Стены Часть первая

Стены.
Пролог
Снова шел дождь, хлесткий, как плетьми задевающий, заливающий тела, души, ощущения людей, которые двигались к местам службы, работы, в угоду своим семьям, стране, душе, состоянию, двигались, они двигались…
Стаи мокрых птиц, облепивших такие же мокрые деревья, странно и протяжно-громко издавали звуки не похожие ни на пение ни даже на карканье. Растрёпанные, промокшие, живые. Им вторил, хлюпал своими игольчатыми осенними каплями дождь. Эта музыка, согласованная с шорохом оставшейся на деревьях листвы, в смешении с трелью дождя, накатами ветра и промозглыми криками птиц, повергала в непонятное состояние. Деревенели мышцы, тело отказывалось слушаться, мозг не хотел включаться в привычный ритм работы и лишь на ощущениях воспринимался этот перехлёстный мотив. Мотив того живого, что капает, каркает, дует, шевелится и просто издает в этом мире звуки.
Его уже почти не живое, уставшее, изможденное тело, спокойно ожидало встречи, встречи с Тем, кто в самом начале пути попустил ему быть таким, отличным от других, таким, который много понимал, знал и еще больше молчал о том, что знал, молчал о том, что делал, молчал о том, что происходило в его жизни…
Он понимал, если раскрывается и попускается такое простому человеку, то, молчать нужно будет, точно, до могильного холма, об этом не должна знать ни одна живая душа.
Ночью спаслось очень плохо, крики птиц, дождь, стрелы из капель, круговорот лиц, звал и манил туда, откуда никто ещё не возвращался.
В полубреде, часов в шесть утра, он нажал на звонок, чтобы позвать санитарку.
- Ой, Батюшка, вы уже проснулись, прозвенел лёгкий, молодой голосок санитарки - Светланы. Ну что же вы не спите, вам необходимо больше спать, и выздоравливать.
А слабость была такая, что голос не повиновался и только знаками, показав, что может сказать на ушко, он попросил её, пригласить днём священника, Отца Виталия.
Теперь можно, теперь можно всё рассказать, на Исповеди.
Отец Виталий, молодой священник Галичской Епархии, не вошел, а влетел, после полудня в его палату.










Отрок Георгий.

Он лежал на больничной койке в маленьком городке, который приютил его тогда, ещё при рождении.
Начиная с детства этот город повёл его в странный, стремительно-быстрый, как горная река бег, бег за грани… За грани понимания человеческой сущности и науки и бытия, туда, где порушилось всё и обрелось всё. В первый год своей жизни, вышагивая по городской площади, своими ножками он читал стихи. Удивлялись прохожие, поражались и родные. Его дядька Саша, студен сельскохозяйственного техникума, забирая его из яслей просто поражался тому, как вышагивает он и под шаг декламирует стишки, стройно, так у него выходило. В яслях нянечки говорили: наконец-то у нас появился говорящий человек…
 Теперь, находясь в стенах этой больницы, вспоминая картинки детства, юности, прошедшей под покровом этого неба, этого города, он вновь почувствовал тонкий аромат, его ни с чем нельзя было спутать, он ощутил его тогда, очень давно и только единожды.
В далёком уже, 1991 году, его отправили с подругой его бабушки Нины - тёткой Валей, в дальнюю деревню - креститься…
Жарким июлем, сев с утра в душный ПАЗик, протресясь, почти сорок километров по пыльной и ухабистой дороге, он еще не понимал, что с этого дня начнется Новая жизнь, жизнь нового, пусть уже и тринадцатилетнего, Человека.
Стоя в тазу, в прохладном Храме, наводнённом лучами жаркого июльского солнца, среди летающих и искрящихся пылинок, он впервые вдохнул этот аромат, приятно-сладковато-скользкий. Он не просто уловил его обонянием, а именно, ощутил, ощутил всем телом и со словами: «Крещается, раб Божий Георгий», стало тихо, да так тихо и так надолго...
Очнулся он уже в доме О. Николая, когда перед обедом, Батюшка, читал молитву. И вот, с этой первой ложкой кислых капустных щей, приправленных щедро укропом и чесноком, маленькими глотками возвращалось осознание…
 «Крещается, раб Божий Георгий», подумалось, странно, Игорь и Георгий, значит одно и то же имя? …
Тогда, в жаркий июльский день 1991-го, с неповторимым ароматом крещенской воды появился на свет Божий, он - Георгий, сам того не осознавая, какую долю уготовил ему в этом мире - Господь Бог.
Он лежал на больничной койке, сухонький старичок, с тонкими ручками, перебирающими одеяло, словно в руках его были молитвенные четки. И вот, вновь его посетил этот знакомый аромат. Его можно было ощутить обонянием и пощупать руками, так мгновенно налетевший и так тонко, остающийся возле него. Будто музыкальными пальцами, словно как по клавишам, водил он пред собою руками по этим невидимым нитям, вдыхая старческим, изборожденным морщинами носом, этот знакомый небесный воздух, плотно окружавший его постель. 
Внутри, в груди, что-то согнулось, распрямилось, стало так легко и хорошо, как не было очень давно. Он осознал, что всё…
Полётов во времени больше не будет. В мозгу и перед глазами, была, словно, вереница -  пелена времени, сложенная как поленница на монастырском дворе с кругами и завитками, из меж временных скачков, в которых яркими вспышками отражались лица, события, радость, боль, Любовь и Вера.
 Именно безграничная Вера и стала отправной точкой этого круговорота, тем маленьким, самым нижним поленцем, в потоке времени, заточившем в себе на многие годы, прекрасно прожитую, по Божьей Воле жизнь, его жизнь.
 




Глава 1
Не Понимание.
Накатывало, да такими волнами, что работать становилось трудно. Он живо представлял себе, как было бы, всё, по-другому, если бы… Это если бы, складывалось годами, сначала прошло три, потом четыре, теперь вот еще год. Сложно было представить, что он решился на всё добровольно.  Влюбиться, согласиться, прийти, начать, продолжить эти отношения и терпеть, всё время терпеть, плохо понимая для чего и кому это нужно.
Он ходил между рядами рынка, размеренно, делая вид, что ничто не ускользает от его внимания, а на самом деле, был прочно погружен в мыслительную деятельность. Так было всегда, монотонность работы всегда сподвигала его к многочисленным мыслям. Вот и теперь работа в охране, постоянная монотонность, ходьба, движение - провоцировали.
