Солнце после дождя. Будни городского библиотекаря

эссе-рассказ, художественное произведение, 18+

Дожди. Лето. Июль. Но каждый день идёт дождь. Впрочем здесь, в Замосковье, в городе Владимире, каждое лето так. Да, и зима уже не зима: сырая, дождливая и малоснежная. Сыро, ветрено и холодно. Погода Владимирской области, как характеры её жителей: без страсти, без юмора, без эмоций — холод и безразличие. Точнее, для проявления негатива они небезразличны, часто злые, жадные и завистливые жлобЫ-материалисты. Их умы и сердца наполнены бытом, суетой, борьбой и склокой из-за куска пирога (часто в буквальном смысле); дождём, ветром и сыростью. Многие из них пьющие бездельники, вымогающие деньги на пиво и водку и сигареты, живущие «по воровским понятиям», всегда пьяные и наглые. Нигде и никогда не работавшие. А их госучреждения — зеркальное отражение всего этого, помноженное на бюрократию и крючкотворство федеративной республиканской империи, прекратившей своё развитие и занимающейся теперь только сохранением того, что есть: «ни туда, ни сюда» - социальное болото. Но это пока, после этого спад и упадок. Уже спад и упадок начался в сознании и сердцах людей.
Пассионарность ушла от нас. Теперь энергия народа не созидающая, а разрушающая. Все спешат, творческого подхода нет. Нет «чувства, толка, расстановки». Мало, кто живёт с идеей-тезисом: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно»! В жизни этого нет, а есть только в соцсетях: картинки с травой в росе и в божьих коровках; и тут же: «делай деньги!», «открой бизнес!», «продам!», «куплю!». Поэты, настоящие, независимые поэты, одиноки. Их стихи не нужны мещанам-бюргерам.   
Я — поэт. Всегда был им. Даже, когда ещё не писал стихов. Первый стих я написал в 17 лет. Но и в детстве, у бабушки летом на Донбассе, я уже ощущал этот знойный степной абрикосовый мир каждой клеткой своего сердца. Помню бабушкины цветочные клумбы: алые и кремовые розы, бело-зелёный пышные гортензии, тюльпаны почти чёрного цвета, бархатные, с медовым запахом, с пчелой на лепестке.
Во Владимире под балконом три года назад моя мама посадила цветы. Они все прижились и пышно цветут. Но каждое лето их воруют жители соседних домов. Подчистую срезают тюльпаны, пионы, лилии. Привыкли хАпать чужое, привыкли к халяве. Капитализм не учит трудолюбию и чести. Он учит хАпать, учит бесчестью, учит обдурить, урвать, ухватить. «Кто честный, тот и слаб, а если слаб, его надо «поиметь». В бабушкином частном и честном дворе не было этого гнилого общества. Цвели цветы, была жара. Я с детства полюбил жару и зной, и возненавидел дождь и сырость.
Теперь мне 37 лет и 20 лет я живу во Владимире. А постоянно работать здесь начал в 2013 году. Для меня город Владимир — это его библиотеки. Мрачные, эмоционально-выхолощенные тёмные храмы-конвейеры с холодными морально, вечно недовольными читателями и сотрудниками.
Впрочем холодно и неуютно здесь везде, не только в библиотеках, во всех учреждениях. Все они отстойники отрицательной энергии бывших русских пассионариев. Русских?
Владимирщина — земля финно-угорских коренных племён. Русские пришли сюда из Киева, вместе с киевскими русскими князьями.  Финно-угры кучковичи растерзали князя Андрея Боголюбского. И коренные владимирцы — потомки этих кучковичей... Вот только непонятно зачем Боголюбский захватил и сжёг Киев? Зачем? Власть, во всём виновата эта желанная грязь — власть!
Очень много во Владимире и потомков карпатских гуцулов — бывших поляков, венгров и румын, почему-то теперь называющих себя украинцами. Эта вся публика работала во Владимире после великой трагедии, войны 1941-1945 (1939-1945) годов на стройках жилых домов и получила в них квартиры. Они тоже считают себя «коренными» владимирцами. Эти все «потомки» своим тотальным бытовым жлОбством и создают вывод: люди во Владимире г...но. Но, конечно, далеко не все.
