В массе людской Люди Порядочные, увы, - исключения

        Памяти жителя украинскогоо городка Кременец. -
        Романа Александровича Кравченко-Бережного,
        участника штурма Берлина в мае 1945-го.

                Автор.

Масса людская, -
(Увы!), -
Всегда и везде -
Это подлая сука,
Вне зависимости
От национальности
Индивидов.
А люди порядочные, -
Люди чести и совести, -
Редкие в ней
Исключения из
Прочих*
Homo sapiens,
Составляющих
Любую
Людскую массу.

-----------------------------------------------
* -См.Нижеприведенное Приложение.

ПРИЛОЖЕНИЕ.

Алексей Викторов.               

                ДНЕВНИК ЮНОШИ - ЛЕТОПИСЬ СМЕРТИ.
                https://isralike.org/2019/08/08/


          Август 1942 года, свеча тускло освещает чердак дома бывшего царского офицера, где 15-летний Ромка пишет дневник.

          В нем все про смерть: «вчера расстреляли пять тысяч евреев», «видел человека, который по дороге к яме жевал хлеб», «милиционеры за минуту выпивают литр, но тут же трезвеют от ужасного зрелища». Через три года этот дневник станет одним из доказательств зверств нацистов на Нюрнбергском процессе. К тому моменту Ромка уже год, как будет воевать сам, пообещав отомстить за смерть любимой девочки Фриды.

         Свой дневник он начал вести в 15 лет.

         На первый взгляд, ничего необычного, ведь в подростковом возрасте почти все начинают вести личные записи.

         Пишут о первых секретах от родителей, первой влюбленности и сопутствующих ей переживаниях.

         Разница была только в том, что этот мальчик описывал смерть – повседневную обыденность его жизни. Для украинского городка Кременец во время трехлетней его оккупации фашистами смерть стала явлением будничным.

         И вот все эти три страшных года юный парнишка вел свой дневник втайне: уединялся от всех в комнате, дожидался, когда все уйдут, а порой и вовсе писал лишь при тусклом свете свечи в темном подвале или на чердаке.
 
         Такое занятие ТОГДА вполне могло закончиться трагически, и он это прекрасно осознавал, несмотря на свой юный возраст.

         Впрочем, каждая строка в этом дневнике свидетельствует, что писал его уже не просто мальчик Ромка, а Роман Александрович Кравченко-Бережной.

         Взросление произошло молниеносно: рассудительность в оценке происходившего, ненависть к врагам, клеймение позором их приспешников и стыд за людей. За тех из них, кто с безразличием, а порой и злорадством наблюдал за убийствами евреев.

         В августе 1942 года в Кременце было убито более десяти тысяч евреев.

         Через три года после этого дневник Романа Кравченко признают историческим свидетельством и используют в качестве доказательства зверств нацистов на Нюрнбергском процессе.

         Для самого же Романа Александровича читать и вспоминать об этом в будущем было всегда мучительно трудно, ведь среди жертв трагедии была и его первая любовь Фрида, – светловолосая девочка-еврейка с «серьезными темными глазами» и «гордо поднятой головой».

         Возможно, даже не стоит пытаться пересказывать описанные автором события – лучше просто привести запись из дневника.

         «11 августа.
          Пишу о вчерашних событиях.
          Вчера не мог, не был в силах. Вчера в нашем горолеидыли расстреляны 5000 человек.
         
          У нас за городом – старый окоп длиной около километра. -   
          Окоп Якутского полка, стоявшего в нашем городке при царе.
          Там производят экзекуцию.    

          Вывоз из гетто начался приблизительно в три часа утра и продолжался до поздней ночи.    
         
          Ужасное зрелище! Ворота гетто широко открыты, и за ними – очередь обреченных, по двое в ряд.

          Подъезжает автомобиль, очередь в молчании подвигается, первые пары укладываются на дно грузовика, следующие – на них, так – в несколько слоев.
 