Зачем он терпел? Сам не понимая этого, он продолжал проживать жизнь, на грани терпения, как по лезвию, если что, то раз и обрезался. Но, это самое «если что» - не наступало. Были мгновения, когда он, вдруг, начинал молиться. Монотонность работы, желание понять, докричаться до смысла его мук, начинали складываться в молитву. Она была простой, но текла как ручеёк, погружая его в понимание того, что Он есть и происходящее с ним, не зря происходит. Не зря, потому, как, мучать себя, самовольно, человек просто не мог, а у него это получалось, получалось по жизни, и во многих ситуациях.
Он молился Тому, который должен был его слышать, так говорили предания бабушки и его внутреннее ощущение. Он молился Тому, который двинул его на эту жизнь, на эту ситуацию, в этот тупик.
Тупик, в котором жили два человека. Они были вместе пять лет. Год уже, почти, как были женаты и не клеилось, не срасталось, было как-то неудобно всё. Было как-то тревожно всё, словно не его это всё, словно, не так быть должно всё. Работа в охранной фирме заставляла его отупевать и, если бы не мысли и не молитвы, если бы он не подталкивал себя к размышлениям, к анализу происходящего, можно было бы просто порушить всё в одночасье, а потом ложиться и умирать.
Умирать не хотелось. Пусть и не стало в его жизни любимых занятий. Перестала существовать его музыкальная группа, разъехались в разные города лучшие друзья, стихи, музыка, проза - не писалось ничего, не хотелось ничего и это происходило с ним на третьем десятке, прожитых лет.
Он понимал, что для двадцатилетнего, молодого человека, он как-то много знал, понимал, замечал, в сравнении со сверстниками. Это всё и всегда происходило внутри него, не особо рассказывалось близким об этом, да и не спрашивалось с него ничего. В последнее время он варился в каком-то собственном котле, в обстановке, которую знал, понимал, но не принимал.
Отбродив день между прилавков, его напарники принимались за игру. В центральном проходе стояла «Ромашка» на пять компьютеров, в которые, делая ставки, резвились охранники рынка, проигрывая, порой не маленькие суммы. За ними было интересно наблюдать, лица, мимика, от выигрышей, ставка по полной и спуск с небес… Он не играл, ни разу, было просто не интересно. Смешно было наблюдать, за людской алчностью. Так проходили его сутки, за никчемной, монотонной работой. Утром нужно было очухиваться и идти в Университет.
Ранним утром он возвращался с этой работы, погрузившись в троллейбус. Скользко, на остановке, из тралика, пришлось прыгать через огромную лужу. Весна устроила - разливанное море. В этом городе, на остановках и возле магазинов, неубранные брустверы сугробов превратились в монстров, изрыгающих грязно-черную, ядовитую жидкость, затопляющую и заполняющую все свободные ниши, весенних скользко-бездонных тротуаров. Удачно приземлившись, он размеренным шагом, но, как бы, полу-скользя, полу-бежа, отправился к светофору, на пешеходный переход. Надо было двигаться к дому.
Домом это было назвать сложно, от «Дома», именно Дома, где теплится жизнь и горит семейный очаг, это сооружение отличало многое. Это был только остов из кирпича с множеством ниш, построенной, еще в советское время, общаги в девять этажей, со своим муравейником из кухонек и комнат, в которой весёлою гурьбою жили студенты ВУЗа. Альма-Матер собиралась запахнуть летом перед ними свои двери, выпустив их, птенцов гнезда своего, на хлеба вольные. А пока, пока пришла весна, и он продирался туда, в этот «дом», через моря разливанные и сугробы талые, утопая в серо-чёрной каше, то одним сапогом то другим, совершая неимоверные по амплитуде прыжки с выкрутасами, да так, что сумка с вещами, порой, служила обезьяним хвостом и рамкой равновесия.
В этот день было почему-то особенно тяжело. Мысли приходившие во время службы на работе, не покидали. Его ненужность и внутренняя неустроенность, давили.  Ночью, во сне, он молился, так сильно и так не обычно, даже читал сквозь сон, что-то не знакомое и не понятное, но так складно и хорошо, так тепло и светло было на душе от этого…
После полу-бессонной ночи в охранной фирме, которая приютила его на время, давая хоть чуть заработать и начать не зависеть от родителей, немного пошатывало, хотелось спать и, как ни странно, пива. Так и хотелось употребить несколько глотков из стеклянной, прохладной бутылки, чтобы, потом, позавтракав уйти в дремоту, а проснувшись, взяться и поехать во второй половине дня учиться. Прощупав карманы, он понял, нет совсем ничего.
И вот, вывалившись из этого троллейбуса, он, в этом своём желании, как ребёнок, стоя посреди скользоты и черноты талых вод, вопросил к Тому, который всегда должен слышать прошения нищих, сирых и убогих: «Отче наш Николае, скоропослушный наш заступниче, ну дай мне, хоть десять рублей, на утоление этой сиюминутной слабости». Это воззвание, пролетело так стремглав и прозвучало так ярко и надёжно, что ли…
  Перепрыгивая через очередную лужу, он увидел «десятку», лежащую на сером льду и очень удивился, когда поднял её. Бумажка была суха и даже шуршала, словно, кто-то, только что идущий, перед ним, бережно её положил и она, спокойно ждала только его. Но, никого этим промозглым и скользким утром впереди него не было… Вот же Чудо, не веря самому себе и происходящему, он поднял эти десять рублей и положив в карман, бодро перепрыгивая через лужи, зашагал к магазу, который работал посуточно.
А переживания, подкрепленные состоявшимся фактом, начали наползать с всевозрастающей силой.
Он остановился на углу, открыл вожделенное и сделав пару хороших глотков, стоя у стены магазина, снова стал привычно накручивать на душу, никак не покидающие его мысли.
- А если бы от тогда, пять лет назад, остался и не поехал, не было бы того дня рождения, не было бы той встречи, не было бы, радости, боли, слёз, отчаяния. Как же могло быть всё…. Как же могло быть всё по-другому.
Не покидали его эти мысли и исписанные несколько блокнотов, с переживаниями, слезами, осознанием, того, что может быть можно было прожить эти годы не так, не давали ему спокойно жить, рассуждать и дышать. Они уже несколько лет лежали в шкафу и давили, давили. От выпитых нескольких глотков напитка и усталости, наваливалась теплота и нега. Так бы и стоял здесь, возле этой стены, и купался в своих переживаниях, которые расслабляли и проносили перед глазами совсем другие картинки, о которых он никому и никогда не рассказывал, это было его негой, это было его рекой, с тёплым течением, которое могло унести так далеко, что возвращаться и открывать глаза не хотелось. Не хотелось вновь, окунаться в действительность, которая протекает без неё…
Господи, Отче Николае, скоропослушный наш, заступниче сирых, ну дай мне, хоть одним глазком, хоть как-то увидеть, что же могло быть, если бы я остался и не уехал, тогда…
Эти мысли так, стремглав, пронзили его, так разбередили его, заставляя повторять слова, обращенные к Нему, всё чаще и чаще.
