Поэты Анголы и Мозамбика

Антониу КАРДОЗУ (Ангола)

Из книги «УРОКИ ВЕЩЕЙ» (1980)

ПЛАВАНЬЕ

В плаванье длиной три метра
Я кораблик свой бумажный
В детство отправлял; несла
Вдаль его волна морская…
— Не было на море ветра
И не знал я в жизни зла!

10.12.64

ПОЧТИ НИЧТО

Чтобы тебя увидеть,
Нужно мне
Безумные глаза закрыть во мраке:
Тогда — конец страданьям беспросветным.
Ты — словно дымка сизая тумана,
Колеблемая ветром…

16.12.64

АФРИКА

Об Африке стихотворенье это,
Без экзотических и надоевших снов,
Без плясок, колдунов и барабанов
И без обманчивого глянца,
Как на поспешных открытках для туристов…

От греко-латинской стряпни
Обчищаюсь, и от шлака —
Остаюсь лишь человеком…

Непостижимая Африка!
Здесь дают мне урок
Те, кто истекает мучительным потом
В шахте и в поле,
В голоде и в гетто
И на фабрике;
Здесь когда-нибудь воцарится МИР,
Мы достигнем всеобщего братства
И внесем свою лепту
В звездный путь человечества…

1965 или 1966

МАТЬ-НЕГРИТЯНКА

Мать-негритянка
С сухими, обезумевшими глазами,
Со взглядом, обращенным в себя,
Осуждающим многовековое забвение —
Пробудись!
И пробуди в нас
Недостающую часть человечества!..

1965 или 1966

СПЕЛАЯ ПИТАНГА

Мне приснилось, что губ твоих
Я губами коснулся,
Словно спелой питанги.
Какою прекрасною жизнь нам казалась в мечтах…
Но другие ветра
Несли мой корабль —
Я очнулся
На чужих берегах.
Не печалься, любимая:
Наши дети —
Твои и мои —
Ждут цветка,
Куска хлеба,
Игрушки —
Моего подарка для них.

1967 или 1968

ИСТОЧНИК

Коль скорбь и горе непрестанно
Преследуют нас в жизни этой —
Пусть будем нам хотя бы рана
Источников тепла и света!

1970
карцер

СОНЕТ О НЕИСТРЕБИМОМ РЕБЕНКЕ…

Ребенок маленький в душе моей живет.
Со мною он всегда, хоть никому не виден.
И ветер, я боюсь, вдруг с ног его собьет —
Настолько хрупок он, настолько беззащитен…

Живет он в голосе моем который год
И плачет от обид и человечьей злобы,
Вконец от голода ослабший и невзгод,
Исхлестанный дождем в грязи и тьме трущобы…

Мечтает он о том, чтоб с ним играл весь свет.
Он и теперь еще способен удивиться,
Смотря, как разогнал ночную тьму рассвет,

Как дерево растет и как летает птица…
И, хоть истерзан он — в нем ненависти нет,
Он зла не ведает, он слаб… но не боится!

28.9.70
карцер

СМЕРТЬ НАДО ЗАСЛУЖИТЬ…

Бредовое желание во сне:
Зарыться головой в песок пустыни,
Как будто страус гибнущий… Но мне
По пробужденьи мысль приходит ныне:

Подобна смерть пустыне; но вполне
И жизнь с пустыней схожа, как ни странно!
Подумай же с собой наедине:
Тебя терзает жизнь, как будто рана

Кровоточащая… Пусть разум твой
Подскажет, как достигнуть избавления —
В песок ли закопаться головой,
В оазисе ль искать отдохновенья…

Встань, к солнцу обратись! Здесь никакой
Нет тайны: кто в борьбе обрел спасенье,
Тот заслужил на кладбище покой…

16.10.70

ОСТАТОК

Жизнь — всего лишь остаток
Того, чего в жизни хотел.
Как запах цветочный сладок!
А цветок, глядишь, облетел…

22.4.71

НАЖАТЬ НА КОПКУ

Когда бы я не сомневался в том,
Что от моих стихов горящих пламя
Даст хлеб семье, что бедствует годами,
Где голод — как хозяин за столом…

Когда бы я не сомневался в том,
Что от моих стихов горящих пламя
Тепло даст детям, что дрожат ночами,
Где холод смертью наполняет дом…

Когда б узнал я, что стихи мои,
Воспламеняясь, своим способны жаром
Объединить народы всей Земли

В борьбе с грозящим ядерным кошмаром,
Я б сжег с готовностью стихи мои
И убедился, что пишу недаром!..

