Девушки, стеснение - рабство!

Над центральной площадью города совсем по летнему дрожали потоки разогретого воздуха. Осень на юге Дальнего Востока – полная противоположность осени средней полосы европейской России. Да ещё вдобавок сорок пятая параллель. Обрамляющие площадь деревья были ещё зелены, лишь кое-где на краях листьев появлялись пятнышки первой желтизны, так несоответствующие этой чудесной, фактически летней погоде. Издевательски дохнув дизельным чадом на эту красоту, словно наглый хам-курильщик, высадивший пассажиров и забравший других двухсекционный "Икарус" отчалил от остановки. Среди вышедших была довольно приметная молодая пара, совершающая свадебное путешествие. Ему было лет двадцать пять или чуть больше. Здоровенный детина саженного роста с крупной головой, увенчанной орехово-русой шевелюрой. Его движения были несколько ленивы, в них была какая-то сдержанность, будто он боялся ушибить своим крепким большим телом окружающих. Но серые глаза смотрели вокруг с пытливой живостью. Одет он был в неброские прямые светло-серые брюки и белую футболку без каких либо художественных прибамбасов. И контрастом к его неплохой внешности был шрам на правой щеке, смахивающий на запятую. Его супруга, хоть и не была коротышкой, едва доставала ему до плеча. Она была года на три-четыре моложе. Фигура девушки, стройная и гибкая, чем-то напоминала пантеру. Плавные, немного крадущиеся движения. Из под элегантной пурпурной шляпы с мягкими широкими полями выбивались пряди чёрных волос, не так давно, видно, подстриженных, но уже заметно отросших, и бедово выглядывали весёлые карие глаза с чудесными длинными  ресницами. На ней была светло-зелёная новомодная "олимпийская" блузка с уже знаменитым мишкой и кольцами на груди – знаками прошумевшей этим летом Московской Олимпиады, и отлично подчёркивающие стройность ног тоже вошедшие тогда в моду белые джинсы, недёшево обошедшиеся супругу. Ох уж эти фарцовщики! С плеча свисала алая сумочка с золотистым орнаментом, явно импортная. Много чего в столице появилось после олимпиады. Она напоминала своим нарядом красивый  цветок, от которого исходила бойкая жизнерадостность. Пурпурно-зелёно-ало-белая палитра удивительно шла ей, и она то и дело ловила на себе косые взгляды мужа, и не только его, полные любования. Белые туфельки на умеренно высоком каблуке дополняли это смелое изящество. Она, держа под руку мужа и обольстительно припадая к его боку, капризно протянула: "Вова, ну, может, пойдём к морю? Я купаться хочу! А вдруг погода испортится? Осень ведь!" Он, обняв её за талию, ответил: "Здешний сентябрь лучше нашего лета. Не беспокойся, сегодня дождь нам точно не грозит." Расспросив моряка средних лет, он повёл подругу к дальнему углу площади. Они остановились перед плитой с барельефом, изображавшим человека в военном кителе с явно адмиральскими погонами, в высокой фуражке и с коротко подстриженной бородой. Скульптор придал его лицу суровое и решительное выражение.
Хотя на фотографиях, он помнил, суровости в этом лице не было. Оно, скорее, было добродушным. На заднем плане барельефа был изображён старый крейсер с "таранным" носом, рассекающий волны. "Вовка, кто это?" – "Это, Танюша, адмирал Иессен. Недавно прочитал книгу о нём. И его эскадре. В японскую войну они отличились. Узнал про этот памятник, и захотелось взглянуть". Таня уважительно посмотрела на мужа, и перевела взгляд на памятник, словно и ему даря долю уважения. Постояли немного. Загорелое лицо девушки исказила капризная гримаска:"Ну, Вовка, так до вечера прошляемся. Ночью, что ли, купаться?" Он, нежно обхватив её талию, со смешком ответил: "А что? Море ещё тёплое будет. И ты будешь как русалка в лунном свете. Мужиков неосторожных в море будешь заманивать". Таня хихикнула и коварно заиграла длинными тёмными ресницами, от взмахов которых у любого мужика кровь забурлит.
"Ну, пойдём, такси поймаем" – он потянул подругу к стоянке такси. Когда бледно-голубая "Волга" подкатила к пляжу,Таня, взглянув на буквально устланный телами купальщиков пляж, протянула: "Сколько народу! Яблоку упасть негде! Да ну его, этот пляж! Не люблю в тесноте, как селёдки в бочке!" Водитель ещё не отъехавшего такси вдруг загадочно улыбнулся и сказал:"Есть тут местечко поуединённее. Хотите, покажу?" Танька, радостно подпрыгнув, как дитя, проворковала; "Ещё бы! Конечно, хотим!" Водитель подробно описал им путь к вожделенному местечку и отъехал. Озорником он оказался, этот молодой, только что из солдатской, видимо, формы, парень. Не злым, но слегка хулиганом. Они обогнули небольшую рощу дубов и лип, мыском спускавшуюся к голубым водам Японского моря, не доходя до них метров сорок, и рассекавшую песчаную полосу пляжа. Загорающие здесь лежали в стороне от тени деревьев, освободив небольшой клочок песка. Но какой смысл загорать в тени? Они вышли на открывшийся за рощей небольшой пляж длиной метров шестьдесят. С противоположной от рощи стороны его ограничивал каменистый берег, о который сердито разбивалась зыбь, плавная  вдали от берега и ласково лизавшая песок пляжа. И супруги застыли, как жена библейского Лота! На пляже возлежали несколько десятков субъектов обоих полов, возрастом от двадцати примерно до лет тридцати пяти. Девушки в среднем помоложе. Но... они были голые! Да, да! В чём мать родила!
