Самая дорогая медаль

Самая дорогая медаль


1

«Расцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой. Выходила на берег Катюша, на высокий берег на крутой...» — звонким голосом запел кто-то поблизости. И тут же песню подхватили идущие рядом люди. С радостными лицами они шагали в колонне Бессмертного полка, держа в руках флаги и штендеры с портретами своих родных — тех, кто подарил нам этот замечательный праздник — День Победы!
«Слава народу победителю!» — донеслись слова из громкоговорителя.
«Ура-а-а!!!» — Это громогласное «Ура!», подхваченное сотнями и тысячами голосов, покатилось волной вперёд — туда, к площади Победы, куда направлялся Бессмертный полк.
«Ура-а-а!!!» — радостно, тоненьким голоском кричал Илюшка. Он, в солдатской пилотке, с приколотой на груди Георгиевской ленточкой, сидел на плечах у отца и размахивал флажком. Мама, улыбаясь, шла рядом, держа папу под руку.
— Мама, а мы пойдём к бабушке? — спросил Илюшка.
— Конечно! Обязательно пойдём её поздравить.
— А у бабушки тоже сегодня праздник?
— А как же? День Победы — праздник общий для всех, и для бабушки он особенный! — сказала мама.
— Особенный? — удивился Илюшка. — А почему? Разве она воевала? Она мне говорила, что во время войны была ещё девочкой!
— Всё правильно, — поддержал разговор папа. — Когда началась война, бабушке Тоне было всего тринадцать лет. Но она тоже внесла свой вклад в победу.
— Она воевала с фашистами? — ещё больше удивился Илюшка.
— Ещё как! — улыбнувшись, подтвердил папа. — Правда, не оружием, а по-другому. Когда придём к бабушке, она тебе расскажет.

— Бабушка, с Днём Победы! — прямо с порога поздравил внук.
— С праздником, мамочка! — обнимая бабушку, сказала мама.
— С праздником, Антонина Ефремовна! — присоединился к поздравлениям папа.
— Спасибо, родные мои! Вас тоже всех с праздником! — отвечала бабушка. — Как хорошо, что пришли. Сейчас будем пить чай с тортиком.
После чаепития бабушка поделилась радостной новостью. Накануне, в честь Дня Победы, ей вручили очередную юбилейную медаль.
— Ух ты! — Илюшка с восторгом разглядывал блестящую новенькую награду. — Бабушка, а у тебя и другие медали есть? Можно посмотреть?
— Конечно, можно! — Бабушка достала из серванта шкатулку. В ней оказалось несколько наград — блестящие, с ярко-красными колодками, украшенные Георгиевскими лентами. Эти юбилейные медали вручались бабушке в честь памятных дат.
— Бабушка, а какая медаль для тебя самая главная? — спросил внук, с восхищением глядя на медаль с изображением ордена Отечественной войны.
— Вот эта. — Бабушка, достала из шкатулки следующую награду.
— Эта? — удивился Илюшка, разглядывая невзрачную, почерневшую от времени медаль. Лента, обтягивающая колодку, оказалась совсем потрёпанной. На круглом медальоне изображены покрытые красной эмалью серп и молот, и рельефные буквы: «СССР». Внизу надпись: «ЗА ТРУДОВОЕ ОТЛИЧИЕ». На обратной стороне медали оказалась ещё одна надпись: «ТРУД В СССР — ДЕЛО ЧЕСТИ».
— Да, это моя первая награда. И самая дорогая для меня... — глаза бабушки затуманились. И память унесла её на много лет назад — в те годы, когда она была совсем юной.