17.2.72

Из книги «НАДЕЖДА НЕ СТАРЕЕТ…» (1980)

КОЛОНИАЛЬНАЯ ВОЙНА

Беззащитное тело, омываемое потоками крови,
Немое, лишенное памяти, не чувствует вкуса и запаха,
Не видит ни красок, ни птиц и лежит неподвижно…

— Только тянутся кровавые следы по земле!

14.12.65

ВЫЗОВ

На краткий миг
Рассеялась тревога:
Вдыхаю я свободу.
Не знаю, почему.
Сейчас рассвет,
Ночь кончилась, а с ней — мои мученья!

Потом…
Осталась только маленькая птичка,
Свободная, но хрупкая такая,
На проволоку севшая
Колючую…
Она мне дарит
Надежду на освобожденье…

14.12.65

ГОЛУБКА

От колючей проволоки абстрагируюсь на мгновенье
И в движении утра рисую голубку
Вдалеке, здесь и там,
Где только есть люди —
Свободного сердца простое биенье.

14.12.65

ЗАПРЕТНЫЕ СЛОВА

С рассудком, просветленным до безумья —
В тюрьме не быть безумным невозможно —
Я выкрикну запретные слова:
Любовь, свобода, дерево, птица, хлеб,
Река, земля, ручей, женщина, человечество!

31.12.65

ПРЕДВИДЕНИЕ

И вырастет без слез пшеница…
Пабло Неруда

Сердце, труд воспой свободный, радость всем несущий!
Отдохнут в любовных играх руки и тела…
Солнца диск багряно-алый, жизнь всему дающий —
Дай и нам, товарищ с неба, своего тепла…

16.9.70
карцер

КОНТРАКТ

Как будто сизой дымкою туманной
Окутался ее печальный взгляд,
В деревне сердцу каждого желанный,
Такой веселый прежде, говорят…

Весна… Но и весною долгожданной
От слез ее глаза еще болят…
Где ж милый, за надеждою обманной
Ушедший много месяцев назад?

А вечерами у костра в молчанье,
Всё вспоминая умерших друзей,
Сидели старики, как изваянья —

И неотвязно плач ее детей —
Пусть не рожденных — сущих лишь в мечтанье —
В порывах ветра представлялся ей.

18.9.70
карцер

ЕЩЕ ПОГИБНУТ МНОГИЕ ИЗ НАС…

Как долго людям гибнуть суждено,
Не видя правды, о порядке лучшем
Не помышляя даже? Как давно
В тоске смертельной иль в песке зыбучем

Законом диких им предрешено
Жизнь проводить в невежестве дремучем
С нуждой, мученьем, страхом заодно
И спину подставлять ударам жгучим

Бича! И долго ль будет слышен скрежет
Зубовный там, где нищета и гнет?
И долго ль ждать еще, пока забрезжит

Свободы в небе сумрачном восход
И жирный корень голода подрежет
Восстание, освободив народ?

27.9.70

ГОЛОВА, ТЕЛО, РУКИ И… СВОБОДА…

Неистребим в руках, созданных для созидания,
Но в которых лишь нервы поддерживают жизнь;
Неистребим в крови, пропитанной никотином,
Но бодро циркулирующей и сохраняющей
Цвет жизни и правды;
Неистребим в стальных костях,
Кое-как выдерживающих
Плоть, сотканную из мечты и реальности,
В водовороте денной и нощной
Справедливой борьбы;
Неистребим в вулкане мозга,
И в каждом атоме,
И в каждой клетке,
И в каждой клетке,
Во всем томлении тела,
Во взгляде, в поту,
Во вдохе, в выдохе,
Неистребим отблеск твоего солнца,
твоего цветенья,
твоего огня,
твоего имени:
СВОБОДА!!!