          Полное молчание – ни говора, ни крика, ни плача.
          Пьяные в стельку шуцманы подгоняют отстающих прикладами, ими же утрамбовывают лежащих в грузовике.

          Грузовик отъезжает, дает газ и мчится за город.
          Навстречу едут такие же грузовики с высокими дощатыми бортами, наполненные одеждой. На ней сидит «милиционер», с довольным видом играет дамским зонтиком. Вид у него довольный недаром: полные карманы часов, пять вечных перьев, несколько костюмов и каракулевое пальто он оставил по дороге в верном месте. Кроме того, он выпил уже, по крайней мере, литр.      

          Грузовик с послойно уложенными в кузове людьмь мчится за город.
          Четыре шуцмана, стоящие по углам, то и дело матерятся и опускают приклады на спины лежащих.    

          И вот место назначения. Грузовик останавливается, обреченные сходят, раздеваются тут же, мужчины и женщины, и по одному движутся ко рву.

          Ров наполнен телами людей, пересыпанными хлорной известью. На валу сидят два раздетых по пояс гестаповца, в руках пистолеты. Люди спускаются в ров, укладываются на трупы. Раздаются выстрелы. Все кончено. Следующие!

          Не знаю, что может чувствовать человек в свою последнюю минуту, не хочу думать, можно сойти с ума.

          Были такие, кто пробовал сопротивляться, не хотел раздеваться, не хотел входить в ров. С ними кончали на месте и сбрасывали в яму.

          Видел и человека, который, направляясь к яме, жевал хлеб. "Милиционеры", - единственные непосредственные свидетели всего этого, - после нескольких минут пребывания там трезвеют.

          Их заряжают новой порцией алкоголя.
         
          Гестаповцам заряжаться не надо. Им это не впервой. Они забрасывали еще живых людей гранатами в ямах в Ровно и наблюдали потом, как земля двигалась под напором шевелящихся тел, это на них не действовало. Они расстреливали бесконечные ряды людей, выстроенных над дорожными рвами в Киеве. Они перед погромом в Дубно отделили всех специалистов, предложили им выбрать по одному ребенку из своих детей и возмущались, впадали в бешенство, когда эти несчастные отказывались работать, прося, чтобы их расстреляли вместе с семьями.

          Один за другим едут автомобили. Уже вечер, они не так наполнены – на дне сидят женщины, девушки, дети. Одна бессмысленно улыбается. Другая поправляет платочек на голове. Да вы же через десять минут будете убиты, поймите это, сопротивляйтесь, наконец!!! Нет. Люди в апатии, лишь бы скорее кончилось, лишь бы скорей. Так действуют голод, побои.

          Вот едет Арек 3., мой приятель.   
          Сидит с краю, голова опущена за борт машины, он смотрит на камни мостовой, мелькающие под колесами. Каждый камень – ближе к цели, ближе к концу жизни человека, не видевшего еще жизни.

          Я не забуду его лицо – лицо человека, который знает, что через несколько минут будет мертв, а через час его тело, разъедаемое хлоркой, будет покрыто еще несколькими слоями тел.

          Надо быть в положении этих людей, чтобы перечувствовать все то, что чувствовали они, по крайней мере, те из них, кто мог еще думать и чувствовать.

          Сегодня гестапо уехало в Почаев и Вишневец. Там сегодня происходит то же, что у нас – вчера».

          Так был описан первый день трагедии в дневнике Романа Кравченко. И это был далеко не последний день, когда в грузовиках из гетто людей тысячами вывозили на смерть.

          Рома провожал взглядом каждый из них, и судя по записям, у него не было «сочувствия», была скорее огромная боль. Боль за каждого из тех, кого он провожал взглядом на гибель.

          А еще в нем теплилась надежда. Надежда на то, что скоро придут большевики, - (новости с полей сражений он получал через самостоятельно собранный радиоприемник, что каралось смертью), - и очередной грузовик не успеет вывезти из гетто Фриду.