2

Старенький грузовик, подпрыгивая на ухабах и скрипя рессорами, тащился  по просёлочной дороге. Следом за машиной клубилась дорожная пыль. В кузове, на деревянных скамейках, специально оборудованных для перевозки людей, плотно, плечом к плечу, сидели дети. Они совсем недавно закончили шестой класс, а теперь, вместе с преподавателем, молодой учительницей Мариной Сергеевной, ехали на работу в колхоз. Обычно во время таких поездок школьники пели песни и веселились. Когда грузовик попадал колёсами на очередной ухаб, подбрасывая сидящих на лавочках ребят высоко вверх, они дружно восторженно вскрикивали и смеялись.
Но в этот раз всё было иначе, ехали молча. Шёл второй месяц войны, на лицах детей лежала печать тревоги. Несмотря на то, что война, где взрывались снаряды и гибли люди, была далеко, её страшное дыхание донеслось и сюда, в Амурскую область.
У большинства ребят отцы ушли на фронт. Из фронтовых сводок было известно, что враг стремительно наступает и рвётся к Москве. Бои шли тяжёлые, наши войска отступали с большими потерями. Вернутся ли близкие живыми? Как долго продлится эта ужасная война? Ответа никто не знал. Но одно успели осознать преждевременно повзрослевшие дети: они, а также женщины, оставшиеся в тылу без мужчин, должны взвалить на свои плечи огромную, тяжёлую ношу. Надо не просто выжить, но и своим трудом обеспечить всем необходимым солдат, сражающихся с врагом. Благовещенские школьники ехали в колхоз помогать взрослым убирать с полей урожай. Хлеб для фронта нужен не меньше, чем оружие и снаряды.

Грузовик наскочил на очередной ухаб, мотор несколько раз надрывно чихнул и заглох. Водитель, кряхтя, выбрался из кабины и открыл капот, из-под которого вырвался густой клуб дыма.
—  Всё! Приехали! — с горечью крякнул он, убедившись, что старенький мотор не выдержал. Поломка оказалась серьёзной. — Эх! Сколько раз говорил председателю, что капитальный ремонт машине нужен! — сокрушался Тимофеич. Сказал это он так, для острастки, хотя и сам понимал, что для серьёзного ремонта не было ни запчастей, ни средств, ни времени. Все заботы в это засушливое лето были одни — спасти урожай.
Тимофеич, преклонных лет дядька, раньше был конюхом. Когда на фронт ушли практически все мужчины, пришлось Тимофеичу одновременно быть и бригадиром в поле, и завхозом, и механиком. Техники в хозяйстве и раньше не много было, а с наступлением войны все исправные машины и трактора забрали для нужд фронта. Хорошо хоть, удалось подремонтировать старенький грузовик. Но недолго прослужил автомобиль, и на этот раз сломался, видимо, основательно.
— А ну, выгружайтесь! — скомандовал Тимофеич. — Дальше пешком.
Он открыл задний борт и, подхватывая девочек на руки, помогал спуститься с кузова. Мальчишки спрыгивали c кузова сами. Марина Сергеевна вышла из кабины грузовика.
— Пешком? — спросила она. — А далеко идти?
— Не очень. Вон за тем пролеском, — Тимофеич кивком указал на виднеющийся вдали лесок, — на развилке влево берите... Эх! Чуток не дотянули, всего-то версты три осталось, — сокрушался он. —  Вы вот что: как доберётесь, сразу в сельсовет идите, это, аккурат, посреди села. Там скажите председателю, его Николаем Игнатьичем кличут, чтобы прислал сюда кого... Я-то здесь пока останусь. Машину же не бросишь без присмотра, будь она неладна...
— Дети, постройтесь в колонну по два! — Тоненький голос молодой учительницы был совсем не командирский, но ребята, позабыв про обычное озорство, быстро построились. Вскоре небольшой отряд зашагал по просёлочной дороге. Мальчики старались по-солдатски идти в ногу, за ними шли девочки. Среди них была и Тоня, самая хрупкая и робкая из одноклассников.