2.10.70
карцер

ПОТЕНЦИАЛЬНЫЙ ТРУП

Я свой потенциальный труп таскаю,
Кормлю его, надежды не имея,
И мучусь, потому что понимаю,
Как тает плоть, худея и слабея.

Он все еще пытается любить —
От этого порока не отстать!
Он жить желает, и не просто жить,
А думать, строить планы и мечтать.

На койке — отличается немногим
Она от гроба — возлежит он наг
И созерцает собственные ноги.

Шевелит пальцами и мыслит так:
— Здесь, в карцере, ждать нечего подмоги.
Ты станешь гнилью и сойдешь во мрак!

26.10.70
карцер

ГДЕ ЖЕ ТЫ?!

Меня хранит от холода ночного
Твой образ. Но твое произнести
Я не решаюсь имя, ибо снова
Огонь в моей крови начнет расти

И вмиг, подобно бьющейся волне
О берег, сгинут бред мой и страданья.
Ты — словно ветерок, несущий мне
И жажду жить, и тщетное желанье

Покончить с жизнью счеты… Отчего же
Ты медлишь, что ж так долго не идешь?
Ты — лишь мечта, я знаю… но тревожит

Мой мозг больной она, бросает в дрожь…
Ты — лишь мечта… Но я умру, быть может,
Когда узнаю я, где ты живешь!..

20.12.70
карцер

НАДЕЖДА НЕ СТАРЕЕТ…

Надежда не стареет никогда!
Она питает дерево, где птица,
Иного неба знавшая лазурь,
От тех страданий может защититься,
Которые уверенность мне дали
 В Добре, Любви и Правде — в идеале,
Что представлялся мне в прекрасных снах…
Надежде — как и нам — не страшны годы;
Ее не сдвинуть со скалы Свободы,
Хоть наши кости превратятся в прах!

27.12.70

РАДОСТЬ ГРЯДУЩЕГО

Солнце поет, и у нас от волненья
Потные ноги и голос глухой:
Коль в настоящем — лишь боль и м ученья,
Радость грядущего будет с тобой…

8.2.71

МОРЯКИ, или СТИХИ О НЕУДАЧНИКАХ

Клянусь, что есть в человеке любом
Моряк, потерпевший крушенье,
Порты, женщины, даже ром
И полный штиль, без движенья…

А ночью, когда играет луна
В глазах безумно открытых,
На улицу их выносит волна,
Где столько цветов ядовитых…

На якорь вставшие в городах
Взглядом смердящего трупа
Смотрят она, как текут года,
Прожитые пошло и глупо…

Иные пытаются отогнать
Завесой табачного дыма
Мечту, которой жизнью не стать,
Надежду, идущую мимо…

А есть моряк, утомленный
Стоянкою нудной такой —
И он, до конца побежденный,
Вверяется бездне морской…

11.5.71

РАЗМЫШЛЕНИЯ О ГOРАХ ВОКРУГ КОНЦЛАГЕРЯ

Как безмолвна трагедия засухи на этих островах! Ни криков, ни тревоги — только пассивное умирание!
Жоржи Барбоза
«Записки островитянина»

Нет ничего привычней и пошлей.
Ни красоты, ни зелени на склонах.
Стоят, похожи на заворожённых
Загадочных чудовищных зверей.

Вдали — дома, где тысячи людей
Томятся, как животные в загонах,
Что смерти преждевременной своей
Ждут терпеливо, с видом обреченных…

А горы свои воды стерегут.
Как ни было бы знойно или сухо,
Они так просто людям не дадут
Напиться из запасов потаенных…

Иные говорят, что человек
В сетях судьбы — как в паутине муха…
Они считают это наказаньем
За множество ошибок совершённых.

Нет ничего привычней и пошлей.
Когда бросают зерна в прах сухой
Полей, нещадным солнцем обожженных —
Стоят, похожи на заворожённых
Загадочных чудовищных зверей.

А горы свои воды стерегут.
Жуют, жуют животные в загонах,
И вместе с ними — сотни утомленных,
Безропотных, беспомощных людей,
Склоняясь над жизнью собственной своей.

Когда бросают зерна в прах сухой
Полей, нещадным солнцем обожженных —
То вся картина кажется вдовой
В тоске ночей безлюбых и бессонных,
Которая на вечное бесплодье
Обречена, которая во сне
Младенцев видит, ею не рожденных.

