Это был первый, и только один день...

  В конце  июня 1941 года Маше было неполных 15 лет. Выглядела она взрослее своего возраста, видимо, оттого что «тащила» на себе большую часть  работы по дому и  хозяйству.
 Она жила с  мамой, отец очень рано ушёл из жизни (воспаление  лёгких), когда Маша  была  маленькой. Но  в её детской памяти  остались отдельные фрагменты  о  папе. Она помнила, как отец брал  её  своими сильными, но уютными, тёплыми руками и подбрасывал  к потолку, а на улице -  ещё выше. И она нисколько не боялась, так  как всегда  мягко приземлялась  в ждущие её, надёжные  папины руки.  Помнила, как хорошо им было вместе, и мама была счастливой, и всегда в настроении. Папа  очень любил их, оберегал, заботился, много работал.  Не стало отца, мама сразу изменилась. Она не справлялась ни с посевом, ни с уходом за скотиной, ни с домашними  делами. Всегда  нервничала, и Маша очень рано стала помогать ей, делала то, что было ей под силу, и не только.  К тринадцати годам практически всё перешло в её, ещё детские руки. Она часто сама принимала решения по каким-либо возникшим проблемам. Все вокруг удивлялись, хвалили Машу.
В этом году Маша очень хотела поступить учиться в медучилище, стать медицинской сестрой, чтобы спасать людей от боли. Мать  же постоянно говорила, как она, то есть  Маша, оставит её одну, призывала к совести.
И вот всё вдруг рухнуло – война. Война была  совсем близко, слышались всё чётче отзвуки приближающихся боёв.  Уже два дня через  село шли  отступающие красноармейцы. Они стеснялись смотреть в глаза провожающим их людям. Слышались укоры, недоумевающие вопросы «А как же мы? А что с нами будет? Вы, воины, на кого нас оставляете?». Но Маше почему-то было жаль их.  Она не видела страха в лице солдат, его не было. Злоба? – Да.  Ненависть? – Да.    И  растерянность…
Хотя и ждали прихода немцев, но случилось это как-то всё равно неожиданно. Маша  услышала крики, шум  и увидела бегущих односельчан по улице,  она  не сразу  поняла, что происходит.
Подбежала тётя  Лида, соседка:
- Машенька, немцы уже близко! Они стреляют! Бежим в лес! Давай быстрее!
Маша растерялась (мама была в отъезде, у дальней родственницы): «Как так? Всё бросить и бежать?». Но от бегущей, плачущей, кричащей толпы Машу вдруг охватил страх, страх  остаться одной, и  она побежала. Она видела, что деревню покидали  все.
Лес располагался за большим, длинным полем. Выбежав за околицу, люди вдруг остановились, чтобы послушать: « А может, и  нет никого, никаких немцем, выстрелов? А может, будет всё по-прежнему, мирно, тихо, счастливо. Ведь солнышко ласково светит, хлебушек в колос пошёл….»    Но, нет!  Они явно слышали медленно надвигающийся гул моторов.
Кто-то крикнул: «Что стоите?! Бежим!» И все дружно, но почему-то молча  побежали. Всё быстрее и быстрее. Никто  не кричал. Наверно, от какой-то неожиданности и страха,  и от неизвестности: «А что же будет дальше?». Кое-где только плакали самые маленькие детишки, ещё не понимающие, что происходит.
Через некоторое время  раздался почти не смолкающий, беспрерывный  звук строчивших автоматов. Маша сразу не поняла, что это за звук, странный, незнакомый и  зловещий. Она оглянулась.  На фоне слепящего её солнца, преследуя их,шли тёмные фигуры огромных солдат, кричавших что-то на грубом немецком  языке; порой раздавался их гогочущий смех. Они шли не торопясь, уверенно,  шагали твёрдо, чувствуя  себя хозяевами на чужой земле. Маше стало страшно.
Недалеко от  неё  бежала  молодая, очень симпатичная, всегда жизнерадостная  тётя Регина  со своей маленькой, красивенькой доченькой. Тётя то несла Анютку на руках, то та бежала своими ножками, и они периодически отставали. 
Маше так не хватало мамы, родного плеча!