Лицо Вовы растерянно вытянулось. Он покосился на супругу. Личико Тани под полами шляпы стремительно приобретало густо-пунцовый оттенок. Она беспомощно ойкнула. Вовик крякнул и почему-то откашлялся. Эти звуки привлекли внимание ближайшего нудиста – золотистого блондина, волосатого, похожего на викинга. Он повернулся на бок, уставив свой томный взгляд, конечно, на Татьяну, демонстрируя без малейшего смущения свои достоинства и с доброй улыбкой проворковал: "Ну, чего стесняетесь, ребята? Айда к нам! Девушка, не прячьте ваше сокровище – красоту! Не зря же вы здесь? Прочтите вот это" – указал он на плакат под деревом, укреплённый на двух врытых в землю крашеных в синий цвет трубах. На плакате была нарисована в натуральных цветах обнажённая пышнотелая девица с длинным плащом рыжих волос, делающая приглашающий жест и извергающая из ярко-крашеных уст надпись огненными буквами: "Девушки, стеснение – рабство!" И таких, сбросивших цепи этого рабства, здесь было не менее двух десятков, и рыжих, как эта, и русых, и блондинок, и брюнеток. Вся палитра волос. У Вовки зарябило в глазах, голова явно кружилась. Раздались сначала сдержанные, потом всё более откровенные хохотки, неумолимо переходящие в дружный смех. Танька прошипела: "Ну, чего уставился, бесстыдник? Пойдём отсюда!" Муженёк вдруг подумал, что их уход будет смахивать на трусливое бегство. И решил показать свою удаль. Он заметил, что на него с интересом смотрит загорелая до шоколадного цвета, до попки, шатенка, примерно Танина ровесница, и поощрительно улыбается. И он, инстинктивно улыбнувшись в ответ, задал остроумный, как ему казалось, вопрос: "Леди, а где вы такой красивый купальник достали?" Салютом  его остроумию был Танин подзатыльник. Девушка, лукаво переглянувшись с друзьями, лениво потягиваясь, изрекла: "Там же, джентльмен, где вы достали свои мозги. Так что её подзатыльник вам не опасен". Дружный хохот нудистов не заглушил звонкий, заливистый смех Тани, добавившийся к этому хору. Он стоял как пень, не зная, что ответить, и задыхаясь от обиды на веселье подруги. А она, своим чутким любящим сердцем поняв его состояние, сказала звонким голосом, в котором уже не было и тени смущения: "Спасибо за приглашение, ребята. Но как нибудь в другой раз. А вы приезжайте к нам. У нас река, лес, грибы, рыбалка. И пляж тоже неплохой. Пример нашим покажете, а то мы стеснительные. Глядишь, и приедем сюда, присоединимся к вам!" Вовка уловил уважительные взгляды, которыми нудисты наградили Таню. А она, послав им воздушный поцелуй, подхватила его под руку и потащила за собой. Прямиком через рощу. А вслед звучали крики: "Девушка, а адрес-то забыли сообщить!" Когда они вышли к общему пляжу, народу там уже поубавилось. Солнце клонилось к сопкам. Близился вечер. Вовка сердито сопел. Таня пристально взглянула на него, помолчала, поджав губки... и вдруг прыснула, прижав к лицу ладони. А потом неудержимо захохотала, обняв его за шею. Он недоумевающе смотрел на неё, и чувствовал, как оттаивает обиженное, смущённое сердце. И вдруг сам хохотнул неуверенно. И облегчённо рассмеялся. Сдвинув на затылок шляпу, она сказала: "Нагнись, на ушко скажу кое-что". Он послушно нагнулся. Она приблизила губы к его уху и захихикала: "Ну и морда у тебя была, Вовка! Жаль, фотоаппарата не было. Здорово было бы снять... на память". Он ответил: "Ах ты, хулиганка!" И почувствовал на губах мягкое, горячее, сливающее их воедино. А Японское море, глядя на них, смеялось своими мерцающими бликами. Вовка вдруг вспомнил о японских банях, о которых где-то читал. Там между женской и мужской половинами перегородка высотой по колено, и всё. Не дошёл ли сюда дух Страны Восходящего Солнца? Он поведал о своих мыслях подруге. Ответом был новый взрыв счастливого смеха.  Последние купальщики тоже улыбались, словно и им они подарили частичку своего счастья...