Нет ничего привычней и пошлей.
Ни красоты, ни зелени на склонах.
Вдали — дома, где тысячи людей
Томятся, как животные в загонах,
Что смерти преждевременной своей
Ждут терпеливо, с видом обреченных.

Нет ничего привычней и пошлей.
Покуда смотрят люди в ширь морских
Могучих волн, которые, быть может,
Свободными могли бы сделать их —
Стоят, похожи на заворожённых
Загадочных чудовищных зверей.

Нет ничего привычней и пошлей.

3.10.72



Жозе КРАВЕЙРИНЬЯ (Мозамбик)

КУРИТЬ ВРЕДНО

Назревало «нет»!
Но курить —
вредно.

И вредоносный дым
пробирается к нам под лопатки,
покрывает язык никотином
и размыкает губы
для слова «да».

ХОРОВОД КОЛЕНОК

Тягучим солнечным днем
на целомудренные девичьи коленки плотоядно
глазеют мужчины из-за угла.

И кто бы подумал,
глядя на хоровод голых коленок,
что где-то кровоточат носовые хрящи,
уткнувшиеся в тюремный пол.

МОЙ ХОЛОДИЛЬНИК

Перевязанный
обрывками тряпок
мой холодильник, купленный в рассрочку, —
это белая риторическая фигура
посреди кухни.

Пальцы моей жены
прерывают
эпопею шитья —
она идет на кухню
распаковывать холодильник.

На столе — бутылка.
Вся семья пьет воду.

МУЖЧИНА НИКОГДА НЕ ПЛАЧЕТ

Я верил в сказку,
что, мол, мужчина никогда не плачет.

И я считал себя мужчиной.

Подростком
смотрел я приключенческие фильмы
про детствло несгибаемых героев
и думал, что вовек не стану трусом.

Теперь дрожу я.
Теперь боюсь.

Ах, как дрожит мужчина!
И как мужчина плачет!

* * *

Не знаю, есть ли Бог.
Но если есть,
то несомненно
ест Он кашу
со мною из одной тарелки.

МНЕ ЖАЛЬ ТЕБЯ

Ты рассердился,
считаешь себя оскорбленным
и обзываешь меня черномазым.

Не обзывай меня черномазым!

Не могу я тебя ненавидеть.
Когда ты обзываешь меня черномазым,
упруго я пожимаю плечами
и улыбаюсь — мне жаль тебя.

* * *

В утренние часы, фосфоресцирующие солнцем,
от кристалликов пота в бороздах морщин
мое черное, словно земля, лицо вспыхивает, точно занявшийся хворост,
и мои пятки трескаются от городской пыли,
когда я плетусь, как будто беспозвоночное.

* * *

Любимая, желанная моя!
Больше, чем когда-либо,
нужно
любить.
Но любить по-настоящему.
Очень любить.
Любить всё больше и больше.
Любить так, как только я тебя люблю.
Любить больше, чем нужно.
Любить отчаянно.
Любить,
любить,
любить…
Любить столько, сколько иные ненавидят.

Да, любовь моя!
Нужно любить вопреки всему
и вопреки всем.
Любить, чтобы одолеть гнев
тех, кто в тюрьме
нас ненавидит!

ВОСПОМИНАНИЕ

Далеко по ту сторону воображаемого
лучше бы никогда не было
ни малейшего повода,
чтоб таким образом
вспомнить Марию.

Даже в голосе мысли,
самой мучительной
для меня,
Мария всегда верна себе:
как бы я ни страдал,
она страдала еще больше.

ВМЕСТО СЛЕЗ

Только бесслезный плач
окутывает вершину моей скорби
плотным ореолом
траура.

СВЯТИЛИЩЕ

Отсутствие тела.
Идеальная любовь.

Осанны Солнца.
Дождя.
Песка.
А ласточки
касаются крыльями
унылого серого плеча
тучи.

И травяное покрывало
облачает
твое святилище.

ТУМАННЫЕ ЛЕЗВИЯ

Слезы?

Или просто
два нестерпимых,
жгучих туманных лезвия
режут мне лицо?