Как и сказал Тимофеич, село оказалось в трёх-четырёх километрах. Но час ходьбы по пыльной дороге под палящим солнцем лёгкой прогулкой не показался. Дети устали и даже мальчики уже не старались идти в ногу.
Здание сельсовета долго искать не пришлось — его узнали издалека по развевающемуся над крышей красному флагу. Около забора стояла на привязи тощая лошадёнка, запряжённая в телегу.
Председатель колхоза, Николай Игнатьевич Мурашов, или просто Игнатьич, как его называли сельчане, встретил отряд на крыльце. Седовласый, преклонного возраста человек, на деревянном протезе вместо ноги, опирался на костыль. Ногу свою он потерял ещё во время Русско-японской войны, когда участвовал в обороне Порт-Артура. Сам он был из потомственных казаков, тех самых, с которых когда-то начиналось освоение Приамурья.
— А Тимофеич где? — спросил он, поприветствовав прибывших школьников. Узнав о приключившейся поломке, Игнатьич мешкать не стал и принял нужные решения по-военному быстро.
— Настёна! — позвал он жену. Из дома вышла пожилая женщина с добрым простодушным лицом. Настёна вопросительно посмотрела на мужа.
— Ты вот что: проводи ребят. Мальчишек поселим в сельском клубе. А девочек и учителку, — Мурашов кивнул на Марину Сергеевну, — разместим по избам у сельчан. Сегодня пусть освоятся, отдохнут, а завтра с утра на работу.
— Всё сделаю, не переживай, — заверила Настёна. — Сам-то куда собрался? — спросила она, глядя, как Николай усаживается на телегу.
— В соседний колхоз за трактором, надо машину Тимофеича на буксире притянуть...
Всех мальчиков, как и было решено, поселили в помещении клуба, неподалёку от сельсовета. А девочек расселили по домам сельчан, по три-четыре человека в каждом. Так вышло, что Тоню, а с ней ещё трёх девочек, поселили в доме, где жил сам председатель Игнатьич с женой Настёной.
— Петрова, — обратилась к Тоне Марина Сергеевна, — ты у нас отличница, назначаю в вашей группе тебя старшей.
Тоня действительно закончила шестой класс почти на одни пятёрки, только по физкультуре была четвёрка. Слабая щупленькая девочка хоть и старалась, но на пятёрку сдать нормативы так и не смогла. К тому же она была очень робкой и совсем не обрадовалась, когда её назначили старшей. А тут и Катька, её одноклассница, которая вечно задирала нос из-за того, что её отец был командиром в Красной армии, возмутилась.
— А чего это Тонька вдруг будет старшей? — воскликнула она. — Ну и что, что отличница? Мы-то знаем, что Петрова — дочь врага народа! Её родители — кулаки, и арестовали их за то, что прятали излишки зерна от Советской власти. Не будем ей подчиняться, правда, девочки? — Катька посмотрела на подружек. Она надеялась, что старшей назначат именно её.
Наташа и Таня стояли, потупив глаза в землю, не зная, как поступить: встать на сторону Тони или поддержать Катьку.
Тоня растерянно посмотрела на одноклассниц. Обвинение было таким обидным, что губы девочки задрожали, и слёзы сами потекли из глаз.
Действительно, десять лет назад, когда Тоне было всего три года, её родителей арестовали по чудовищному обвинению. Семья Петровых жила бедно, подозревать, что они кулаки и прячут у себя излишки зерна, было просто нелепо. К тому же во время обыска ни в доме, ни на дворе ничего такого не нашли. Но оказалось, что какой-то злой человек написал ложный донос. Из-за этой клеветы и были арестованы родители, а к маленькой невинной девчушке Тоне на долгие годы припечаталось пятно — дочь врага народа. Только через много десятилетий, когда рассекретили архивные документы, власти признали, что была допущена несправедливость.
Несправедливость... Слово-то какое! Оно поломало жизнь невинной семье. Отец умер в тюрьме, мать оказалась в ссылке... Маленькая Тоня лишилась родителей. Сколько ей пришлось пережить за последующие годы! В том числе и голод. Почти до пяти лет она жила в Мазановском районе у дальних родственников, где девочку совсем не баловали. У Антонины до конца жизни сохранился в памяти эпизод, когда её, голодную, усадили за стол, и она потянулась ручонкой к тарелке с хлебом. «Ишь ты! Малая, а самый большой кусок взяла...» — подметил тогда хозяин дома. Эти слова навсегда врезались в память Тони, и на всю жизнь она усвоила для себя правило: брать со стола еду только после всех. То, что останется. Быть может, именно поэтому она росла такой хрупкой и слабенькой. Слабенькой телом, но не характером.
Через полтора года Тоню забрали к себе другие родственники — Громылины. Двоюродный брат Тониного отца, дядя Иван, сам разыскал девочку и привёз в Благовещенск. Жена Ивана, тётя Настя, приняла малышку как родную дочурку. Хотя у самих в семье было семеро детей! Одна сестра и шесть братьев. Конечно, жили в постоянной нужде, но это ничего. Именно здесь Тоня впервые почувствовала себя своей. А обретённые сестра и братья любили Тоньку и заботились о ней.
Время шло, Тоня подросла и пошла в школу-семилетку. С отличием окончила шестой класс, а потом началась война...