- Да что же такое, десятку, значит можно выпросить, а вот это, сокровенное, личное, можно ли выпросить у Тебя?
- Отче Николае! Шептал он почти в забытьи, устав от ночной смены и убаюканный несколькими глотками, благо, закуток возле стены, давно им примеченный, позволял спокойно постоять, вжавшись в стену и помечтать и подумать, и поплакать, оставаясь не замеченным ни прохожими, ни работниками этого суточного.
Он вышел из своего закутка, подверженный и насквозь просверленный, своими мыслями и переживаниями. Навстречу вновь вылетело весеннее утро, слякоть, лёд, каша на тротуарах, по которой он продолжил свой скользкий бег до общаги.
Дорога проходила по аллее, простирающейся до стадиона «Спартак» и скользкие тротуары, заставляли барражировать и от этих поворотов, прыжков и скачков, постоянно прерывались и перескакивали его мысли.
- Как же так, если всё это правда и есть там, на небе высшая сила, неужели она не видит мытарств его сознания и кипения души, неужели не понимает, этот, кто там, наверху, не ужели не видит, что, сейчас в мыслях своих желает простой человечек. Обращаясь туда, наверх, он желал понять это сущее, это настоящее, это неподвластное, человеческой сущности бытие, неужели, неужели невозможно, вот, как десятку, так, запросто, взять и нарисовать, ему, просящему, плачущему ту, другую жизнь, его жизнь. Жизнь с той, которую он, искренне, все эти годы желал и любил, любил и страдал, страдал и жил… Жил с другой, тоже дорогой, дорогой по сердцу. Тогда, как, в душе, в душе, всегда была, она - Таня…
 Он так рано успел устать от этой жизни. Так она загибала она его. Загибала, так, что и радости не было никакой и шаг, шаг, лишь, отделял его от того, чтобы, её эту жизнь, взять и закончить. Кому она нужна? Кому? Эта пустая, заключенная в объятия двух, не понятно, любящих ли, нужных ли, на этой земле, друг другу людей, у которых не получается, не получается быть вместе. Кому она нужна, такая жизнь?
 Не складывалось у него, не складывалось, не срасталось это всё в его понимании…
Захлёстнутый нитями мыслей и чувств, он доскользил до поворота на котором стояла вмерзшая за зиму, в лёд, почти по горлышко, водная колонка. Захотелось воды, просто похлебать из-под неё, облиться по шею и прекратить, прервать, течение этих мыслей внутри себя. Нажав на рычаг, согнувшись на скользком льду, прильнув к колонке, он с жадностью приник к металлическому соску трубки и мощными глотками гасил, внезапно нахлынувшую жажду…
Ледяная вода городского водопровода вдарила по разгоряченному быстрой ходьбой телу. Взахлеб, почти давясь, согнувшись над колонкой, на этой куче намерзшего льда, он поскользнулся и потеряв равновесие, съехал, извернувшись, на пятой точке, вниз, на мокрый тротуар. Пакет с остатками ужина и одеждой, остался в руке, банка не разбилась, но, балансир не помог. Поднявшись и почесав ушибленный копчик, он направился к общаге.
Тяжелая металлическая дверь, как всегда, с усилием подалась. Ногой, а потом плечом, он оттолкнул привычным жестом её от себя. В нос ударил знакомый запах только что заваренного растворимого кофе, из банки, и за столом, привычно возникло миловидное лицо любимой вахтерши - Нины Алексеевны. Прошагав восемь шагов до бордюра, разделявшего пространство холла общежития он, прибавивший шаг, вынужден был остановится от резкого, щёлкнувшего по ушам, знакомого окрика Нины Алексеевны:
- Кууудааа! Кудаааа, так разогналсяяя!
-Ты к кому? Ты кто такой?
- Нина Алексеевна, да вы что, это же я! - Ответил он с небольшой усмешкой, по отношению к вахтерше, продолжая двигаться к дверям, ведущим на лестницу.
- Да, стой же, тебе говорят, - в голосе её прозвучали грозные нотки.
Пришлось остановиться и обернуться.
Нина Алексеевна, надев на нос, висящие на верёвочке, на груди, очки, присмотрелась и расплылась в улыбке.
- Игорёёёк! Вот же ты шутник, каким всегда и был, напугал старушку. Какими же такими судьбами к нам?
Теперь, видимо, пришло время шутить Нине Алексеевне, подумалось ему.
- Как это какими? Живу же я здесь, с работы вот бегу, а Наташка у меня дома или уже ушла?
- Вот же ты даёшь, какая-такая Наташка твоя? 
Нина Алексеевна посерьёзнела и подбоченилась…
-  Как это, какая? Жена, мы же здесь, с сентября, вдвоем в 67-й комнате живем, Нина Алексеевна, вы не устали?
- Я-то не устала? Только тебя, вот уже года три-четыре как не видела, ты здоров ли?  Исчез давным-давно и не появлялся, что с тобой, ну ка, давай на диванчик присядь.
Его сердце застучало, мысли поплыли:
- Да как так-то? Я вчера же утром ушел, на сутки, работаю в охране, здесь при рынке, вы же знаете! Сегодня что, первое апреля? Позавчера же вечером, мы с женой, сидели здесь, на этом диване, в ожидании очереди в душ, и вы тут были, мы же с вами разговаривали. У вас тут, что репетиция первого апреля, что ли происходит? Я устал и пойду к себе! Спасибо за розыгрыш, классно! Пока!
Он попытался-было, приоткрыть дверь, чтобы выйти на лестницу, но, тут, маленькая и шустрая Нина Алексеевна, горой стоящая на защите приоритетов студенческого общество-жительства, резко забежала вперёд, преграждая ему путь.
- Не пущу, не положено!  Сейчас позову коменданта, перешла она на крик.
- Нина Алексеевна, ну хватит, вам бы в театре играть, я устал и хочу спать, еще диплом писать надо, пытаясь умерить пыл вахтерши, сказал он.
- Елена Николаевн! - Заложил уши, её визжащий, теперь, голосок.
Елена Николаевна, ровно, через 10 секунд буквально, как при пожаре, вылетела в холл из своего кабинета и, уже на лету, пристально присматривалась к ситуации.