 Вот Анечка упала. «Устала, наверно, -  подумала Маша. – Но почему так страшно закричала тётя Регина? Неужели Анюта неудачно упала?»  Маша не оглядывалась,  ей очень хотелось догнать дядю Митю; ей казалось, что рядом с ним будет спокойнее. Он был ей хорошо знаком, так как приходил порой к ним помочь по хозяйству. Дядя Митя дружил когда-то с Машиным папой, он жалел Машу.  На руках  у дяди Мити был чей-то ребёнок. Она «словила»  его добрый, поддерживающий  взгляд, увидела улыбку   краешек губ, и Маше стало легче. Вот и тётя Регина их догнала, но было странно: её глаза, наполненные горем, ужасом  не видели ничего, она стремительно пробежала мимо них, не останавливаясь ни на секунду.  Она прижимала Анечку к груди, кудрявая светлая головка  девочки  моталась из стороны в сторону, иногда небрежно и больно ударялась о мамино плечо, но Аня почему-то не плакала.  «Почему?» - подумала Маша.
Кругом всё громче, сильнее стали слышны крики,  быстрее  не крики, а вопли с плачем навзрыд, «голосили» женщины, они просили о помощи, только Маша не понимала кого. Но вот упал вдруг рядом бежавший дядя Митя. Маша повернулась, чтобы помочь встать уставшему, споткнувшемуся дяде, но  увидела, как  на спине  сквозь рубашку  сочилась, стекая по бокам, тёмно- красная, густая кровь  из открытой раны.  Маша бросилась к нему:
- Дядечка Митечка, вставай, нельзя лежать! Надо бежать! Вставай быстрее!
Она трясла его за плечо, но он не двигался и не поднимал голову. Маша чувствовала, как онемели её руки, и ноги тоже. Об этом она слышала часто от взрослых людей.  Теперь она знала, что это значит.
Но вот кто-то больно толкнул её в бок. Это тётя Лида, державшая  двух ребятишек за руки:
- Маша, бери Ванечку и бежим!!
Маша только сейчас увидела, что рядом сидит маленький, лет трёх-четырёх,  мальчик и плачет, это его нёс дядя Митя. Она узнала  Ванечку Тишина, семья которого  жила в конце их большого, утопающего в садах, красивого  села.
-  Маша, надо спасаться! Бежим!
Какая-то непонятная внутренняя сила  заставила её резко встать, она подхватила Ванечку и побежала, думая при этом: «Надо очень быстро бежать, как тётя Регина».
Маша спиной чувствовала, как падали близкие ей люди, теперь она понимала, что падали они от настигшей их пули, и многие больше не поднимутся никогда. Сердце стучало так, что казалось, вырвется сейчас наружу, и не от усталости, а от переполнявших её чувств, чувств новых, сильных, незнакомых  для её детской чистой души, чувств, вызывающих  жгучую боль, там, глубоко внутри, в душе.
 Лес был совсем близко, да и  автоматные очереди стали всё реже и короче. Фашисты боялись  подходить близко  к  лесу, а короткими выстрелами добивали раненых людей.
Маша посадила Ваню  на траву, а сама упала без сил, закрыла глаза и на минуту забылась. Всё произошло так быстро, словно приснился страшный сон.
 Сквозь какую-то болезненную дрёму, будто издалека Маша услышала: «Хочу к маме. Где моя мама?» Нет, ведь это не она говорит, хотя ей тоже хотелось к маме. Она открыла глаза, перед ней  распахнулась чистая, бесконечная, нежно - голубая небесная бездна; последние лёгкие, прозрачные облачка уплывали в неведомую даль. Ослепительно - ласково светило солнце. Стояла тишина. Пьянил аромат травы, цветов. «Как  же красиво, хорошо! Неужели всё, что сейчас происходило, правда?…»  «Да, правда», - ответила ей  та незнакомая, ноющая боль в области сердца. Маша села и сразу поняла, кто хочет к маме. Это Ваня. Увлёкшийся сбором полевых цветочков, он  забыл на время про  маму. Она позвала его, посадила на колени, погладила по головке, прижала к себе: «А как же маленькие дети?  Как им объяснить, что происходит?». И Ваня показался ей таким родным:
- Пойдём, Ванечка, к маме, пойдём, миленький.