— Разве так можно! — пыталась пристыдить Катьку растерявшаяся в первую минуту Марина Сергеевна. — Тоня же не виновата, что её родители... — с губ учительницы чуть не сорвались страшные слова «враги народа», — что её родителей арестовали!
— И то правда! — вмешалась тётка Настёна. Она обняла и прижала к себе рыдающую Тоню. Глядя на девочек, командным голосом, которому научилась за годы жизни с бравым казаком Игнатьичем, сказала: — И чтоб я такого больше не слышала! Вы ведь, поди, пионеры? Да разве пионеры так поступают? Все знают, что дети не в ответе за родителей!
— Но я же... — начала оправдываться Катька.
— Слышать ничего не желаю! — оборвала на полуслове тётка Настёна. — И как ты смеешь перечить учительнице? — продолжала она. — Раз назначили вашу одноклассницу старшей, так тому и быть! Сейчас война. А учительница для вас — это командир. Что будет, если и на фронте солдаты не будут подчиняться своим командирам? А ну-ка, быстро помиритесь! Вы ведь завтра бок о бок в поле трудиться будете. Как солдаты в бою.
Катька, опустив голову, сделала шаг вперёд.
— Тонь, ты это... извини... Я больше никогда такого не скажу. Честное пионерское! — пообещала девочка. — Мир?
Тоня ответила кивком. Она хотела что-то сказать, но рыдания, продолжающие сотрясать девочку, помешали это сделать.
— Ну вот и хорошо, будем считать, что помирились, — обрадовалась Марина Сергеевна. — Спасибо вам, Настёна... Как вас по отчеству?
— Зовите меня просто: тётка Настёна, — улыбнулась казачка. Она повернулась к девочкам. — Мне ещё надо вашу учительницу к соседям на постой устроить, а вы пока идите в дом, располагайтесь. Я вам в горнице на полу постели приготовила, там увидите. Скоро вернусь, поможете мне по хозяйству...
— Ну как, освоились? — спросила, вернувшись, тётка Настёна.
— Да, спасибо! — хором ответили девочки. В горнице, где их разместили, было не слишком просторно, но чисто и светло.
— Вот и хорошо, — улыбнулась хозяйка. — А сейчас идёмте, поможете мне.
Кате она поручила принести дров и сложить их в избе около печки. Поленница с дровами находилась на заднем дворе. Наташе и Тане было велено принести воды, и девочки, гремя вёдрами, отправились к колодцу, который стоял неподалёку на улице.
— Ну а ты, дочка, со мной пойдёшь, — позвала хозяйка Тоню. — Тебя Тоней зовут?
— Тоней.
— Вот и славно, — добродушное лицо казачки осветилось улыбкой. — Поможешь мне картошки начистить и наварить? — не распорядилась, а спросила она.
— Конечно, помогу! — обрадовалась девочка. — А давайте я сама всё сделаю! Я и своёй тёте Насте всегда помогаю готовить. А знаете, какая у неё семья большая? Семеро детей! Это кроме меня...
— Вон как! А ты, значит, у тётки живёшь?
— Да, она для меня как мама... — При воспоминании о маме на лицо девочки легло облачко грусти.
Тётка Настёна с участием посмотрела на Тоню.
— Это хорошо, что ты такая работящая, да только на этот раз еды побольше готовить придётся. Ведь весь класс ваш накормить надобно. Так что, давай вместе, а заодно и расскажешь о себе...
Пока чистили картошку, Настёна осторожно расспрашивала девочку про неё, про родителей. Обычно Тоня не любила рассказывать о трагедии, случившейся с её семьёй. К тому же о тех событиях она ничего не помнила, ведь была тогда ещё совсем маленькой. То немногое, что ей стало известно, рассказали девочке её тётя Настя и дядя Иван — папин брат. О своём раннем детстве, когда она жила в приёмной семье, без ласки и впроголодь, даже вспоминать не хотелось. Но, почувствовав искреннее участие доброй казачки, Тоня без утайки поведала свою историю.
— ...А родители мои вовсе не кулаки! И арестовали их несправедливо! — убеждённо сказала девочка, заканчивая рассказ.
— Да... Пришлось хлебнуть тебе горюшка, дочка, — сказала, вздыхая, тётка Настёна. — Знаешь, мы ведь с мужем моим, Игнатьичем, тоже из-за несправедливости пострадали.
Оказалось, что семья Мурашовых раньше жила в Благовещенске. Жили себе и жили, хоть не богато, зато в мире и согласии. Дом Мурашовых стоял неподалёку от Шадринского собора. А в 1936-м году собор взорвали.
— Такой храм-красавец снесли, изверги... —  со слезами на глазах вспоминала тётка Настёна. — А через год и в наш дом беда постучалась. Кто-то донос написал, что муж мой, Николай, в казачьем чине воевал в царской армии. Только то и спасло, что война его ещё в Русско-японскую закончилась, там и калекой стал. Потому, наверное, и снисхождение сделали, — вспоминала казачка, утирая рукавом скорые бабьи слёзы. — Вместо ареста нас из Благовещенска на север сослали... Прозябали мы там вдвоём в нужде и голоде. Думали, что так и доживём свой век. А как война началась, тут и вспомнили о муже, вот сюда на село отозвали. Мужиков-то не осталось, на войну все ушли. Потому и инвалиду с одной ногой дело нашлось. Даже колхозом поставили руководить. Слава Богу, не оставил нас Господь в беде, могло ведь и хуже быть. — Казачка вздохнула и перекрестилась.
Тоня удивлённо посмотрела на неё.
— Тётя Настёна, вы креститесь? Разве вы не знаете, что бога нет?
— Тебе-то откуда знать, что нет?
— Знаю! — бойко заявила девочка. — Нам в школе сказали! Это сказки всё!
— В школе сказали... — покачала головой тётка Настёна. — Много в вашей школе в этом понимают, задурили детям головы!
— А вы, значит, верите?
— Как же иначе? Конечно, верую.
 «Ну как же так! — думала Тоня. — Как объяснить этой доброй женщине, что она заблуждается?»
— Без веры жить тяжело, — продолжала казачка. —  И ты, дочка, верь. Тогда и у тебя в жизни всё ещё наладится.
— А я верю! Только знаете, во что я верю? — улыбнулась Тоня. — Что я выучусь и, когда стану взрослой, у меня будет хорошая, крепкая семья! И знаете, как я их любить буду? Я никого в обиду не дам! У меня все будут счастливые и... и сытые!
— Вот это правильно! — заулыбалась тётка Настёна. — Уверена, что у тебя всё так и сложится. А я за тебя молиться буду.
— Тётя Настёна!.. — запротестовала девочка.
— Не спорь, — прервала казачка. — Вырастёшь, и к самой понимание придёт.
Тоня вздохнула, поняв, что спорить бесполезно. Вскоре картошку дочистили и отнесли в дом.
— Тоня, ты вот что: сходи на огород, нарви лука зелёного и порежь меленько. А я пока печь растоплю, да картошку на огонь поставлю, — распределила обязанности хозяйка.
Тоня была голодна, когда представила себе картошку, заправленную лучком, у неё потекли слюнки.
— Хорошо, я мигом! — с этими словами девочка побежала на огород.