Я здесь одинок. Ничто и никто меня во Владимире не веселит и не радует. Мне не с кем шутить. Всем пО х...й на всё, все погрязли в бытовухе! Все делают деньги! А их всё равно нет! Зачем мне Нью-Йорк и здесь за...сь, я и здесь одинок. Каждый день мою энергию пьют, пассионарии выродились в энергетических вампиров, мелочных, злых читающих детективы про братву, про убийства и насилия, про ментов и «воров в законе»; мыльные оперы про погрязших в вечном маникюре красивых распутных дур.
Старость надо уважать, но от владимирских старушек и стариков хочется убежать по-дальше, никогда с ними не связываться. Каждый день я хочу выбежать из библиотеки и больше в неё не возвращаться. А перед этим громко-громко прокричать: «Вы достали! С вашими детективщиками: Незнанским, Корецким, Донцовой и Марининой! До-ста-ли! И вместо «достали» употребить другой глагол во множественном числе! Да, и с Улицкой, Рубиной, Веллером, Быковым, Гришковцом, Макаревичем и Петрикевичем то же самое...!
И убегая навсегда из библиотеки я бы прихватил с собой некоторые книги: «Священную книгу оборотня» Пелевина, единственный экземпляр книги с двумя романами Лимонова «Это я — Эдичка», «История его слуги» и роман Проханова «Африканист». Но я этого не сделаю. Воровать библиотечные книги не стану. Не воровал, не ворую и не буду воровать. Не мусорил, не мусорю и не буду мусорить и во Владимире в частности. И ничего плохого не желаю городу, в котором живу и где прописан. Только хорошего. Да, меня раздражают его жители, а я раздражаю их. Пишу о них, что они плохие, а не хорошие. Но это от большой к ним любви. Я хочу, чтобы они были светлыми. Мне небезразличны они и город Владимир. Я не стану захватывать заложников из жителей Владимира. Не стану насиловать молодых и старых владимирских женщин. Не хочу делать революцию. Я — поэт, да — плохой, но поэт, художник — плохой, но художник. Я не насильник, не разбойник и не революционер. Хотя глядя на действительность, думаю: «Неужели это социальное болото будет вечно!? Пока не сгниёт всё окончательно? Или всё же будет новый светлый подъём, настоящая модернизация всего и во всём. Во всех поликлиниках, больницах и библиотеках сделают ремонт. Заменят всю гниль. Где взять деньги, которых на ремонты всегда нет? Раскулачить всех олигархов! Свернуть дикий капитализм! «Финит аля комедия, господа буржуи, присосавшиеся к недрам и ресурсам России!» Я даже готов купить на свои деньги зелёного цвета краски и покрасить новые крепкие полы в библиотечном книгохранилище. Пусть их только заменят плотники. Неужели во Владимире не осталось плотников? Не верю, что плотники теперь только в республиках Средней Азии?!
Несколько раз за 20 лет я влюблялся во владимирских женщин. Но моя любовь быстро становилась мучением, безответным их чванством. Я был эмоционален и горяч, я хотел любви, но теперь я остыл и ничего не хочу. Мне больно находиться на улицах Владимира, рядом с домами связанными с девушками, которых я безответно любил. Смотрю на них и сердце моё сжимается с тоской и болью.
Никто меня не любил и не любит. Мне кажется, что все меня ненавидят и презирают. Это, конечно не так. Но из-за моей усталости меня леденит это чувство. За день, в автобусах, на работе я вижу злые взгляды направленные на меня. Дело в том, что во Владимире я буквально замерзаю, даже летом. Хожу в чёрных джинсах, чёрных туфлях, чёрной ветровке с капюшоном и в тёмно-синей бейсболке. Мне всегда холодно. Но в этой одежде я похож, то ли на экстремиста-радикала, то ли на нового чеховского «человека в футляре». Просто сейчас такое время, что и «встречают и провожают» только по одёжке! Все обращают внимание только на «упаковку», на «содержание» всем уже плевать. Почти всем. «Дойти до самой сути» мало, кто хочет. У большинства на это нет времени. Чем они все заняты? Маникюром? Татуировками? Почти вся молодёжь, и не только молодёжь, в узорах, словах непонятных орнаментах: мужчины и женщины, их шеи, руки, ноги, груди, плечи. Зачем уделять такое внимание своему телу, оскверняя его и этим оскорбляя БОГА, потому что каждый человек ЕГО творение. Человек не творец, он творение. Но татуированных людей становится всё больше и больше.