          Последний предвоенный год они сидели в школе за одной партой. И лучшими воспоминаниями Ромки было то, как она случайно касалась его руки своей.   

        «Родители ее, конечно, не запрещали нашего общения, но и не приветствовали. Такие ортодоксальные евреи были…» – вспоминал Роман Александрович. Но зато вот его отец не только не запрещал мальчику встречаться с Фридой, но поощрял их общение. Особенно тогда, когда каждого еврейского жителя обязали носить желтые нашивки и горожане попросту стали отворачиваться от них.

        По воспоминаниям Романа Александровича, понять этого его отец – офицер бывшей царской армии, которому два года Первой мировой принесли шесть орденов, шесть ранений и инвалидность к 22 годам – просто не мог.

        Как и его сын. Ромка был одним из немногих, кто не скрывал своего общения с евреями и открыто защищал их.

        Беря за руку Фриду, он не только не обращал внимания на презрительное: «Смотри, с жидовкой идет», но и вступал в кулачный бой со сверстниками, которые вслед за родителями повторяли обидные высказывания.

        Ромка часто писал в своем дневнике, насколько страшно смотреть на взрослых, возраст которых никак не сказывался на мудрости, а стадный инстинкт или страх уничтожал в них все человеческое.

        Писал он и о своей вере в победу и скорейшее бегство немцев. Все это, как известно, случится, но уже после того, как в одном из грузовиков он увидит Фриду.

        «19 августа. Сегодня везли Ф.
         Не могу отдать себе отчета в моих чувствах.
         
         Очень тяжело, стыдно. За людей, которые смотрят на это с безразличием или злорадством. «Что, он жалеет жидов? Идиот!».

         Чем Ф. хуже вас? Да она в десять раз превосходит тебя, одного с другим, во всех отношениях!
         Единственная девочка, с которой я был всегда искренен, а так отрадно иметь друга, который понимает тебя и соглашается с тобой.
         Она была хорошая девочка и храбрая.
         Она ехала стоя, с гордо поднятой головой.
         Это было полчаса назад, в шесть часов тридцать пять минут 19 августа 1942 года. –
         Я уверен, она и умирая не опустит голову.    

         Когда пишу, из тюрьмы доносятся выстрелы. Вот опять! Может быть, он был предназначен Ф.? В таком случае ей теперь лучше. Нет, ей теперь никак.
         Не могу представить: Ф. раздетая, тело засыпано хлоркой. Раны. Привалена кучей таких же тел. Ужас, какой ужас! Ф., знай, я помню тебя, и не забуду, и когда-нибудь отомщу!»

         Через несколько дней, когда фашисты стали продавать вещи убитых, на страницах дневника появилась «единственная мечта» – «получить в руки автомат».

         И после того как Красная Армия освободила в марте 1944-го Кременец, мечта эта осуществилась.

         Рома взял в руки автомат и, несмотря на имевшуюся у него бронь, присоединился к войскам, в рядах которых в итоге брал Берлин.

         Зная, что может погибнуть во время боев, он сообщил в письме отцу, где спрятал дневник.

         Отец, прочитав, передал дневник в Чрезвычайную комиссию по расследованию преступлений нацистов.

         В 1946 году дневник прислали родителям со следующим сопроводительным письмом: «Задержка с возвращением Вам дневника вызвана обстоятельствами, связанными с Нюрнбергским процессом. С благодарностью возвращаем дневник Вашего сына. Ответственный Секретарь Чрезвычайной Государственной Комиссии (П. Богоявленский)».

         Дневник был передан отцом в краеведческий музей Кременца, где он хранится и поныне.

         Сам Роман Кравченко-Бережной стал кандидатом физико-математических наук, написал на основе своего дневника документальную повесть и ушел из жизни в мае 2011 года.

         В момент презентации книги его спросили, зачем же он все-таки отклонил бронь и пошел в армию, на что Роман Александрович, не задумываясь, ответил: «Вы же понимаете, – мне было за кого мстить».


                10 августа 2020-го года.