать.

Кто-то может поверит, оставив горящей свечу,
А другая поймёт и на ноль перемножит надежды.
Одиночество хлопнет тяжёлой рукой по плечу,
И судьба «на глазок» (без лекал) перешьёт всю одежду.

Ночь не скоро уйдёт, и коптит, разгораясь, фитиль.
На полу недосмотренный сон, как перчатка без пары.
Без любви Королевы проигран, вчистую, эндшпиль,
И доспех не спасёт Короля от «сквозного удара»*.

Я не вижу, но слышу – начался обратный отсчёт.
И не важно, что темп метроному неправильно задан,
Всё равно будет прав Соломон – «это тоже пройдёт»,
Хоть ещё много раз подниматься придётся... И падать.

Будет долгой зима, впереди снегопад и мороз.
И неспешно (на дюйм) каждый день приближает к итогу,
Только жаль, до сих пор нет ответа на главный вопрос –
За порог уходя, без ошибки ли выбрал дорогу?

Не подскажет никто... Не осталось друзей и врагов.
Сципион победил, Карфагенские стены разбиты!
И слонов Ганнибала не слышно тяжелых шагов,
Лишь кометы летят, как и встарь, не меняя орбиты.

На виниловом диске аккорд разорвала игла,
Нота «Си» сорвалась, босиком убежав от бекара.
Я не сбит, не упал – держит воздух, стекая с крыла,
И пропеллер поёт, словно струны цыганской гитары...

* Сквозной удар — это приём ведения боя шахматными фигурами, при котором атакующая фигура пронизывает насквозь вражеские фигуры, стоящие на одной линии (прим. автора)

   Бессезонье любви...

Снега нет... Форс-мажор... Високосный февраль – «вне закона».
Дождь стучит по стеклу, как в трамвае подвыпивший хам.
И понуро ушли времена супер стильных дублёнок,
А зима, как девица с панели, «пошла по рукам».

Наши дни загорожены наглухо рамами окон,
На контакты с любимой наложен полнейший запрет.
На смягченье режима и встречу нет даже намёка.
От себя не сбежать, ведь душа, что чумной лазарет.

Я болею тобой до озноба, мурашек по коже,
И «замёрз до костей» без горячих, чарующих ласк.
И ночные звонки, как сирены пугают до дрожи,
И не всходят подснежники нежности в стылости фраз.

Мы боимся нарушить введённые сверху запреты,
И тюремный покой поменять на прохладный пассат.
И, поэтому, в ночь превратились надежды рассветы,
И почудилось вдруг, что напрасно был кто-то распят.

Мы бредём в «никуда», исчезая вдали Атлантидой.
В бессезонье любви все признанья – чудовищный фарс!
В легких воздух остался на вдох предпоследний и выдох,
Флешь-рояль на руках – стал набором засаленных карт.

Всё, что есть, я отдам, чтобы только услышать: «Любимый!»
Не оставлю и медной копейки себе про запас.
Пусть косые дожди мою душу отмоют от грима,
Напрочь смыв аксиом заскорузлых накопленный пласт.

Ты меня по губам прочитаешь от корки до корки,
И быть может поверишь, что счастье твое – это Я!
Молчаливый влюблённый с обшарпанной, старой галёрки,
Занесённый случайным контактом в разделе – друзья...


   Тень за спиной...

Позвонить на зачёркнутый номер и бросить: "Ошибся!",
Но услышав твой голос родной – стать немного смелей.
Снять с души переломанной слой отсыревшего гипса,
Понимая, что с каждым мгновением будет больней.

Девять кодовых цифр обжигают экран телефона,
И смиренно прошу у небес милосердия квант.
Не под силу поверить, что счастье мое на ладони,
Как и в то, что Биче Сениэль лишь похожа на Грант.

Повезёт мне однажды,  но точно, увы, не сегодня –
Темнота окружает, как будто задули свечу.
На «Бегущей...» в порту убирают дощатые сходни,
Одиночеству снова по старому счёту плачу.

Курс НОРД-ОСТ... Будет шторм... И шепчу, как пароль – твое имя,
Захлебнувшись от крика, едва не сорвавшись на стон.
Невозможно понять отчего же мы стали чужими,
Хоть в тебя и сейчас, как и раньше безумно влюблён?

Наши судьбы смешались, как краски на старом мольберте,
Неизменней и крепче, чем чувства у Бони и Клайд.
Повзрослев, мы всё чаще нуждаемся в сказочной Герде,
Ведь за внешней суровостью прячется маленький Кай.

"Бэ-двенадцать, А-три"... И под воду ушла бригантина,
И опять в Роченсальме пылают мои корабли,
И списались на берег, состарившись, гардемарины.
В Сант-Никольсе каракка Колумба сгнила на мели.

Все воздушные замки на рынке ушли за бесценок,
И туза перебила шестёрка – ведь козыри Пик.
В уравнении жизни не менее двух переменных,
И нередко любовь принимает значение – Х.