И ещё мне кажется, что я узник и раб библиотеки на проспекте Ленина. Я люблю книги и ненавижу библиотеки. Такое чувство к библиотекам у меня с 17 лет, с 1-го курса университета. Даже не к библиотекам, а к библиотекарям. «Не место красит человека, а человек место». Этот лозунг уже не работает. «Место» человека высасывает, выдавливает его как лимон, оставляя одну кожуру-оболочку, выпивая душу. Даже мне не нравятся не сами люди, женщины, а их должностные функции. Должности делают из людей «программ» фильма «Матрица», как «Мастер ключей». Он делал только ключи, вытачивая их на станке, ключи открывали тайные замки тайных дверей — лазеек во всеобщей программе. Всё своё время он занимался только этим. «Мастер ключей»  символ капитализма. Вот и бедные, буквально, библиотекари — обслуга капитализма. Они — женщины, красивые и милые: дочери, матери, жёны. Холодными их делает служба, отчёты, цифры, планы. И, поэтому, когда перед ними появлялся ещё и я, 17-летний студент, в их глазах было написано: «Ещё тебя не хватало!» Теперь, в 37 лет, и я обслуживая читателей, находя им книги, думаю: «Сидели бы вы лучше дома...» «Работа-служба-тюрьма». Каждый день. Уже 7 лет, а в целом 11 лет стажа. Остаётся только терпеть! Терплю! Хотя мне нравится сам труд, кроме обслуживания читателей. Мне нравится работа с книгами, работа с книжным фондом. Нравится рисовать плакаты и декорации для лекций и игр с детьми. Вообще, по-честному, мне нравится любой труд. Не нравится только оформлять новых читателей, эта процедура для них и для нас забюрокрачена, только расписываться им нужно 4 раза. И мне не нравится около трудовая суета по принципу: «я начальник — ты — дурак, ты — начальник — я дурак». Мне не нравится формализм и чванство, которые мешают труду и от которых больше всего и устаёшь. Ещё мне приходится заменять старые истрёпанные книги с инвентарными номерами на новые, но без номеров. Это очень нудное занятие. Надо посмотреть карточки в каталоге. Найти эти книги. Бегать вверх-вниз: из фонда в фонд. После переписывать номера, ставить печати. Уносить заменённые книги в макулатуру. Надо спускаться в подвал, в книгохранилище детского абонемента. Это место — фильм ужасов! Всё ржавое и гнилое. Эти огромные книжные помещения, наверное, хуже подвалов Лубянки. Если у вас нет депрессии, спускаясь сюда, вы её приобретёте. Разбитый кафель, гнилые прогибающиеся полы, идя по ним, боишься, что сейчас пи...ся, провалившись вниз! Стены в какой-то копоти. Огромные ржавые трубы. Всё течёт и капает. В 1937 году шпионов, троцкистов и диверсантов можно было бы расстреливать именно здесь! А «наверху» песни и пляски, сплошной, весёлый непрекращающийся «театр»! Сплошная вечная дискотека! «Ремонта никогда не будет — денег нет!» Этот сырой подвал, всегда сырой, проветривай-не проветривай, до пи...ы, хорошее место для сюжета книг-жутиков Стивена Кинга про каких-нибудь гигантских комаров, размером с губернатора, которые захватили в заложники библиотекарей и всех жильцов этого дома и давай...! Всех, кроме меня! Вот такой я эгоист и с...ка! Ну, я же не коренной владимирец!
Мне почти каждый день напоминают, что я «приезжий». И мне всё больше и больше хочется стать уехавшим отсюда! Нет! - Не в Москву! В Белгород или в Воронеж.
И ещё, мою работу в читальном зале никто не выполняет. Попробуй я об этом заикнись. Зато я выполняю работу всех абонементов: и взрослого, и детского. И постоянно слышу упрёки, что я ни чем не занят, что я бездельник. Постоянный вопрос как каторжному: «А сейчас ты чем будешь заниматься?» Хочется ответить: «Пи...ть, как вы, о том, как вы вчера варили щи и жарили рябчиков. Сесть на кухню и 2 часа пи...ть! Или бегать по библиотеке туда-сюда просто так, создавая видимость труда!» Вся нудная, тошная работа — моя! Есть, конечно, начальники отделов, но я не начальник отдела, а рядовой библиотекарь. И все они мои «начальники». Даже читатели. Особенно «пожиратель мыльных опер» Любовь Павловна Лебедева. Я её боюсь! Она берёт по 100 библиотечных книг и ещё 200 остаётся у неё дома. И она всё время этому удивляется и берёт, берёт ещё. Думаю, что она это делает не для того, чтобы читать, а чтобы просто зае...ть библиотекаря. Чтобы библиотекарь покрылся конским пОтом, переписывая её бесконечные списки. ПО правилам не больше 7 книг в руки. Им идут навстречу, они садятся на шею! Любовь Павловна Лебедева — типичный энергетический владимирский вампир. И они такие почти все! Они любят тебя собой обременять. Чтобы ты всегда был ими обременён и никогда не расслаблялся. Ты устаёшь морально, истекая жизненной энергией и они её пьют, питаются ею. Они всегда бодры и веселы, а тебя они просто ненавидят!