День давно перевалил за полдень, но жаркое летнее солнце продолжало палить нещадно. Работа в поле оказалась не просто трудной, а невыносимо трудной. Засуха стояла такая, что колосья пшеницы склонились к земле. Чтобы спасти урожай, все силы бросили на жатву. Женщины с косами и серпами шли впереди, срезая под корень своим нехитрым инструментом колосья со злаками. Следом по скошенным рядкам шли школьники, собирая стебли в охапку и связывая их в снопы. Эти снопы ставили колосьями вверх, сооружая из них маленькие стога, напоминающие шалаши. Таких стожков уже поставили огромное множество. Но сделать нужно было ещё больше, ведь у поля не было видно ни конца, ни края.
Изо дня в день рано утром школьники отправлялись в поле и трудились наравне со взрослыми до самого заката. Короткую передышку устраивали только на обед. Его и обедом-то трудно назвать. Самая первая трапеза, когда тётка Настёна накормила ребят варёной картошкой, заправленной лучком, сейчас показалась бы праздничным пиром. А теперь была только миска похлёбки, да кусок хлеба — вот и вся еда. Продуктов не хватало, всё, что могли, жители села отдавали для нужд фронта, оставляя себе самую малость.
Скудная еда ненадолго прибавляла сил. Уже очень скоро на школьников наваливалась такая усталость, что казалось, будто руки и ноги наливались свинцом. Но ребята, стиснув зубы, сжав в кулак всю волю, продолжали работать. А как же иначе? Ведь урожай хлеба так нужен фронту! Этот хлеб, собранный их детскими руками, будут есть солдаты — наши солдаты, которые бьют ненавистных фашистов. Наверное, именно это придавало школьникам сил изо дня в день продолжать трудиться. А работы было много — огромное пшеничное поле казалось бескрайним.
Трудно приходилось всем, но слабенькой, щупленькой Тоне было совсем невмоготу. Увязав очередную охапку стеблей в сноп, она подняла его, чтобы отнести к стожку.  Тоненькие руки, почти до крови натёртые и исколотые  жёсткими стеблями, с трудом удерживали ношу. Пошатываясь от усталости, девочка сделала несколько шагов, ноги заплетались, цепляясь за оставшиеся после жатвы и торчащие из земли концы стеблей. Солнце палило нещадно, лёгкое выцветшее платьице почти не защищало от обжигающих лучей. Из-под сбившейся косынки по лицу струились капельки пота, застилая глаза и разъедая их солью. Потрескавшиеся губы стали сухими, хотелось пить. Уложив сноп в стожок, Тоня оглянулась.
Где-то там, вдалеке, под одним из стожков на краю поля стоял бидон с водой. Идти туда было далеко, а время терять не хотелось, ведь надо догонять ребят — она и так сильно отстала. Сделав над собой усилие, девочка вернулась к своему рядку. «Надо работать, — пересохшими губами шептала она, — надо собирать хлеб... Хлеб, хлебушек... Как же хочется есть... и пить...» Она наклонилась, чтобы сгрести колосья в очередную охапку, как вдруг сознание помутилось. Ноги подкосились, и девочка без сил упала на землю. Она словно провалилась куда-то в небытие, туда, где не было ничего: ни изнурительной работы, ни этого бесконечного, бескрайнего, как море, поля. Был только звон — сначала еле различимый, а потом усилился и вскоре превратился в оглушительный. Словно это был перезвон десятков или сотен колоколов...