Мне бы ночь пережить, и покинуть страну «Зазеркалье»,
Заменить свою кровь на бордо, и сбежать за мечтой.
Жаль, под ноги пустая дорога ложится спиралью,
И, попутчик сварливый лишь тень... От меня... За спиной.


   Космический слон...

«Всё пройдёт!» – на кольце Соломона провидцем писалось,
Время – лекарь неспешно врачует обиды потерь.
Все, что ценным безумно, бесспорно когда-то казалось,
Потеряло значенье... И в сердце затихла метель.

На губах от желаний несбывшихся привкус полыни,
Тюк надежд иллюзорных старьёвщиком принят в утиль.
И никто не виновен из нас, и никто не повинен,
В том, что сказка из книжки не стала похожа на быль.

Расцарапали горло слова, что ещё не сказали,
Опасаясь подспудно – почувствуем холод в ответ.
Мы с тобой, словно двое влюблённых на зимнем вокзале,
И у нас на двоих лишь один на посадку билет.

Неподкупная память листает былого страницы,
Приговор оглашён и пора на поклон к палачу.
Все пройдут тем путём, но вернуться назад единицы,
Те – кому наверху не задуют, поспешно, свечу.

Очень трудно из плена сомнений бежать на свободу,
Отстегнуть карабин и шагнуть без раздумий на трос,
И впервые увидеть, какие бывают восходы,
И, быть может, впервые на свете влюбиться всерьёз.

По ночам пустоту обнимая, до хруста, руками,
Тишину раскалю и сожгу все свои корабли.
Лёд в глазах у тебя, словно ужас войны меж мирами,
И страшней, чем «Космический слон» Сальвадора Дали.

Я тебя попрошу: "Прогони эту зимнюю стужу!
И мне душу очисти Гвидоновой нотою «соль»!"
«Если звёзды горят – это точно, кому-нибудь нужно!»
В звёздном свете как ветер стихает сердечная боль.


   Эверест...

Все границы закрыты на ключ... Не удастся вернуться.
Комендантский введён не на час, до скончания лет.
Наши общие судьбы, как пленки магнитные рвутся,
Превращаясь в безмолвье отныне ненужных кассет.

За окном злая ночь. Сколько их нам Всевышний отмерил?
Бесполезно считать – не сочтёт не один счетовод.
Стала тенью любовь, заплутав в опустевшем партере,
В погорелом театре свой спич Датский принц не прочтёт.

Тишина вдалеке раздирается воем сирены,
«Неотложка» спешит… И пока, «Слава Богу», не к нам.
В текстах судеб есть место свободное для переменных –
Мы ещё не по всем заплатили открытым счетам.

Пали Рим и Бергамо, но солнце восходит, как прежде.
Я не помню, когда перебили в полёте крыло,
И не помню, когда, словно крыса, сбежала надежда.
И на цыпочках нужное что-то навеки ушло.

Все однажды пройдёт… Даже каплей источится камень.
И брусчатка Милана сотрётся от пыли веков.
Только вот незадача, по-прежнему, в сердце я ранен,
Кровоточит заплатка из строчек нежнейших стихов.

Я шагну в твою ночь, преступив через страх и запреты,
И услышу твой SOS среди тысяч других позывных.
Миллионы вопросов, которые ищут ответы,
Прочитаю в глазах и отвечу на каждый из них.

Распадается время на строчки, тире, запятые.
Не приемлю бекар, признаю лишь команду – Диез!
Мы закончили бег и очки обнулили штрафные,
За спиною остался сомнений крутой Эверест.


   Чумной доктор...

Ночь длинна... Бьётся кашлем мечта через горло наружу,
Мне бы только дожить до утра и увидеть рассвет!
И поверю тогда, что отступит Уханьская стужа,
И влюблённым в Вероне на встречу отменят запрет.

Вечный город закрыт (неприступная крепость отныне),
В тишине низкий голос Сан-Бьяджо затих, словно стон.
И не вслух, как молитву, шепчу твоё нежное имя,
По прогнозам в душе, на века, – беспросветный циклон.

Где-то в море плюс тридцать, но мне это больше не нужно,
Не волнует прибой, хулиганящий, будто щенок.
Весь наш мир – впопыхах очерченная мелом окружность,
В нём лишь «Доктор чумной» знает цену пророческих строк.

Я боюсь говорить: "Нас любовь никогда не дождётся",
Есть табу на слова, у которых синоним «не ждать»!
Но таможню пройдя, эмигрантом к нам счастье вернётся,
Вместе с нежным уколом меж рёбер, с командой: "Не спать!"

Я оглох от вопросов в глазах и от лжи во спасенье,
Мне бы веры в бокал, хоть немного (пол-склянки) плеснуть.
Чтоб во тьме, на краю, лицезреть чудеса воскрешенья,
И из тысяч дорог отыскать свой единственный путь.