Елена Николаевна была, очень бывалым человеком, её громоздкое тело и чистая душа, никак не соотносились с тем, что было у неё внутри. Облик грозной коменды, а боялись её все, на самом деле, был утончён и прекрасен. Она любила поэзию и Некрасова, Есенина и Бродского.  На самом деле, когда дочка кастелянши стригла всех студентов, за умеренную плату, в пинатах администрации общежития, Елена Николаевна, никак на это не реагировала, и потрафляла и начинающей камеристке и тем, кто у неё стригся.
- Ой, Иваноооов, здравствуй! И пышное тело Елены Николаевны выплыло из двустворчатых дверей.
Ну вот, хоть комендантша сейчас успокоит разгневанную вахтершу, подумалось ему со вздохом облегчения.
- Здравствуйте Елена Николаевна, что у вас тут сегодня за постановка? Отрабатываете навыки борьбы с проникновением противоправных элементов?
- Ничего у нас не происходит, всё как всегда, у тебя как дела, сто лет не видела? Как ты, где ты? Наш музыкант...
 Елена Николаевна была настолько спокойна и невозмутима, что поставила его своим вопросом, в полный тупик.
-Так, здесь я, заканчиваю 5-й курс, стал он произносить, смущаясь и не веря в то, что происходит.   Живу здесь, в 67-й комнате, с женой Натальей. А вы не в курсе будто бы?
Елена Николаевна была человеком повидавшим на своем комендантском веку многое и многих и шутить была расположена только в определенные моменты жизни. По её лицу он понял, всем своим существом, что сейчас был совсем не тот момент.
Ответ, который она услышала, был ей не понятен и когда, на её возглас: - Где здесь? - он прямо и серьёзно, даже настойчиво, сказал,
Ну, тут, здесь, в общаге,
 её лицо переменилось…
- Пойдем-ка со мной!
 И развернувшись на 180, градусов, распахнув дверь на лестницу, она указала ему путь наверх.
 - Пойдем-пойдём, в 67-ю!
Поднимаясь по знакомой лестнице, наверх, на 5-й этаж, они молчали. Ему было не по себе, впереди, словно не чувствуя усталости от восхождения, несла свое крупное тело - Елена Николаевна и он, плетясь позади, пытался переварить ситуацию.
Смешно, сговорились они что ли?
Поднявшись на пятый, повернув налево, они прошагали холл по диагонали и остановились возле его комнаты. Номер на двери был тот самый – «67», подрисованный им самим, черным маркером, заботливо одолженным у Лёшки Семёнова, еще на первом курсе, когда они с другом  заехали в эту комнату. Потом, по прошествии почти 4-х лет, его мытарств из квартиры в квартиру, они с женой получили эту же комнату, чему он был несказанно рад и начал выстраивать здесь свой семейный быт - первого года супружеской жизни.
- Ну вот же, моя комната – сказал он и достал ключ, вставил в замок, попытался провернуть, и….
Ничего не произошло, замок не открылся.
Комендантша, с гордым видом, мол, - а я что говорила, - постучала своим могучим кулаком раз, постучала второй, тишина…
 Спустя полминуты, в течении которых, они молча переглядывались друг с другом, за дверями послышалась возня, замок щелкнул и в проёме появилось заспанное лицо его однокурсника Ромки Забаева.
- Ну, чё надо-то? – прозвучал сонный голос.
Он отошел назад и облокотился о подоконник… Мозг пытался переварить эту перемену, произошедшую всего за сутки.
Ну, быть такого не может, он не мог понять, как же так, он сутки назад, вышел из своей комнаты, спустился вниз, пошел на работу, оставив молодую жену в комнате №67, и сейчас этого не стало. Как же?
Забаев, меж тем, протер глаза, и выглядывал из-за тучного профиля комендантши.
- Ну заходите что ли, удалился внутрь комнаты, шмыгал носом и натянув треники, стал, что-то смахивать и прибирать на столе, пытаясь убрать тот бардак, который царил в комнате.
Он вошел и не поверил глазам своим. Всё было не так, дух был не тот, запах, расстановка.
- Романыч, - спросил он своего однокурсника прямо, ты меня узнаешь?
Видно было, что выпито с вечера было не мало, и Романыч, подняв глаза на его лицо, что-то искал в кладовых своего мозга.
- Ты, похож на Гошу Иванова, который учился с предыдущим курсом, и куда-то уехал, с группой, что ли, выступать, или…и, всё больше ничего не знаю.
- Да, я это, я же, ну, Ромка! Мы ж с тобой учимся в одной г-группе, - почти прошептал он.
 - Видел тебя, только на фотографиях и то очень давно. Как это, ты со мной учишься?  Че надо-то?  - Рома, явно начинал нервничать, надо было прекращать как-то этот цирк.
Елена Николаевна, глядя на всё это дернула его за рукав и ошеломленного произошедшим, попросила следовать за ней, вниз.
Спускаясь по ступенькам, он уже начал, потихоньку предполагать, что же могло произойти, гремя по стенкам, пустой банкой, с остатками ужина в пакете.
Давило не то что не понимание происходящего, а не понимание общее, какое-то. Он был здесь, еще сутки назад, тут была его жена, был его быт, была его жизнь, и вот сейчас, он, стоит здесь, в этот момент, словно и не было, того, что его окружало. Точнее говоря, оболочка была, окружающая действительность, в которой не было того привычного быта и Наташки, и жизни той…
Пойдем-ка, попьём чайку и поговорим, - прервала Елена Николаевна, мысли, опустошающие его сознание.
Чай пошел во благо, Елена Николаевна пыталась рассуждать о жизни… Но, непонимание происходящего, никак не вязалось с настоящим, которое было в его мозгах.
Молча похлебав чайку, он уже не хотел отвечать на вопросы.
 Он понимал и не понимал, он сейчас здесь, здесь, где и должен быть, но, его нет там, а он есть здесь… Этот вопрос, повис в его мозге… Как же так?
Все, кого он знал, видел каждый день, прожитой жизни были здесь, а его в этом, окружающем его пространстве жизни не было…
Чай был выпит.  Надо было что-то предпринимать, куда-то идти, кому-то звонить, что ли?
Мысли, не то что бы путались, их не было….
 Он никто, его просто здесь нет…
34-44-36 в мозгу пронесся телефонный номер. Да надо позвонить Лёхе, он же его вчера сменил, на работе, он же его видел, он же с ним общался...
Кого? Да, его.
- Я же вчера на пересменке был, промелькнуло в голове.
34-44-36 память же помнит.
Откуда же позвонить?
В соседней общаге был телефон-автомат, мозг заработал быстро.
Идти недалеко, усталость такая и общий перегруз… Побежал.
Он зашел в общагу Технолога и припал к телефону-автомату.
34-44-36, Лёха, он же должен знать.