Да, часто я занимаюсь скрупулёзной работой: заполняю десятки читательских формуляров читального зала с длинными списками книг: по 10-15, которые нужно написать иногда 80 раз, по числу формуляров. Рисую большие композиции, пейзажи на четырёх склееных ватманах. Выношу тяжёлый мусор из подвалов, которые с хрущёских времён никто не убирал. Эта библиотека была основана при Хрущёве. Её подвалы и книгохранилище, как я уже сказал, давно-давно не видели ремонта и не увидят! Гниют и ржавеют трубы водопровода и канализации, их нужно менять. Гниют и ржавеют человеческие души: от работы, от казёнщины, от того, что не просто заработать копейку, делая то, что любишь. Тяжело честным людям.
Но души людей, каждого человека, способны к очищению. Особенно, если заниматься тем, что очень любишь, что очень хочешь. Такой труд, приятен, свободен и очистителен!
Когда-то, очень давно, люди: Адам и Ева жили в Раю. В единении с каждой травинкой, цветком, деревом, птицей, с каждым муравьём, с каждым животным. Была Гармония. Был Идеал. Все любили друг друга. Была Любовь и Красота. Но...Люди согрешили перед ГОСПОДОМ: Ева и Адам. Всё рухнуло. Все стали смертны. Адам и Ева были изгнаны из Рая. И пришлось их потомкам трудом и пОтом добывать хлеб свой насущный.
И сейчас из-за этого люди становятся уставшими роботами. Из-за обязательной работы и труда люди кажутся поверхностными и злыми. Но это нет так! У всех есть дом, родители и дети. У всех было детство, у каждого и каждой есть светлые и добрые воспоминания. В социуме, в мирУ люди часто злы. Бытовая злость заразна. Но она не суть! Она поверхностна. От добра добра не ищут. И смысл и суть добра во Имя и Ради ХРИСТА: отдавать, делать, создавать, делиться, участвовать. А бытовое зло это даже не зло, а неприязнь: в автобусе, в магазине, она поверхностна. Ни одного человека она не характеризует. Вот пример, в переполненном людьми автобусе, парень наступил вам на ногу и не извинился. «Вот с...ка!» - Можно о нём подумать, или даже ему это сказать. А можно промолчать. Вдруг парень просто устал, отстояв в банке  2-х часовую очередь и отправив на лечение чужого тяжело больного ребёнка честно им заработанные 100 тысяч рублей. Потому, что нет чужих детей, все российские дети наши, его, мои.
Мы встречаем много, очень много незнакомых людей. Они часто мрачные и печальные. И мы не знаем их объективно. И знать не можем. Это знает только БОГ. Не мне судить людей. Но я, грешный, сужу. Они меня раздражают в повседневной жизни. И ничего с  собой поделать не могу. Люблю ли я их? Люблю! Вот и раздражают они меня, потому что, я их люблю.
Полгода я работал в библиотеке на улице Мира. По 8 часов трудился за компьютером. Составлял библиографические карточки. Принимал новые газеты и журналы, расписывал статьи и книги целиком. Но меня укоряли за то, что я часто пью чай. Хотя по инструкции нужно было делать перерыв каждые 2 часа из-за работы на компьютере. Сделав короткий перерыв, я смотрел в окно. За окнами был мартовский солнечный день. В золотом свете солнца светились голые кусты сирени и голубые сугробы снега. На ветви приземлялись ярко-жёлтые синицы и смотрели на меня, поворачивая маленькие головы, то вправо, то влево. Я хотел быть синицей в лучах мартовского солнца.