Маша встала, невольно посмотрела на поле. Сколько небольших тёмных бугорков было на нём! И опять защемило в груди, и опять стало страшно.
 Идти долго не пришлось, так как тётя Надя со своими старшими ребятами искала Ванечку.  Счастливая, она бросилась к нему, стала целовать, Ваня крепко-крепко обнял маму своими маленькими ручонками. Маше тоже стало радостно на душе.
Но только ненадолго.
Она увидела впереди пенёк и решила присесть на него. Рядом стояла большая берёза, около неё кто-то сидел. Маша подошла  и остолбенела, огромный ком, подошедший к горлу, душил её, мешая свободно дышать. Такое состояние она испытывала впервые. У  белого ствола берёзы сидела тётя Регина, она словно вросла в него, это было что-то единое, монолитное. «Нет, не может быть. Это не тётя Регина!» Лицо было мёртво-белым, страшным, просто изуродованным ужасом, постигшим горем, душевной болью. Глаза, не моргая, смотрели… Нет, скорее они не смотрели, они были застывшими, тоже мёртвыми. И только по белым, окаменевшим рукам, прижимавшим Анечку,  медленно текли светло-алые  капельки крови. Головка Анечки повисла, как-то странно  держась  на самом краю  плеча мамы.
Маше  хотелось кричать, бежать, но она не могла. Вскоре она почувствовала, что кто-то обнял её за плечи и что-то шепчет. Она немного очнулась, рядом стояла  добрая тётя Лида:
- Пойдём, Машенька, пойдём потихонечку, сейчас присядешь, я тебе приготовила пенёк! Пойдём, милая девочка.
Маша села на пенёк, и наконец, слёзы брызнули из её глаз. Как устала она за столь короткий срок!  Она чувствовала, как повзрослела за эти несколько часов, как познала и испытала то, чего можно было бы не испытать за всю жизнь. Её душа рвалась на части, рухнуло многое в её представлениях, и ей трудно было пока всё осознать,  как-то расставить, упорядочить. Слёзы лились ручьём, но  на душе  становилось легче. 
- Плачь, девочка, плачь! – говорила тётя Лида.
Маша наклонилась, чтобы подолом летней, длинной, широкой и лёгкой юбки вытереть слёзы… В который  раз  ужас охватил её…  Низ юбки был в дырках от пуль…
 «Значит,  меня  могло уже  и не быть?!» 
 Слёзы  высохли, серо-белая бледность покрыла совсем ещё  юное лицо. Чувство, которое она презирала и никогда не принимала, но которое появилось недавно и затаилось  там, на «дне», росло и заполняло всю её душу. Это чувство  ненависти, ненависти  к фашистам, немцам.  Но они тоже люди.
 Как же любила она весь мир, его красоту, людей!  Как верила только в добро, искренность, правдивость!  Как хотела дарить свою любовь людям, помогать им! Ей казалось, что все в мире думают так же, как и она.
А сейчас…  Она ненавидела людей-фашистов  и желала мести  за Анечку с тётей Региной, за дядю Митю и всех, кто остался лежать в поле; за себя и тех, кто был с ней рядом. Это чувство её пугало: «Неужели правда,  я смогу мстить ?» Ей становилось не по себе. Но вот она вспомнила смех фашистов, громкий, гогочущий.  «Над кем смеются?  Почему? – не понимала Маша.- Над бегущими, испуганными женщинами,  стариками? Или над падающим замертво ребёнком,  ничего не понимающим и ни в чём ещё не повинным?» И чувство ненависти  опять подступало к горлу.
«А мама? Где она? Вернётся ли? Где они встретятся?» - Маша опять заплакала. Ей очень хотелось, чтобы сейчас мама была рядом, обняла её, прижала к себе. 
Это был первый, и только один день войны в судьбе  пятнадцатилетней  девочки Маши. А впереди - долгие четыре года горя, голода, холода, утрат и потерь.
Через полтора года, скрыв свой настоящий возраст, Маша стала бойцом Красной Армии. Пройдя краткосрочные курсы, она спасала солдат от боли и смерти.