Набрал знакомые цифры, пошли гудки…
- Алло, тёть Валь, привет, это Гоша, Лешка дома?
- Гош, привет, а ты где? Ты как? Вы же вчера уехали в Питер, на концерт… Что-то случилось?
Минута это была, или две-три…
- Тёть Валь…
Он не знал, что сказать…
- Кто в Питер? Какой концерт?
Трубка сама упала на вешалку… Понимания  не было, шока не было тоже. Поступили доказательства, о том, что его жизни здесь нет.
Фраза т. Вали: «Вы уехали вчера на концерт в Питер -  стала камнем, ударившим его по голове.
Отойдя от общаги, пройдя, по серой скользоте, вниз к стадиону, он начал понимать, что в этом временном отрезке нет его того, который есть здесь.
Мысли бились лихорадочно. Что теперь? Куда? К кому?
Его нет?
Лёха, с группой, какой группой? Мы же развалились… Кто в Питере…
Что-то было нужно делать?
 Идей не было.
220-210 – Тоша, следующие цифры, просквозили в мозге. Надо позвонить Тоше, он то точно в курсе происходящего с ним.
Снова путь по серой мартовской аллее, обратно к телефону-автомату.  Сумка с остатками еды, как балансир…
Набрал - 220-210…
-Здравствуйте, Антона можно?
Через 30секунд сонный голос Тоши возвестил о том, что он жив.
- Тоша, привет, это Гоша.
- Какого хрена, так рано, - послышалось из трубки.
- Антох, это Гоша!
- И… Ты с поезда что ли выпал? Голова раскалывается… Мы вас вчера проводили же…
Антоха, мигом протрезвел, поняв, что с ним говорит автор, вчерашнего происходящего.
- Так, ты, как? Ты спрыгнул? А концерт?
Антоша, явно понимал, что голос соответствует его реципиенту…
- Я жду тебя через пол часа у ЖД-Вокзала. Отрывисто произнёс он.
Хоть кто-то его сегодня, смог его идентифицировать, это вселяло надежду.
В обратный путь, возле той-же колонки, снова захотелось пить, опять, жадно, он припал к этому соску.
Путь до привокзальной площади занял немного, на дворе потеплело, бежали ручьи, перепрыгивая, через заботливо прокопанные коммунальщиками канавки, он добрался до Вокзала.

Пол часа ожидания друга, дали понимание, что встречаться с ним нет необходимости, он понял, что происходит. Судьба, Господь Бог, какие-то силы, закинули его в нить жизни, которую он не проживал. Он не проживал её сам, и этой жизни не было в его мире.
Он очутился здесь, он ,тот, но, в другой нитке и здесь, другое течение жизни его родных, знакомых, друзей, оно уже отличается от его действительности, во всех пазлах, этой, новоявленной ему жизни всё по-другому. Он это понял.
Осознание всего этого резко пришпорило, он очнулся, отряхнулся, словно протрезвел.
По анализу событий, решение было принято мгновенно.
- Он не должен встретиться с Тошей.
Понимание, пришло не внезапно. Раз его нет здесь, он должен возникнуть и появиться, там, где должен быть в этой нитке.
Пусть у Тоши это будет только сном, видением, с похмелья, он не должен быть здесь.
Развернувшись на 180 градусов, он зашагал прочь от вокзала, туда, на трассу, где можно поймать машину, фуру, которая едет в Питер, туда, где по свидетельству друзей, он должен быть.







Глава 2 Путь.

Прогулка по городу дала новых мыслей, думалось, думалось. Думалось, до тех пор, пока на очередном повороте улиц, ему не встретился старый знакомый, бывший майор СОБРа – Коля.
- О, Гоша, здорово, сто лет, куда так резво бежишь?
- Привет Коля, прогуливаюсь, так, между делом, до Заволжья, ты как? Чем жив?
В пакете Николая, возникла неизменная, утренняя четвёрка.
- Сядем?
- Давай.
Это лучше, чем ничего, и хоть кто-то его, просто признал, сейчас.
Сели во дворе, на скамеечке, распечатали. Как водится, стаканов не было, зато был его ужин в пакете, на закуску.
- Как сам?
- Да, всё вроде ничего, пенсия, скучаю по службе, ты как? Всё поёшь?
- Да, Коль, пою. А что оставалось ответить!
Распитое на двоих, со старым товарищем, дало немного тепла и еще больше понимания, что он двигается в правильном направлении. Разговор был не долгим, так, как дела, как песни, как пишется, Коля никогда не заострял их отношения на каком-то фанатизме, он просто был хорошим знакомым, с которым можно было выпить и обсудить насущное. Коля пошагал домой.

Преодолев пешком мост через Волгу, он крутил и крутил в памяти моменты прошлой жизни, что-то должно было зацепить его мысли за память. Проходя мимо поста Гаи, созрело простое решение, попросить у гаишников тормознуть фуру, которая довезёт его до Питера, туда где концерт, группа, друзья, где хоть как-то сложится понимание нити жизни, в которую его бросило Время, теперь он стал точно понимать, что необходимо делать.
Лейтенант гаи, как ни странно, согласился помочь и довольно быстро тормознул Маз, который шел на Питер, неспешная проверка и как-то легко, он оказался в кабине грузовика. Тронулись в гору. МАЗ, нагруженный досками и брусом, запыхтел черным дымом, наблюдаемым в зеркале правого борта и начал своё не бодрое движение, туда к цели, туда, где есть кто-то, кто прояснит, что же здесь в этой жизни происходит.
Он провалился в дремоту, которая живо превратилась в сон-явь, воспоминание, одного интересного момента жизни, когда, он, отгуляв, с друзьями-одноклассниками, Новый 1996 год, пришел на празднование Рождества, к Татьяне.
Таня была в его жизни не просто одноклассницей.  В девятом классе, она стала, можно сказать, его Музой, с появлением которой, началось написание стихов, обдумывание жизни и его собственной жизненной философии.
К десяти вечера 6 января, загодя, закупившись бутылкой красного вина и одной водки, они с другом Лёшкой, прибыли, скатившись с «Поклонки» (так именовалась городская гора) в гости к Таньке. Как-то так получилось, что он, забежав к ней, поздравить с Новым годом, напросился на это приглашение, а она, согласилась принять его, в гостях, у себя дома, для встречи и празднования праздника Рождества. Одному ему, питавшему определенные чувства, идти не хотелось, было и сладостно и страшно и он прихватил с собой Лёшку.
И вот в 22:00, как и было условлено, гости стояли у её двери, прозвучали заветные два звонка и дверь открыла Таня.  Они разделись и сели за заботливо накрытый стол, который украшала картошечка и салаты.
