Артур

...но когда Артур выходит вперёд,
он не знает практически ничего,
ни про добрую магию, ни про чёрное колдовство,
ни про тяжесть руки, опутываемой мечом.
Знает только что он
давно уже
обречён.

Знает то, как нужно держать удар,
как о берег далёкого острова сердцем стучит вода,
как сыновьим взглядом в прорехи доспехов входит тупая боль,
и что он проиграет последний бой.

Да и что он, собственно, знал,
что, собственно, он умел,
кроме как смотреть, как тень поднимается на холме,
долго слушать, как на старых курганах
растёт трава.

Что умел он, кроме как убивать?

Он не помнит о чём жалеть –
жалость это для дураков,
для счастливцев, не достававших
из рёбер камней клинков,
и для тех, кто не видел смерти,
в глотке мрачных морских глубин,
и для тех, кто любил или был любим.

А его, короля, кто любил, если, собственно, не война,
не надтреснутый щит, не надорванная струна,
не слепая людская вера, не флаг,
трепещущий на ветру,
и ещё, может быть, старый хмурый учитель и лучший друг?

Потому он идёт не веря почти ни во что,
кроме, может, своих людей,
кроме бликов свечей, истаявших в темноте,
кроме отполированной глади расколотого стола,
и короны, которая так немыслимо тяжела.

Тяжелей, чем предательство и балдахины век,
занавесок из юбок и кольчужных сплетений рек,
чем покровы из вереска,
гулкий грохот подков,
или серебра.
Тяжелей, понятный всем факт:
герои
обязаны
умирать.

Потому что живые не входят в легенды
по узкой лесной тропе,
потому что петь о живых всё равно, что совсем не петь,
потому что живых не принято ждать с войны,
потому что живые обычны и от того скучны.

Потому Артур не знает почти ничего,
выходя вперёд,
кроме звука, с которым
по камушку
рассыпается Камелот,
и того, что нужно – хоть незачем больше – держать удар,
и того,
что однажды погибший
останется жить
всегда.