Бирмингем

Говорят,
Бирмингем сегодня
слегка остыл,
градус упал
и в нем
стало прохладно.
Ты же помнишь,
как мы мечтали
уехать туда
безвозвратно?
Взять
пару билетов
без раздумий,
в один конец,
— написать историю
солития двух
сумасбродных сердец.
Потеряться
этими улочками
старинного города,
ты хотела купить
винтажное платье,
а я
— наконец отпустить
себе бороду.
Мелочами дополнив
наш изначальный стиль,
мы стали бы
счастливы,
осознав ради чего же
проделали столько
миль.
Дом на окраине,
рядом
— новокупленный
автомобиль,
на завтрак
твои лимонные
кексы,
в которые
ты без конца
добавляешь
ненавистный
имбирь.

А еще
мы когда-то мечтали
создать семью.
Ты помнишь?
Не похожую ни на твою,
ни мою.

Что-то совсем иное
и, оставив прошлое
наконец в покое,
закопав его
глубоко внутри,
вспомни,
как мы обещали
на крыше сидеть
до зари.

Каждую пятницу.

Чтобы глубже
увидеть разницу
между тем, что было
и тем, что мы создали,
обнимаясь
под ночным небом
и его всеми
звездами.

И я бы слушал,
как ты мило вспоминаешь
нашу первую встречу,
так робко со спины
обнимая меня
за плечи.
Целуешь в шею,
без красноречий.
Крепче.
И все говоришь,
что, если у нас будет сын,
то пусть с моими
глазами,
мол, твои карие,
уж слишком в переизбытке
умылись слезами,
и вообще они
ни черта
никому
не к лицу.
Вот только,
за тебя в груди
у меня благодарность
к Творцу.
За твои черты, голос
и за всё, из чего
ты соткана.
За то, что смогла
божеством вырваться
из самого тесного
кокона.

За то, что уже тебе
не страшны никакие бездны,
и что ты со мной куда-угодно
по дорогам, ранее никому
неизвестным.

А знаешь,
я ведь и сам любил
вспоминать наше начало,
как ты испуганно смотрела,
вечно молчала,
боялась проронить
пару слов,
а потом приходила ночами,
лишая меня рассудка,
всякого сна
и снов.

Моя наивная,
робкая девочка,
после которой
изрядно помятой
оставалась
постель,
лучше тебе и не знать
как же сложно дался
мне этот чертов
апрель.

Ещё говорят,
что в нем Бирмингем
беспощадно остыл.
Впрочем, кажется,
я в своих иллюзиях
тоже не мало
поумерил
свой пыл.

И сейчас этот холод,
ощущая собственной
кожей,
понять не могу одно:
где же та, что была мне
всего дороже?