Начался праздник, выпили, о чём-то говорили, что-то вспоминали, про походы, про учёбу в школе, про то, кто и где сейчас учится. Выпили еще, и как-то, вдруг, он перестал слышать разговор Тани с Лёшкой, ему вспомнился 1985 год, осень, когда Таня приснилась ему в первый раз.
Тогда, осенью, уже поспел и начал перезревать, крыжовник в их саду, ягод было много.  Снилось ему, словно, стояли они, вдвоём возле куста, ели эти ягоды и смотрели друг на друга. И вот, на следующее утро он, этот маленький семилетний человечек, просто подошел к ней в классе, встал между рядов парт и сказал: «Таня, ты мне сегодня приснилась, пойдём ко мне в сад, есть крыжовник».
 Это было сказано перед всем классом, она заплакала, закрыла лицо руками, опустилась за парту и, что оставалось делать?
Он даже не помнил, о том, что было дальше… Это событие всколыхнуло, его маленькое сердце, растревожило маленькую, чуткую душу. Знал бы он тогда, чем обернется это в будущем… Таня.
 – Так, она, впервые прозвучала в его душе.
- Пойдём танцевать.
Танька включила кассетник, и они, втроём, немного хмельные и счастливые, танцевали под «Доктора Албана».  Было легко и хорошо, вечер состоялся. Рождество было встречено в хорошей компании, рядом была она – Таня.
Время двинулось за полночь, нужно было собираться домой, уже пришла Танина мама, пора. Компания вышла на крыльцо, на морозный воздух. Лёха пошел вперёд, бросив фразу: «Ну догонишь» ...
 Снежинки плавно-плавно опускались в свете фонаря.  Они остались наедине, на крыльце.
 Он ощущал её впервые, так близко.  Так манил запах её духов, так блестели её чёрные вишнёвые глаза, что сдерживать свои чувства и порывы, не было смысла. Он, нежно, как умел, прижал её к себе и первый в их жизни поцелуй, закружился в плавном падении ночных снежинок. Не верилось, не хотелось её отпускать, не хотелось идти домой. Было так сладко, тепло и хорошо, здесь, на крыльце - вдвоём. Её губы, такие не знакомые, такие неумелые, нашли то что искали. Падал снег, такой лёгкий, и почти прозрачные снежинки, медленно опускались на них, приникших друг к другу.
- Так бы вечность стоял, сжимая тебя в объятиях, - прошептал он и снова приник к её сладким тёплым губам. Вечность пролетела очень быстро.
- Ну всё, всё, пора, пора, тебя Лёха ждёт.
Сказала она и отстранила его от себя.
- Ладно, пока, с Рождеством, я побегу, я забегу к тебе.
Он спустился вниз по ступенькам. Снежинки кружили свой плавный хоровод, а в его душе трепетал тёплый Рождественский танец с ней и снежинками, - танец их первого поцелуя.
Потом закружила учёба, танец снежинок постепенно исчез из его мыслей, он так и не пришел к ней, так и отпустил, так и упустил этот счастливый момент. Просто положил его к себе в душу и отпустил на дно, заменив сладкие зимние прикосновения новыми друзьями и новой влюблённостью.
Сон сгинул...
Очнулся уже на стоянке, когда Алексей — шофёр, во всю храпел, сзади на спальном месте. Выпрыгнул из кабины, размяться. Они стояли недалеко от трассы, возле заправки. Наступило промозглое, холодное весеннее утро, мыслей не было, было лишь понятно, что отступать некуда и нужно двигаться по намеченному плану, туда, в Питер. Ужасно колотило и от холода, и от предстоящего – неизвестного.



                Глава 3 Окрыление.

В долгой дороге приходилось во всём надеяться на шофёра – Алексея, так как, ни денег, ни съестных припасов у него с собою не было, а злосчастный пакет с остатками вчерашней еды пришлось выбросить в урну еще по пути на Заволжский мост.  Лёшка, оказался весёлым, беззаботным добряком, - этакий небритый, чуть полноватый Санчо-Пансо, дорога с рассказами и жизненными ситуациями, скрадывала тягостные мысли, мысли о происходящем, о его настоящем.
- Ну что, «голодающее Поволжье», - раздался с соседнего сиденья его хрипловатый, прокуренный голос, вылезай пойдём завтракать. Они ехали уже 13 часов, и только теперь он понял, что кроме комендантского чая, и разделённой на двоих с Колей-собровцем, скудной закуски, в его желудке, почти сутки ничего не было. В придорожной кафешке для дальнобойщиков, был борщ и жареная картошка.
- «Давай, музыкант, наворачивай, а то, на сцене упадёшь, опозоришь край родной», весело подшучивал Лёшка, выставляя на стол, купленный на двоих обед.
   Борщ, картошка и компот из клюквы, мирно улеглись в его желудке, расплёскивая по телу определённую негу. А в душе был шквал из переживаний. Что он знал? Только то, что его группа отправилась в Питер на концерт. Какой, где, кто организовал? Кто в группе? То, что там басист Лёха, это факт. Кто еще? Пришлось напрячь мозг и проработать параллели по прошлым своим мыслям, относительно тех людей, которые были знакомы ему в Питере и могли как-то посодействовать на музыкальном поприще.
Довольный и сытый Лёшка весело рулил, попыхивая очередной сигаретой, он не приставал с расспросами, видя, не особо вменяемое состояние своего пассажира.
- Во, слушай, - прогремел Алексей, не смотрел, недавно фильм с Ван-Дамом, где он перемещается в прошлое и спасает от бандюков свою семью? Классный фильм…
- Нет, не смотрел, а что там конкретно?
- Короче, Ван-Дамм, работает, типа, в Службе Времени, в организации такой…, И Лёшка пустился в рассказ о фильме.
Господи, ну вот и этот туда же, промелькнуло в голове, так это же мой, наверное, случай.
Так, надо мыслить логически, к кому обращаться в этой параллельной реальности.
Их кумир и путеводитель Юра Шевчук?...  Да нет, слишком высоко. Как-то была уже попытка выйти на него, через Олега и что… и всё…
Олег! Да, конечно же, Олег, друг семьи родительской, он, только он, мог что-то сделать для них в Питере. Хлопки по карманам… Записная книжка… На месте.
С Олегом, они знакомы были с детства, вспоминалось, как он, с дядей Витей, другом отца, приезжали в гости. Олег был тогда с гитарой, весь такой серьёзный, пел Высоцкого, Битлов и Цоя. Да-да, Олег.
Телефонный номер и адрес их квартиры был в записной книжке, скорее бы, скорее бы уже приехать.
