Без костей

Филологичность как клинок осиновый, правда?
И воображение бурное перетекающее через полость с языком и зубами, которую лучше доской заколотить с гвоздями, чтобы не вырвалась словесность паскудная, вернее не падала на тонкость души восприятия слушания, а то что не падает, то взгляд устремляет следом за горизонты далей, конечно, кому такая замечательность не понадобится.
А как же те птенцы, что естественно братьями сильными сталкиваются, да вдребезги, недолог полет, нет грациозности, камнем на дно в лепёшку преобразовываются, а они не достигли времени, не набрали потуги в крылья отпор дать для полета желанности в памяти заложенной.
Так как низкая словесность с бичеванием, убогость воспитания или набравшаяся смелость бескостевой язычности оперевшись воспрянула для полётов пробности прочной?
Падают, не выживают, застряют на деревьях, если попались, изломанные, но полет знающие, а дикие, рук неведающие, доверяясь, отдаются волею для заживления крыл поломанности.
Находятся, что тянут, вскармливают, дают грудь расправить, затянуть трещины не умерев с голоду, время для них, лекарь показательный и вера, что подправит ветер полет неуверенный при страхе прошлого непарения, оба верят с преживанием, время для двоих, и не в наказание.
Так ястребом крика в солнечно-ослепительность  сини парящей обрушивается чувствительность застеночная, со взглядом открытым разрезающая кристальность сокрытую со смешанностью чувства "что далее?", пойман, такой неосязаемый, тот, знакомый ранее, и закрываешь на мгновение, отдавшись полёту вздыманию, окрепли.
Так колюще-режущие горловинные не через отт'оченность разумности вырываются, не отлунивают омут накопившийся старших сородичей, не вбивают и не впиваются ядовитостью конченой, через душевность гласности сердцевосприятия, и польется, и воспарится с грудью наполненной, однозначно.
Просто, верьте!