Ножи...

Они холодные, как скользкие ужи,
Сияют сталью в лунном свете.
Подальше пальчики свои держи.
Следи сама, их не волнуют дети.

Смотри, по лезвию ходить не смей
И на крови своей не ворожи.
С тупыми дела вовсе не имей,
А чувствами своими дорожи.

Запомни, верить красоте нельзя!
Они таят в себе так много лжи.
Наотмашь ранят, могут и скользя...

Мужчины что ли? И ещё... ножи


***

   Осталась  у  пожилых  людей    в  этом  городе  привычка  называть улицы  «линиями»,  а  магазины  «номерами».  Когда-то  это  было  нормой,  а  сейчас  только  старожилы  скажут  вам,  как  пройти  в  «Тринадцатый»  на  первой  линии.
Именно  там  и  работал  Коган  мясником.  Никто  не  звал  его  по  имени.  Все  просто  говорили:  «Сходи  к  Когану,  купи  булдыжку  на  холодец».
Он  знал  своё  дело  отлично.  Топор  и  нож  в  его  руках  выглядели  вполне  эстетично,  если  бы  не  измазанный  кровью  халат.  Он  напоминал  о  драматичности  его  специализации  в  торговле  и,  всякий  раз,  давал    шанс  разгораться  в  воспалённом  мозгу  покупателя,  различным  фантазиям  на  эту  тему.
Как  всякий  уважающий  себя  мясник,  Коган  женился  на  красивой  умнице  Ларочке,  маленькой,  но  такой  ладненькой.  Он  приносил  «деньги  в  дом»  в  основном,  конечно,  мясом  и  с  удовольствием  покупал  жене  шубки,  сапоги  и  сумочки.  Они  жили  в  центре,  у  них  всё  было,  как  у  всех:  меняли  мебель  и  ковры,  стиральные  машины  и  холодильники  по  мере  износа.  Потом  у  них  родилась  девочка,  Ирочка,  она  быстро  выросла  и  уже  могла  ходить  в  садик..  И  вот  тогда-то  всё  и  началось.  Ларочка  вдруг  захотела  работать  юристом,  она  же  была  умненькая,  и  ей  тогда  сильно  надоели  пелёнки,  молочная  кухня  и  приторный  запах  мяса  в  квартире.
В  общем,  она  пошла-таки  тогда  работать  юристом.  А  Коган  по-прежнему  точил  ножи  и  топоры  в  подсобке  и  не  мог  понять,  чего  ж  ей  не  хватает.  Он  был  ревнивым,  хотя  точно  знал  себе  цену.  А  Ларочка  тогда    расцвела  ещё  больше,  когда  вышла  на  работу.  Маленькая,  аппетитная  такая,  вкусная  и  зрелая,  как  вишенка…
Ну, вот  и  пошли  упрёки,  скандалы,  слёзы,  разборки.
Ларочка  не  просто  обижалась,  она  вынашивала  план  бегства  от  Когана.  Однажды,  когда  он  не  сдержался  и  в  порыве  ревности  дал  ей  пощёчину,  она  решила,  что  теперь  точно  уедет.
Туда  в  то  время  ездили  все,  кто  хотел  заработать  на  старость  или  начать  свою  жизнь  заново.  Взяв  с  собой  Ирочку  и  всё  самое  необходимое,  она  села  в  поезд,  который  увёз  её  из  огромной,  загромождённой  мебелью  квартиры,  в  неизведанные  дальние  дали.
Коган  сначала  обиделся,  затаился,  а  потом,  подумав,  простил  всё  и  просил  вернуться,  потому  что  сильно  скучал  по  своим  Ларочке  и  Ирочке.
Но  жизнь  там  кипела  перспективами,  увлекала  неожиданными  поворотами,  давала  понять,  что  именно  это  и  есть  жизнь!
Ларочка  хорошо  зарабатывала,  Ирочка  была  под  присмотром,  что  ещё  надо?
Мужчины  не  давали  ей  прохода.  Она  флиртовала,  влюбляя  в  себя  и  зрелых  и  совсем  юных,  но  сама  как-то  голову  не  теряла.  Не  довелось  ей  полюбить,  как  в  книжках, и  то,  как  сильно Коган  её  любил,  совсем  не  понимала  тогда.
Однажды  молодой  ухажёр,  азербайджанец,  позвонил  в  дверь  поздно  ночью.  Она  уже  отпустила  няньку, Ирочка  спала  на  софе в  обнимку  с  плюшевым  медвежонком, которого  на  Новый  год  прислал  ей  Коган.
Ларочка  открыла  дверь,  просто  чтобы  звонок  не  трезвонил  и  не  разбудил  Ирочку.  Он    ввалился  в  прихожую,  ухмыляясь и  обнажая  свои золотые  зубы.
 