Питер встретил их мелким дождем, снега здесь уже не было, Лёшка высадил его возле склада, к которому ехал, дал ещё 50рублей, пожелав удачи и творческих успехов и обозначил направление к таксофону.
Да, мир не без добрых людей, в который раз уже убеждала его жизнь.
Поблагодарив Лёшку за всё, крепко обняв на прощание, он направил свой путь к таксофону. Мелкий, противный дождь заливал за воротник, с хвоста его волос капали капли. Что ждёт впереди? Ах, только бы он не ошибся в этом своем понимании ситуации, только бы это был Олег!
В ближайшем ларьке он купил телефонную карточку, нашел заветную телефонную будку и набрал номер.
- Ало! В трубке зазвучал знакомый голос тёти Тани.
- Здравствуйте, тёть Таня, это Гоша, Олег дома?
- Ох, пропажа, ты где хоть был? Олег и ребята, тебя с прибытия на вокзал, сбились с ног искать, - раздалось озабоченное восклицание тёти Тани, на том конце трубки
С его плеч, прямо гора свалилась.
- Да, простите тёть Тань, так вот в дороге получилось, загулял со знакомым, - голос задрожал.
- Где ты сейчас?
- Я на окраине, в районе финского… Сказал он наугад.
Тётя Таня, явно была расстроена, не стала задавать вопросов, и направила его на точный адрес.
- Так, едешь на Академическую, в бывший ДК Комсомола, там репетиции, так Олег говорил.
- Всё, я понял, тёть Тань, спасибо, доберусь, - ответил он дрожащим от волнения голосом.
Пазл сложился. В голове, конечно был бардак, но есть уже, хотя бы направление и место где его точно знают и ждут. Как туда добраться, на оставшиеся 30 рублей и разыскать своих, это уже дело техники.
До метро пришлось добираться на перекладных, благо, рядом оказалась стоящая на обочине машина, старенький жигуль поломался, и хозяин копался в моторе.
- Может помочь чем? – спросил он в надежде, что будет им по пути, когда автомобиль починится.
- Привет, из-под капота выглянул чумазый парень, да вот, генератор меняю, можешь снизу поддержать, ну никак не смогаю один гайку навернуть.
- Конечно подмогну.
Дождь стал понемногу стихать, что несомненно радовало его, промокшего уже до нитки.
Через пол часа они ехали уже к ближайшей станции метро, словами перебрасываясь, так ни о чём, и обо всём.
- Спасибо вам большое, он выбрался из авто и спустился в метрополитен.
В нос ударил привычный запах, из детства. Он всегда ассоциировал этот запах с детскими воспоминаниями, когда, раньше они часто приезжали в этот город, в гости. Запах Питера был связан с метро, вкусом сосисок и Пепси, которого в их глубинке, тогда не было совсем.
Сверившись с планом станций, он понял, что ехать было не далеко, три остановки.
Мысли, снова возвратились к тому, что ожидало впереди. Там, уже совсем рядом, в ДК репетирует его группа, без него. Как встретят, что сказать? Что репетируют? Что за концерт? Как себя вести? Что рассказать о том, где и почему он задержался? Он же ничего не знал о происходящем в этой жизни, ему впервые суждено было к этому прикоснуться. Это доводило до дрожи, до такой внутренней тряски, что казалось, будто у него жар и озноб, одновременно. Его трясло от мыслей о встрече с неизвестным, неизбежно-неизвестным.
Выйдя из метро, он спросил у прохожего, где находится ДК Комсомола, и получив направление зашагал туда, через Питерские дворы. Дождь прекратился и местами, сквозь низкие Питерские облака, начало проглядывать солнышко. Он шел к своей неизвестности, промокший до нитки, старая кожанка не спасла и висела сейчас на нём тяжелым грузом, в карманах было мокро, мёрзли ноги. Не мерзли только мысли, которые отгоняли чувство холода, голода, колотило и без того.
ДК Комсомола, оказался - двухэтажным зданием, советской постройки, годов 50-х, изрядно обветшавшее, серое, в одних, общих красках с городом, в котором, ждала его новая линия жизни.
Тяжелая дверь хлопнула за его спиной, и он оказался в просторном фойе. Справа была вахта, за стеклом которой сидел дедок, лет 70-ти, в круглых очках, несомненно тоже из 50-х годов.
- Здравствуйте, а как пройти в зал, на репетицию, здесь группа моя должна быть, - голос дрожал, руки тряслись, ну чем не похмельный синдром.
Так, промелькнуло в голове, скажу, что в поезде ночью, встретил старого знакомого и загулял, ну как еще объяснить свое исчезновение…
- Здравствуй милок, а кем ты будешь? - Раздался голос из-за стекла, и пронзительный взгляд деда, уже буровил его насквозь.
Меж тем, с верхних ступенек раздался хохот и гвалт знакомых голосов, вниз спускались Костяй и Лёха. Пока он успел сообразить, что происходит, они, уже, поворачивали за лестничный пролёт, куда-то в подвал…
- Костик! Крикнул он, голос был шаткий и глухой.
Ребята обернулись и обомлели.
- Гошан!  Ты, чертяка, - закричал Лёха, что с тобою? Ты как выглядишь? Ты куда пропал-то?
Пацаны кинулись его обнимать, и рассматривать, видимо что-то в его облике, было явно не так.
Оброс, как дед, ты бухал что ли где-то?
- Да, простите, пришлось, так… Неожиданно всё вышло, простите…
Голос подрагивал, но, то, что его признали и приняли, уже успокаивало.
- Пойдём курить, быстрее, там Макс наверху, уже кипешует, концерт вечером, а тебя нет, что-случилось-то?
 Лёха, снова его обнял и дружески потряс.
- Дай сигарету, расскажу. Хотя, давай спокойно покурим и пойдём, наверху и расскажу. Олег как? Сильно ругается?
Надо было начинать разговор с каких-то общих точек, курили под Лёхины анекдоты, всё как тогда.
Олег действительно ругался, но увидев его состояние, смягчился, - работать-то сможешь, бродяга?

Он вошел на сцену, где стояли инструменты, репетиция шла. Макс бросил на него свой грозные взгляд, и не стал даже подбирать слов, видя в каком состоянии он прибыл, не было смысла ругать, вечером концерт, подошел обнял, со словами:
 хорошо, что, жив, и видя, как он потерян, здесь на сцене, сказал пойди отдохни, ты свои партии и так сыграешь. На репетиции присутствовал и еще один персонаж, Андрей, старый приятель брата и музыкант одной из Костромских групп. Как оказалось, теперь он с ними и играет на соло-гитаре.
Все вместе пошли на перекур.