Бусинки

С изнанки век
капают соленые
бусинки.

Неутешное
горе
оставляет щелочной след.

ПАНЕГИРИК

Бессловесные метафоры
при скорбном прощании.

И все единодушно молчат,
мысленно воздавая
заслуженные почести.

Аромат цветов —
красноречивейшая песнь,
достойный панегирик Марии.

СЛОГИ

Сажусь за машинку. Печатаю.
Клавиши дрожат под моими пальцами.
Кое-как выстраиваются буквы.

Это оттого, что машинка старая
Или лента износилась?

Дело в том, что на белизне бумаги
смутно проступают
пять букв:
Мария.

ОПИСЬ

Священная, ненужная блузка.
Белая юбка с синими пуговками.
Пара неношенных итальянских туфель.
Позолоченный амулет из львиного когтя.
Золотой браслет со слоновым волосом.
Дорогие наручные часы
И другие, которые носят в сумочке.

Каждая твоя вещь — это глава
из романа, которую я тебе перечитываю
и сохраняю в ласковых абзацах.
На неизменном фото твой обрамленный взгляд,
полный сострадания,
устремлен на меня.

Через три с половиной года,
глядя на твою ненужную блузку
и наручные часы,
ради наших детей и внуков
я изнуряю голову описью.




Андрей Родосский

КРУПНЕЙШИЙ ПОЭТ МОЗАМБИКА

Моя первая зарубежная командировка состоялась в 1980 году. По окончании четвертого курса филологического факультета Ленинградского университета меня направили в Мозамбик, где около года я работал переводчиком в группе советских сельхозспециалистов. Впечатлений, конечно, я набрался вдосталь. Но не будем забывать, на какое время пришлась эта поездка! Советский Союз был закрытой страной, крайне замкнуто вели себя и советские кооперанты (специалисты, работающие по контракту). Общение с иностранцами не поощрялось (мы даже давали соответствующие подписки) — а поскольку за границей сплошные иностранцы, то куда уж тут деваться! Ясно, что в таких условиях о том, чтобы завязать литературные знакомства, не могло быть и речи.
Но люди — людьми, а книги — книгами. Из Мозамбика я привез четыре ящика книг — в основном португальских, но частично и мозамбиканских авторов. Среди последних — поэтический сборник Жозе Кравейриньи, озаглавленный «Одиночная камера».
С Жозе Кравейриньей, который признан крупнейшим поэтом Мозамбика и даже национальным героем этой страны, лауреатом различных премий, мне посчастливилось познакомиться только в 1996 году в Оксфорде, на конгрессе Международной ассоциации португалистов. Во время творческой встречи Кравейринья не проронил ни слова о политике — в отличие от многих нынешних писателей. Речь шла исключительно о литературе — о перспективах литературного процесса и о трудностях, встрчающихся на пути писателей. Подойдя в перерыве к невысокому, худощавому, лысоватому мужчине в темно-синем плаще, с коротко подстриженными усиками и грустными, задумчивыми глазами, я почтительно представился. Жозе Кравейринья оказался очень разговорчивым человеком и интересным собеседником. Знакомство оказалось плодотворным, разговор — содержательным…
Жозе Жуан Кравейринья родился 28 мая 1922 года в главном городе колониального Мозамбика, который назывался тогда Лоуренсу-Маркиш в честь португальского мореплавателя XVI столетия (после обретения независимости его переименовали в Мапуту). Отец его был выходцем из Португалии, а мать принадлежала к африканскому племени ронга. Во время творческой встречи в Оксфорде поэт сообщил, что его родной язык — ронга (диалект банту), но, чтобы быть понятным для всех мозамбиканцев, ему приходится писать стихи по-португальски. Еще он говорил, что борьба за независимость Мозамбика и за его территориальную целостность оказалась в то же время борьбой за португальский язык — то есть язык колонизаторов… Вот такой, казалось бы, парадокс…
Начинал Кравейринья творческую деятельность как журналист, часто печатался во многих журналах и газетах под различными псевдонимами. Кроме того, он серьезно занимался спортом — играл в футбол, затем стал тренером. Еще при колониализме поэт вступил в партию ФРЕЛИМО (Фронт освобождения Мозамбика, ныне правящая партия), за что в 1965 г. был арестован ПИДЕ (тайной полицией) и до 1969 г. содержался в одиночной камере, что, конечно, не могло не найти отражения в его творчестве. После провозглашения Мозамбиком независимости он стал первым президентом генеральной ассамблеи Ассоциации писателей этой страны.
Три года спустя после знакомства с Кравейриньей, когда я был в очередной командировке в португальском городе Браге, моя коллега из местного университета Марина Коррейа — сама уроженка Мозамбика, хорошо знавшая Кравейринью — узнав о моем знакомстве с поэтом, подарила мне книгу его стихов, озаглавленную «Мария». Книга была издана одним из престижных португальских издательств — значит, ее автора знают, читают и ценят не только в Африке!
Этот сборник помог мне увидеть другую сторону таланта и личности Кравейриньи. Мария, в честь которой он озаглавлен — это верная супруга поэта, с которой его связывала долгая взаимная любовь — не слишком частое явление среди творческих работников. Между прочим, упомянутый выше сборник «Одиночная камера» тоже издан с посвящением «Марии». Увы — ничто не вечно: в октябре 1979 г. Мария ди Лурдиш Кравейринья скончалась в центральной больнице Мапуту. Все верлибры — а Жозе Кравейринья сочинял исключительно верлибры, — вошедшие в книгу «Мария», представляют собой проникновенный плач по безвременно ушедшей жене…
Скончался Жозе Кравейринья 6 февраля 2003 г. в Мапуту. Мир его праху!

