Становище под сенью кедра

Я бродил тропами лесного сброда,
ночевал в избушках с проломами в стенах…
Тогда на Галича присутствовала мода –
диссидента и джентльмена.
Но дело не в Галиче и пастернаке,
хотя для истории важны оба,
и даже не в съеденной в тайге собаке,
и ладе не в поэтических пробах…
Под сапогом –
синяя ягода черники сплошняком,
так что палатку приходилось ставить на ягоды.
звезды шли цветным косяком
над вышитой кедровыми иглами пагодой.
Этому счастью не найти замены –
ночи наполнены смолистым пухом.
Поэтичнский и любовный крен,
и "Голос Америки" над самым ухом.
Костер по имени Шарль де Костер,
котелок, кипящий с полпачкой чая,
поэтическая палата весов и мер
несуразностей и случайностей.
Я всматриваюсь в собственную тьму,
похожую на таёжную и похожую на книжную,
казалось: вот-вот сердце сожму
и слова на струны рифмы нанижу.
Не удавалось – мне не дано
существовать в мире поэтики.
Земля –
это космоса дно.
Женственные пихтовые ветки
проверяли отпечатки пальцев моих…
Жизнь –
это от сих и до сих,
осыпанных пеплом и и стылой золой…
Однажды услышал я волчий вой,
даже пульса не сумел сосчитать,
сжима я мессера рукоять.
Крохотное землетрясение в тайге – страх,
ужас во мгле и боязнь во мге…
Имя этому – первобытность,
готовность и неготовность к битвам,
и городской во мне человечек
познал
пронизанную ночью вечность.
Но ронжи сподобили прочитать сутру
утру.
Утро ы тайге –
особая стать:
жизнь нанизана.
на живую нитку

Костровищу кланяюсь исполать,
нервно закуриваю "Шипку".
Солнце вплетает радуги в ветки,
росы сгибают перья папоротника.
Душа впитывает смоляный  веиер,
только что сбежавший из Арктики.
Не до поэзии
и не до блажи –
аверс и рефкрс
Европы и Азии.
Завтрак
поджарил хлеб над костром,
чай со смородиновым листом,
пригоршня вымытой утром черники,
лук Серебрянского –
острый и дикий,
и на похмелье – ночные кошмары…
Я теперь – старый,
воистину старый,
тысячи строк и чуть меньше – страниц –
повелеваю –
падабт ниц.
Дети, мли неразумные дети,
отделяющие
от смер ти.

6.8.20