— Тоня, Тоня! Очнись! — откуда-то, сквозь всё ещё звучавший в голове звон, донёсся голос Марины Сергеевны. Склонившись над девочкой, она протирала ей лицо косынкой, смоченной водой.
Тоня пришла в сознание и открыла глаза. Звон в ушах исчез. Увидев учительницу и одноклассников, стоявших вокруг, девочка растерянно посмотрела на них, ещё полностью не осознавая, что произошло.
— Где я? — прошептала она.
— Всё хорошо, ты здесь, с нами... — Марина Сергеевна помогла Тоне сесть и поднесла к губам фляжку с водой. — Попей, сейчас легче станет. Ох, и напугала же ты нас, Петрова!
 Несколько глотков живительной влаги привели девочку в чувство.
— Я... потеряла сознание? Простите... Я сейчас встану. — Тоня сделала попытку подняться.
— Куда?! Сиди, не вставай! — воскликнула Марина Сергеевна.
— Как же не вставать? Надо убирать хлеб.
— Вот даёт! — всплеснула руками учительница. — Не успела прийти в себя, как уже работать собралась! Вот что: сегодня никакой работы. Я тебе запрещаю! Ясно?
Тоне ясно не было. «Как же так! Почему я не должна работать? Ведь надо убирать хлеб!»
Несмотря на протесты девочки, Марина Сергеевна категорически запретила возвращаться к работе.
— Не переживай, Петрова, ещё своё наверстаешь, — сказала она.