В обед я шёл гулять по близлежащим улицам. Был тёплый, сырой февраль с грязным серым снегом и чёрным льдом. На улицах стояли жилые дома-сталинки и возвышалась высотка общежития завода из песочно-серого грязного кирпича. На голых чёрных деревьях было много ворон. Их картавое карканье сливалось в общий чёрный вопль. Вокруг, куда ни глянь, было мрачно и грязно. Я тогда читал книгу Карабичевского «Воскресение Маяковского» и роман Пелевина «S.N.A.F. (СНАФ)». И глядя на эту депрессивную городскую оттепель, я вспоминал описание причин самоубийства великого поэта, его расстроенные нервы, его чувство того, что он лишний во всеобщем марше; его невезение в любви, отсутствие простого человеческого счастья, постоянное одиночество. Его погубила серость. Серость была и вокруг меня: социальная и пейзажная. Я вспоминал роман Пелевина, загаженную цифровыми элитами природу. Грязь и упадок заменили компьютерными программами-пейзажами-симулякрами: «Полями Прованса», «Кипарисами Сицилии» и «Берегами Испании». Нагулявшись, я возвращался в библиотеку, в тесную проходную комнату с каталогами и продолжал заниматься монотонной нудной работой. Мимо моего рабочего стола большими группами постоянно шли чужие люди. После 19.00 я усталый и морально выхолощенный возвращался домой на автобусе почти через весь Владимир, постепенно приходя в себя, глядя в окно на вечерний город.
Меня уволили за «антисемитизм». Описывать это не хочется. Пусть это будет тайной. Ну, или почти тайной. Никого «жидами» я не обзывал, просто устал от «Недели еврейской культуры», проходившей целых три недели. Устал от чрезмерной предприимчивости владимирских евреев. Отмечу, что весь актовый зал библиотеки был увешен национальными флагами Израиля, созданного кстати усилиями и «антисемита» Сталина, а по периметру стояли синагоговские семисвечники, не хватало только раввина...
До этого здесь была «Неделя татарской культуры». За «чак-чаком» татары сказали, что никакого захвата и ига не было. Так, показалось! Владимир в феврале 1238 года сожгли сами владимирцы? Вместе с княжеской семьёй? Каждый февраль во Владимире мне особенно плохо, тоскливо и депрессивно. Каждый февраль... Ига значит «не было», а «геноцид» Ивана IV (Грозного) «был»!? Ну, да всё правильно, если ига «не было», то взятие Казани в 1552 году просто «шизофрения» Ивана Грозного и «настоящий бессмысленный геноцид над татарским многострадальным народом»!?
Я националист!? Пусть! В моих жилах течёт татарская и ногайская кровь по линии моего отца-украинца! И я вообще против всяких «этого не было», а вот это «было». «Мы не виноваты — вы виноваты!» Да, все мы — хорошие и все мы — плохие! И все мы виноваты! И всё было! Факт вещь упрямая! Ему АЛЛАХ ГОСПОДЬ БОГ СВИДЕТЕЛЬ! Можно сочинять долго и упорно, но факт есть факт. Даже, если его скрывают не замечают, или передёргивают. Ты СВИДЕТЕЛЬ, ГОСПОДИ. И все мы виноваты перед всеми! И перед нами все виноваты!
А когда была «Неделя армянской культуры», владимирские армяне, подошедшие к книжной выставке «Великие Армяне Мира», поставленной и оформленной мной, спросили у меня, почему я не указал, что великий маринист Айвазовский, армянский маринист Айвазян. То, что он великий, я указал, а что армянский, нет. Я ответил им, что он себя считал русским художником-маринистом. И все его таким считали. И, что он жил и работал в Крыму, в Москве и в Петербурге, при дворе российских императоров, а не при администрации президентов Независимой Республики Армении, после 1991 года. Они очень удивились, возбудились и стали, что-то обсуждать на армянском языке. Меня, конечно. После они все пошли к директору. Директор у меня спросила: «Что за нацоналистическая х...я, Артём Игоревич?» Я ей ответил то же, что и армянам и добавил: «У них надо спросить...» «У кого, у них?» Спросила директор. И добавила твёрдо: «Идите!»
Вообще я бы не хотел, чтобы люди делились по национальностям. Главное не «кровь», а культура, язык. Но это уже утопия. Национальное разделение происходит чаще и чаще. Национальный эгоизм усиливается.