ДАВНО И НЕДАВНО

Давно это было.
В 1980 году я впервые в жизни поехал за границу. Мне, тогдашнему студенту филологического факультета ЛГУ, предстояла годичная командировка в Мозамбик, где я работал переводчиком в группе советских сельхозспециалистов. Я далек от того, чтобы мазать советское прошлое сплошной черной краской, но не скрою, что положение наших соотечественников, работавших по контракту за рубежом, было весьма незавидным. Не вдаваясь в подробности, скажу только, что еще задолго до поездки нам приходилось давать подписку об отказе от общения с иностранцами, кроме как с разрешения соответствующих органов. А поскольку за границей — сплошные иностранцы, так что уж тут говорить… Поэтому мне, начинающему литератору, не удалось там завязать ни одного литературного знакомства.
Впрочем, литературная жизнь в тогдашнем Мозамбике, как и жизнь вообще, была в весьма удручающем состоянии. Независимость, как показал печальный опыт развала нашей страны, иногда достается слишком дорогой ценой. Поэзия тогда носила в основном памфлетный, антиколониальный характер, и высокими художественными достоинствами, как правило, не отличалась. Но именно тогда в только что основанной серии «Мозамбиканские авторы» появились первые сборники двух поэтов принципиально иного направления. Первый из них — Жозе Кравейринья, стихи которого уже появлялись на страницах «Окна», второй — Луиш Карлуш Патракин.
С Патракином мне посчастливилось познакомиться полтора десятка лет спустя — тоже довольно давно. Произошло это во время одной из моих поездок в Португалию, в городе Брага, где я работал в местном университете. Там ежегодно устраивается книжная ярмарка, где можно не только приобрести хорошие книги, но и встретиться с авторами. На одной из таких творческих встреч я и познакомился с Патракином.
Приятным, теплым, задушевным голосом читал свои стихи статный мужчина довольно высокого роста, с аккуратно подстриженной темной бородой и мягкими добрыми глазами. По окончании встречи я подошел к поэту, поблагодарил за стихи и сказал, между прочим, что я тоже какое-то время жил в Мозамбике. «Вернуться не хотите?» — с улыбкой спросил он, вероятно, приняв меня за своего соотечественника. Не став его разубеждать, я дал уклончивый ответ. Сам-то он к тому времени обосновался в Португалии — как из политических, так и из экономических соображений, хотя и сохранил мозамбиканское гражданство. «Мозамбик, — говорит поэт в одном из интервью, — это моя территория с ее людьми, противоречиями, мультикультурализмом, ее вопиющими сложностями, ее постоянным сюрреализмом и его трагедиями».
 Впрочем, специфически африканского в его творчестве нет или почти нет. Его направление следует отнести к сюрреализму, расцветшему пышным цветом на испано- и португалоязычной почве. Решительно отказавшись от рифмованного стиха, поэт использует богатейшие возможности верлибра с усложненной метафорикой, ростки которого взошли еще на почве испано-португальского барокко.
Патракин не только единогласно признан крупнейшим поэтом Мозамбика (а Мозамбик — страна поэтов, утверждает он в том же интервью), но и занимает видное место среди поэтов всех стран, говорящих на португальском языке. В нашей стране он доселе не переводился и не издавался. Это — первый его перевод на русский язык.