На следующий день подул ветерок и принёс долгожданную прохладу. Собираясь утром на работу, Тоня даже набросила на плечи свою единственную кофточку из овечьей пряжи. Благодаря прохладному ветерку жара отступила, и работалось чуточку легче. Тоня трудилась вместе с одноклассниками, изо всех сил стараясь не отставать. Ей было совестно, что накануне её отстранили от работы, а ребята продолжили трудиться, пока она прохлаждалась после обморока в тени деревца на краю поля.
«Вот сегодня, когда после работы пойдём домой, отстану от ребят и вернусь на поле, — решила она. — Надо только придумать повод вернуться, а то Марина Сергеевна ни за что не разрешит. Буду работать, пока не навяжу десятка два снопов. Ведь надо как-то навёрстывать то, что вчера просидела без дела».
Вечером после работы все собрались на краю поля и, чуток передохнув, зашагали в сторону села. Тоня шла позади, уставшая, как и все. Конечно, ей очень хотелось поскорее оказаться дома. Как хорошо бы умыться колодезной водой, а потом провести вечер за разговорами с доброй тёткой Настёной, к которой успела привязаться. Желание так и поступить было очень велико, и девочка с трудом заставила себя сделать то, что задумала днём.
— Ой, девочки! — воскликнула она. — Кажется, я на краю поля косынку оставила! Придётся вернуться.
— Косынку потеряла? — переспросила Катя. — Хочешь, я с тобой схожу, помогу искать?
— Спасибо, Катя, — поблагодарила Тоня девочку. За время работы в колхозе они успели не только помириться, но даже подружились. — Не переживай, я сама. Вы идите, а я мигом обернусь и догоню вас.
— Ну, как знаешь. Только смотри, не задерживайся, а то, вон, ветер усиливается, тучи нагоняет. Да и стемнеет скоро.
Тоня бежала по дорожке, ведущей к полю. Ветер действительно усилился, и сумерки стремительно сгущались.
«Вот ведь! — думала Тоня, озабоченно поглядывая на темнеющее небо. — Хоть бы десяток снопов успеть связать».
Но выполнить задуманное ей так и не пришлось. Как только кончились заросли кустов, густо росших вдоль дороги, открылся вид на пшеничное поле. Глянув на него, Тоня ахнула. Она увидела, что к другой, ещё нескошенной стороне поля подбирается огонь. Горела сухая трава, пламя, подгоняемое ветром, широкой полосой приближалось к пшеничному полю. Откуда взялся огонь, от чьего-то непотушенного костра? Или это поджог? Тоня на секунду остановилась.
«Что же делать?! — не могла решить она. — Бежать в село за подмогой? Не успею... Пока буду бегать, огонь доберётся до поля и перебросится на хлеб».
Не мешкая ни секунды, девочка побежала туда, где, подгоняемая ветром, извивалась красно-жёлтой змеёй огненная полоса.
«Как же я буду тушить огонь? — мелькнула у девочки мысль. — У меня ведь и нет ничего... ничего, кроме кофточки».
Выбора не было. Сняв с себя кофту, Тоня побежала дальше. Она сообразила, что к полосе огня надо подобраться сбоку, а не то при таком ветре можно оказаться в огненном кольце или даже задохнуться от дыма, горький запах которого по мере приближения ощущался всё сильнее.
Едва девочка подбежала к линии огня, тут же почувствовала нестерпимый жар. Прикрывая лицо ладонью одной руки, Тоня размахнулась и хлестнула кофтой по краю пламени.
«Ура!» — обрадовалась она, увидев, что в этом месте огонь удалось сбить. Для верности девочка притоптала краснеющие угольки, оставшиеся от сгоревшей травы. При этом мысленно поблагодарила тётку Настёну, ведь именно она выделила ей для работы эти грубые, поношенные ботинки с толстыми подошвами. Обувь оказалась тяжёлой и неудобной,  но сейчас эти толстые подошвы очень помогли бороться с огнём.
«Вот так тебе! Получай!» — Она хлестала кофтой горящую траву и притаптывала тлеющие стебли, продвигаясь, метр за метром, всё дальше. Из-за прогорклого удушливого дыма, который поднимался от выжженной чёрной полосы, было трудно дышать. Бил кашель и слезились глаза. Нестерпимый жар обжигал, но хрупкая девочка не сдавалась и упорно продолжала хлестать по траве, сбивая огонь. Сквозь слёзы Тоня видела, что полоса пламени ещё очень длинная и быстро приближается к краю пшеничного поля.
«Вот так и фашисты напали на нашу Родину! — пришло вдруг сравнение на ум девочке. — Получай, фашист проклятый, получай!» — выкрикивала она, представляя, что хлещет и топчет ненавистного врага. 
Сколько времени продолжалась эта огненная битва, Тоня не помнила. Было невыносимо трудно: от усталости, от удушья, от нестерпимого жара. Сознание мутилось, к горлу подкатывала тошнота. Слабеющей рукой она размахнулась и в очередной раз хлестнула по пламени. В этот миг кофточка, уже истрёпанная и местами тлеющая, вспыхнула. Пришлось бросить её.
«Всё кончено. Всё напрасно... — Тоня обречённо повернулась и, пошатываясь, сделала несколько нетвёрдых шагов. — Я не справилась... Слабачка...»
Силы её покинули, а слезящиеся глаза так и не смогли разглядеть, что к ней уже бежали на помощь. Оказывается, полосу огня заметили из села. Люди, похватав лопаты, заступы и прочую утварь, бросились спасать урожай. Мальчишки, одноклассники Тони, прибежали раньше всех и поспели как нельзя вовремя! Теряя сознание, Тоня почувствовала, что её подхватили чьи-то руки. Мальчики вынесли девочку в безопасное место, а прибежавшие следом люди продолжили начатое ею дело — борьбу с огнём.
Очнувшись утром следующего дня, Тоня обнаружила, что лежит на кровати, куда её заботливо уложила тётка Настёна. На табурете, рядом с кроватью, сидела одноклассница Катя.
— Проснулась? — обрадовалась она. — Вот и хорошо! Мы за тебя так перепугались! Игнатьич даже на коне съездил в соседний колхоз, за фельдшером. Тот осмотрел тебя, на ожоги повязки наложил, сказал, что ничего страшного, просто тебе выспаться надо, — тараторила Катерина.
— А огонь... С полем что? Сгорело? — испуганно спросила Тоня.
— Потушили, — успокоила девочку подруга. — А всё благодаря тебе, ты у нас настоящая героиня!
— Какая там героиня? — Тоня смущённо заморгала обгоревшими ресницами. — Скажешь тоже!
— Ещё какая героиня! — убеждённо сказала Катя. — Между прочим, это сам председатель Николай Игнатьевич сказал. Если бы не ты, то наверняка не успели бы потушить, и огонь на поле мог перекинуться. Так и сказал!
— А где ребята? Где девочки? — спросила Тоня.
— Все в поле на работу ушли, — ответила Катя. — А мне Марина Сергеевна велела сегодня с тобой остаться.
— Вот ещё! Чего я тут валяться буду? Надо тоже идти, хлеб убирать.
— Ой, Тонька, вот ты неугомонная! — засмеялась подруга. — Да тебе и идти-то не в чем! Платье твоё всё в дырках, обгоревшее... Лежи! К тому же надо фельдшера дождаться, он обещал приехать, повязки поменять. Сказал, что и укол тебе сделает.
— Укол? — Тоня испуганно посмотрела на подружку. — Я боюсь уколов!
Катя с удивлением посмотрела на Тоню.
— Ой! Не могу! — залилась она смехом. — В самое пекло огонь тушить ринулась и не испугалась, а какого-то укола боится! Вот даёт!
— Так это совсем другое, — объясняла Тоня. — Там бояться некогда было, надо было хлеб спасать.