 -  Ну  что,  я  тебе  говорил, что  зарежу?  Ты  не  поверила?

Он  достал  из-под  куртки  нож  и  провёл  по  лезвию  пальцем.  Ларочка  совсем  не  боялась  ножей.  У Когана  было  их  с  полсотни,  всяких:  маленьких  и  больших,  острых  и  тупых…  Но  Коган  их  брал  только  на  работу.

Она  привычно  повернулась  к  зеркалу, чтобы поправить причёску  и  уже  в  отражении  увидела,  как  исказилось  злобой  его  утончённое  восточное  лицо.  Он  закрыл  глаза,  до  крови  закусил  губы  и  ринулся  на  Ларочку.  Она    только  успела  повернуться,  чтобы  с  силой  оттолкнуть  его,  когда  тонкое  лезвие  вошло  по  рукоять  в  мягкую  плоть…  Ирочка,  проснувшаяся  от  громкого  крика,  в  это  роковое  мгновение    оказалась  между  Ларочкой  и  необратимо  занесённым  над  ней  ножом.

Коган  тогда  похоронил  Ирочку,  оставил  Ларочке  свою  квартиру,  чтобы  жила…  Он  уже  не  рубил  мясо,  а  проигрывал  в  карты  нажитое  добро,  ни  о  чём  не  жалея.

Ларочка  ещё  раз  попыталась  начать  сначала.  Вышла  замуж  за  хорошего  русского  мужчину,  который  не  ревновал  и  не  бил,  но  пил  горькую  запойно,  месяцами.  А  придя  в  себя,  начинал  ремонтировать  квартиру,  стирать  шторы  и  чистить  ковры  с  таким  остервенением,  что  Ларочка  почти  смирилась  с  его  запоями  и,  подумав,    родила от него дочку.
А  муж  однажды  не  вернулся  к  ней  после  очередного  запоя.  Она  не  стала  искать,  надоел  он  ей,  как  «горькая  редька».
Ларочка  через  время  продала  квартиру  и  уехала  в  Израиль.  Ей  тогда  очень  хотелось  жить  в  Америке,  но  выехать  получилось  только в Израиль.  Теперь  у  неё  две  внучки  –  Ларочка  и  Ирочка.  Зять,  азербайджанец,  работает  мясником  в  центральном  гастрономе  Хайфы...

А  Коган  так  больше  никогда  и  не  женился.  «А  зачем?»-  отшучивался  он.

-   Кто ж Вам даст  гарантию,  что  в  каждой  следующей  жене  вы  со  временем  не  обнаружите  всех  недостатков  первой,  но  уже  вряд  ли  найдёте  у них её  достоинства…
Он  стал  философом…  мясник  Коган.

***

Взглянуть по-новому на все и всех.
Увидеть те, "несуществующие" грани,
Заточены остро и могут сильно ранить,
И совершить, по сути, смертный грех

Взглянуть по-новому на все и всех.

Учиться в зеркала Любви смотреть,
В глубокие колодцы мрачной тризны.
Где же они, хотя бы четверть, треть
Теней, что шли с тобой по жизни...

Учиться в зеркала Любви смотреть.

И находить истоки той печали,
Которую порой не замечали,
Чтобы самим из тех истоков пить.
Ведь только так мы учимся любить.

И находить истоки... Той печали.