Моя настоящая фамилия Белозёров. Но моя тётя, сестра отца, говорила мне, что их родная фамилия была украинской Билозир (Бiлозiр) - «белая звезда», или «белый взгляд», но при царе их записали «Белозёровы» и фамилия стала русской. При царе украинцев делали русскими, а при СССР русских делали украинцами. Моя фамилия, точнее прафамилия Билозир напоминает мне вечерний пейзаж моей Малой Родины пригорода города Славянска Донецкой области посёлка Андреевки с тёмно-синим вечерним небом с белыми южными звёздами над огромным лугом сразу за огородами с розовыми тыквами, золотыми дынями, чёрно-зелёными бархатными арбузами и изумрудными стволами кукурузы с густой листвой и молочными початками после жаркого дня. На границе огородов и луга гигантские вербы с морщинистыми тёмно-коричневыми стволами и с серебристо-зелёной листвой.
Андреевка — родовое гнездо Белозёровых-Билозиров. Эта фамилия здесь самая распространённая, и все они родственники, однофамильцев нет. На Мемориальном Памятнике в поселковом кленовом парке погибших красноармейцев Белозёровых больше всего. Все они были братьями. Андреевский большой парк, усаженный высокими толстыми старыми клёнами на холме. Через холм, посередине, наверх, к Мемориалу ведёт прочная каменная лестница. Очень крутая, но удобная для подъёма. Осенью и зимой, когда по-южному темнеет рано, страшно и романтично идти по длинной асфальтовой поселковой дороге мимо кленового парка. Голые клёны шатаясь от  ветра, шумят, будто рассказывают сказку. Ты идёшь по дороге мимо, а они шепчут. И страшно, и приятно-тоскливо, и романтично. За клёнами наверху начинается кладбище. На Андреевском кладбище похоронены моя бабушка Валя, дедушка Дима Капустины, прабабушка Фрося и прадедушка Марк Тарасенко. Мои предки по линии мамы.
Тени деревьев отражаются в частных домах внизу, сразу за дорогой. Горит фонарь на столбе и тени ветвей клёнов играют с его светом. Плывут по стенам внутренних жилых помещений домов: комнат и спален. Человек лежит в постели. Не спит. Ночь. В доме выключен свет. А тени ветвей клёнов плывут по стенам и потолку. Человек смотрит на них и засыпает. Клёны помогают уснуть. Сторожат покой павших и ушедших. Напоминают о них живым.
Война кипела и в Славянске, и в Андреевке. А во Владимире войны не было. И я не хочу, чтобы она здесь была. Почему только люди во Владимире такие злые. Я ощущаю себя здесь чужим, потому что относятся ко мне как к чужому. Это взаимно. Я раздражаю владимирцев и как посетитель госучреждений и как представитель госучреждения — библиотеки. Мной всё время недовольны. Что тут скажешь? «Я не червонец, чтобы нравится всем...» Что-то как-то не подходит эта цитата из Кинчева. Получается, что я г...но — всем не нравлюсь! Но лучше уж так. Но есть люди («творческие»), которым уже и г...но нравится. И таких людей становится больше и больше: «прогресс», эпоха постмодерна.
Ещё часто на свою, ну, не всю, но всё же, библиотечную зарплату я покупаю своей маме и себе «сникерсы», «баунти», «марсы» и «твиксы», или торт. Вот такой я не патриотичный городской библиотекарь: трачу свою российскую зарплату на американские шоколадки!
Устав от всей этой интернациональной многонациональной суеты на улице Мира, я уволился из библиотеки. Сам я русский украинец. Моя мама наполовину русская. Бабушка Валя моя Капустина(Тарасенко) украинка, уроженка Харьковской губернии. Дедушка Дима мой Капустин русский, воронежско-белгородский. Земли его родителей крестьян-кулаков были и в Воронежской губернии и в Белгородской. Родители моего отца украинцы с тюркскими восточными предками по линии бабушки.
В день увольнения, когда я вышел из библиотеки и пошёл на остановку, меня спопЕшил господин-полицейский и размахивая ксивой, сказал: «Пошли, понятым будешь!» Словно он ждал меня, стоял у соседнего здания от библиотеки и ждал. Я спросил: «Это обязательно?» Майор ответил: «Нет!» «Тогда я пошёл домой!» - Сказал я и пошёл домой.
В этот момент в сердце моём шёл июльский дождь. Но он перестал и в сердце моём взошло жаркое июльское солнце.

22 июля — 30 июля 2020 года