Стылый ливень с асфальта смывает, как грим, отпечатки
Старой жизни, где нет эпилога, от слова совсем!
Очень хочется жить! Не споткнуться, упав на лопатки,
И аккорд дотянуть, сохраняя предписанный темп.

Нужно просто дышать... Попытаться поверить надежде,
Рассчитаться шагреневой кожей по всем платежам.
Шансов мало ничтожно, что будет всё также, как прежде,
Но тебя, Ангел мой никогда, никому не отдам.


   Нулевой пациент...

Мы знакомы давно, но пока недостаточно близко,
Эту тонкую грань невозможно почти различить.
От тебя уже поздно пытаться «уйти по-английски»,
Но ещё слишком рано просить запасные ключи.

Оттого и стою нерешительно, словно в тумане,
Стал Голгофой – подъём на чужой коммунальный этаж.
Груз сомнений в душе, как «пузатая мелочь» в кармане,
Что на паперти в день собирает бездомный «алкаш».

Я в слепые провидцы себя не пытаюсь зачислить,
Наобум открывая страницы своих дневников,
Вижу след, по которому шли полуночные мысли,
Возвращаясь Троянской фалангой печальных стихов.

Ощущаю, как пульс на запястье, биение строчки,
И шепчу: "Скоро кончится всё... Ты прости, и поверь!
Многоточие – жизнь, а не просто три чёрные точки,
Не защёлкнут замок и осталась не запертой дверь."

Мы способны дышать и верёвкой не связаны руки,
И сбежать не успел от перрона последний экспресс,
Не упала любовь под стальные колёса разлуки,
И ещё не успели поставить обструганный крест.

Откровений не нужно, достаточно просто намёка,
Чтоб в душе замолчал погребальный набат тишины.
И в безверье надежда вошла с простодушьем пророка,
И тому простодушью никто не назначил цены.

Всё закончится там, где однажды и всё начиналось,
С ноты «До» к ноте «Си» перейдёт, словно знамя акцент.
И когда дверь откроешь, скажу (виновато, устало):
"Не гони... Я – последний... Я – твой нулевой пациент."


   Бейрутская тишина...

У надежды, наверное, есть без таможни граница,
И так хочется верить, что лечат слова и стихи,
В дневнике Анны Франк за сентябрь сохранится страница,
И «кто истину ищет, обрящет» «страну для глухих».

Знойный ветер Сахары заносит песком отпечатки:
Прошлой жизни; любви; не дописанных нежностью строк.
Слишком поздно искать за барханами место посадки,
Ожидания счастья закончен томительный срок.

Книгу судеб прочту... И, уверен, она не обманет,
Боль лопатку пронзит, зацепив рикошетом плечо.
И мой сдавленный крик пронесётся, и в воздухе канет,
И лишь эхо ответы найдёт на вопросы: "За что?"

Нам с тобой в этой пьесе доверили главные роли,
Но забыли сказать, что играем не сказку – нуар.
И что в наших октавах сплошные «двойные бемоли»,
А верховный продюсер не любит «обычный бекар».

Пальцы ранив, струна оборвалась на старой гитаре,
В шесть часов пополудни затих над причалом аккорд.
И дрожит онемевшее сердце в Бейрутском пожаре,
И на карте картограф стирает исчезнувший порт*.

Отношениям нашим названье придумать не просто,
Легче вычислить код тишины из нолей, единиц.
Всё, что есть у меня, я отдам, как влюблённый подросток,
За медлительный взмах твоих томных и длинных ресниц.

Я приду и рассыплю, как жемчуг, свои поцелуи,
И присяду к тебе на постель на краю сентября.
И губами на коже запястий твоих нарисую –
Обручальный эскиз, и он свяжет меня и тебя.



   P.s.

We
are All small Particles of the Universe:
droplets in the Huge Ocean;
We are in Every leaf and ...
Floating Cloud over the Head!
We are particles of the WHOLE ...
Being in the Current Moment is All that We HAVE!
                A.K.

Мы
Все маленькие Частицы Мироздания:
капельки в Огромном Океане;
Мы в Каждом листочке и ...
Проплывающем Облаке над Головой!
Мы – частицы ЦЕЛОГО...
Быть в Текущем Мгновении –
это Всё, что у Нас ЕСТЬ! 
                А.К.

*4 августа 2020 года в 6 часов вечера по местному времени в порту Бейрута прогремел взрыв ужасающей силы, разрушивший более трети столицы Ливана. В результате катастрофы погибли около 250 человек, ранены свыше 5 тысяч и более 300 тысяч остались без крова. По своей разрушительной силе взрыв занял третье место в мире после Хиросимы и Нагасаки (прим. автора)



Панаджи-Бейгуихим-Шарж-Петра-Акаба-Варадеро-Москва,  03.2018 – 08.2020