Андрей Родосский

ЛУИШ КАРЛУШ ПАТРАКИН



КОЛЛАЖ

Жираф с пятнистою
шеей
высокими ветками
хрустит
и разжеванные шипы
дарят саванне
сумерки где он скроется


В ПРОВИНЦИИ АЛГАРВИ

Под прессом ночи
Дрожат миндальные деревья

По воздуху разлит чуть слышный топот
Промасленные ткани
И окровавленные пряди
Под женскими платками

И золотом и синевой как птица
Весь мир лучится

А днем проснется мать
И оживут уста


ЧИТАЯ ЖОРЖИ ДИ СЕНУ [*]

Пускай все будет так как было раньше
на расстоянии маячит силуэт

Предвечная любовь вокруг меня
таятся годы в реках словно в склепе
прогулки у меня чреваты
ладьями Вавилона и Сиона
гипотезой соломенного камня
и братским ветром

поля песков залитые водою
где Гектор сгнил
на Крите собралась принять гробница
тела богов умерших

на странствующий остров я попал
мой голос то растет то затухает
в мест надежды плодотворных
ведь мы страдания изощряем
копью подобно наш язык
чтоб защитить наш опустелый дом
пока паломничество мы свершаем
и зрение замутнено у нас
на расстоянии маячит силуэт

[*] Жоржи ди Сена (1919 — 1978) — видный португальский поэт. Имеется в русских переводах.

ГОЛОС И ВЕТЕР

я голос создаю словами
и по ветру
летят они

стремленье начертать
во что бы то ни стало
на теплой коже
твое лицо
и груди
и голый абрис живота
словами созданными мною

в те дни у края бездны
оказываюсь я

РЕМИНИСЦЕНЦИЯ

порою изгнанье —
открытое древо
в ночи невесомой

ничто не сокрыто
и мчится дорога
в незримые дали

стоит человек
открытый ветрам
земля кровоточит
а крик словно плуг

ЖИВАЯ ПРИРОДА

Пусть инжир покраснеет по твоему желанию,
Зернистое яйцо, созвездие;

И темно-зеленая мякоть,
Влажный порыв или падение, одеревенеет
Внутри костей, и тебя облечет,
Словно нежная детская кожа.

ИСЛАНДИЯ,
ОСТРОВНАЯ ВАРИАЦИЯ

Странный кратер,
Студеная текучая влага,
Смоковница с единственной смоквой,
В которую вгрызается рот;

Здесь нет ни саги Тора,
Ни заржавелого меча Тристана.
Богатырь из лавы сгибается и скручивается,
Обнимая окаменелый огонь.
И лед боится морского дрейфа,
Текучей соли белых слов —
Кто-то сказал: «И земли, откуда вы родом», —
Его тело, испещренное космическими трещинами,
Источает свет. Тот, кто молниеносно
Преобразился, знает, как дрейфуют
во времени плоды и их великолепие.

Единственная смоква, в которую вгрызается слово.


СОБЫТИЕ

над дрожащими колосьями
пролетают птицы
к девственным меридианам
мое лицо на ветру
сжаты губы


ПОСЛЕ ЭЛЕГИЙ

после элегий громкий крик
над пустынной равниной поэмы,
вспышка романтического хаоса
на диковинных тростниковых крышах,
дождь,
головокружение самой земли,
необъятные безмолвные берега
неясного моря, усеянного островками
в городе кедров, древних сонетов,
почерневших надтреснутых кирпичей
источающих воду


Перевел с португальского
Андрей Родосский
 Сена (1919 — 1978) — видный португальский поэт. Имеется в русских переводах.