3

— Бабушка, — Илюшка с уважением посмотрел на бабушку Тоню. — Эту медаль ты за тушение пожара получила?
— Нет, внучек, — улыбнулась бабушка. — Тогда меня по-другому наградили.
— Это как?
— Ну... У меня вся одежда пришла в негодность: кофточка сгорела, да и платье единственное оказалось прожжённым в нескольких местах. А косынку свою я и впрямь тогда в суматохе потеряла, — засмеялась бабушка. — Вот тётка Настёна и справила для меня обновку. Из своего сарафана, который для самых торжественных случаев берегла, мне платье пошила и косынку. А у мужа своего, Игнатьича, выпросила китель казачий, который мал ему был. Вот из него жакет замечательный получился!
— Бабушка, а медаль тебе тогда за что дали?
— Медаль, — вспоминала бабушка, — я получила только лет через десять... Так решили отметить не только меня, но и всех, кто добросовестно трудился во время войны.
— Тех, кто сражался за урожай? — спросил Илюшка.
— Не только. Люди ведь в разных местах трудились: кто-то в колхозе, кто-то — на заводе... Но все делали одно общее дело — приближали своим трудом победу. Поэтому и стали называть нас ветеранами войны, участниками трудового фронта.
Прошли годы. На праздник Победы в колонне Бессмертного полка вместе с папой и мамой шагал повзрослевший Илья. В руках он с гордостью нёс штендер с портретом бабушки — Антонины Ефремовны Петровой, участницы трудового фронта.
А все её медали, в том числе и ту — самую дорогую, он бережно хранит. В память о бабушке.

Художник-оформитель Владимир Зеленев (С. Петербург)