- Ну рассказывай, бедолага, - взгляд Макса из-под очков был строг и добр одновременно.
- Что рассказать? Пошел в поезде курить, ночью, встретил старого своего земляка и разговорились, пошли в вагон-ресторан. Что, да как? Рассказал, чем занимаюсь, что на концерт едем, слово за слово, загуляли, пели, ресторан поставили на уши. Я что-то буркнул о жизни такой, о правительстве, ну, как обычно… Была вызвана милиция, получил палкой по голове, очнулся в отделении транспортной ментовки, уже на вокзале в Питере.
Рассказ полился рекой, да, так, словно он действительно проживал эти часы в вагоне-ресторане и милиции. Что еще сказать? Выпустили. Позвонил Олегу домой, тётя Таня сказала куда ехать, вот добрался, устал как собак.
- Да, видно, тебя трясёт всего, - сказал Макс, ой точно, Танька же…
И протянул ему сотовый.
Сотовый, у него самого его не было, а у Макса, помнится, в другой жизни, год как уже был, он даже сейчас его номер вспомнил от страха…
- Танька?  - Спросил он, что Танька?
- Да звонила она, спрашивала где ты, как ты, что мне было отвечать?
– Спит говорю еще. Звони, – и Макс, снова протянул ему телефон.
Он взял телефон и вышел за кулисы. Сел на стул и пытался сообразить, как же дальше поступать. Танька, какая Танька? Понятно, было только то, что она ему кто-то, далеко не последний человек, раз звонит и волнуется. Кто она? Как ему с ней себя вести, как строить разговор? Что у них общего?
Спрашивать об этом у ребят? Как бы это выглядело? Он не должен им говорить того, что с ним произошло, он приехал к ним, тем кем был для них, а тут концерт…
Господи! А если, это та Танька, его Танька, которая только недавно, по дороге приходила в воспоминаниях. Что делать?
Сколько прошло времени, пока он взвешивал все за и против, было не понятно. Очнулся он от того, что Макс толкнул его в плечо. Они уже оказывается отыграли три песни, а он даже не слышал этого, погрузившись в свои размышления.
- Макс, набери её, я даже не знаю… Но… (он даже не знал на какой номер звонить). Так стыдно, как и разговаривать…
- Да уж, начудил ты, - промолвил Макс, - Но, она не злится, только переживает, ты же не звонил ей столько.
 Давай я наберу, скажу, что ты проснулся, что всё хорошо, а потом тебе дам трубку.
- Давай так.
Его охватывал ужас, его снова заколотило, мозг лихорадочно думал, что же говорить, как же говорить, с кем???…
Макс отошел вглубь сцены, было видно, как он начал разговор, ходил, что-то кивал в трубку, улыбался, значит разговор проходил хорошо. Вот он развернулся, быстро дошагал до него и отдал трубку…
 -Ало, ало же! Раздался знакомый из юности, звенящий колокольчиками голос.
- Ало, ты что еще спишь, что ли?
Это была Таня, та Таня… с которой снежинки кружились в Рождественском поцелуе. Голоса у него не стало, была просто тряска, в душе и теле.
- Ало, Таня, - и он потонул, где-то сам в себе, Таня, Таня.
- Алоооо, - её вопрошающий голос, на том конце трубки, пытался до него докричаться и бил в самое яблочко его души…
- Прости, я так вымотался в дороге, что уснул, и только добрался до зала, к ребятам, - наконец-то смог выговорить он. – Как ты?
- Как я? Я хорошо, рада что вы добрались, волновалась, что с тобой, Макс, как-то странно отшучивался, ты спишь они репетируют, странно это всё.
- Нет, нет, всё в порядке, я только, серьёзно, очень устал, голова, что-то болит, дождь этот, погода Питерская давит… Ты чем занимаешься?
Таня стала рассказывать, как она сходила на учебу, что там было, про погоду, что возвращалась домой по Советской, пешком, и что на светофоре у пл. Конституции, когда переходила к дому, какой-то гад, окатил её с ног до головы, из грязной лужи, пролетев на красный. Что Олька очень ждёт… Олька…
Вот и сложился его пазл, тот самый, о котором он так вопрошал, стоя у стены... Не верилось.
Таня всё говорила и говорила, а он, он, провалился внутрь себя не слышал и мало что понимал.
Из разговора стало понятно, что они были вместе, в этой жизни.  Они были вместе, жили вместе, учились, он занимался музыкой, концерты с группой в Питере. Олька…
Вот она, это же она, та жизнь, о которой он вопрошал ещё недавно, Господа Бога, стоя у стены, с бутылкой пива, купленной на найденные в луже 10 рублей. Это она, эта жизнь, которая не сложилась тогда, которую не случилось прожить. Тогда, там, так и не вернувшись, как обещал, к Тане после Рождества и прощания на крыльце.
Господи, Господи!!!  Как же это? Ты есть, есть ты Господи, пролетело в его голове. Слов не было, слёзы потекли ручьём, его внутреннее, вдруг, загорелось пониманием, что, не просто так всё в жизни происходит…

Таня уже просто кричала в трубку: «Ты что там, опять заснул, что ли, ты меня слышишь? А твой телефон где? Почему ты не берешь свою трубку»?
- Я, п-п-прости, - он не знал ответа на этот вопрос.
 - Я может быть, просто забыл его в поезде, я не помню, Танюш. Я так переживал за этот концерт, в каком-то состоянии нахожусь, я плохо соображаю. Всё плыло перед глазами, тот мир рухнул,а другой восстал, что и как говорить…
- Ну ладно, люблю тебя и скучаю, давайте, удачно вам отыграть, вы же на разогреве у «Би-2», первый серьёзный выход.
- Что? А, да, я тебя, тоже, скучаю, скорее бы к тебе. Пока.
Всё, вот и решилось и понятно стало, теперь он здесь.
В голове словно плуг прошелся, распахивая новую борозду, которая болью пронзила мозг. Тяня, она, Олька…
- Давай, давай оживай, до концерта три часа, да что с тобой, коньяк будешь, - прозвучал чей-то голос.
Он даже не понял чей, всё затмевала волна происходящего. Рядом стоял Андрей, - коньяк-то будешь, воскресай давай.
- Ага, давай, Андрюх, будем! Он взял из рук Андрея стакан и выпил залпом.
- Андрюх, пойдём курить, и пробежимся по репертуару.
Пошли курить в итоге все.
Он сел в углу курилки, просто, вжался в него, оглядывая окружающих друзей и впервые, за эти вымученные дни улыбнулся. 
- Ребята, как я рад вас всех видеть, давайте грянем по-нашему, по Стерховски и зажжем этот зал…










Глава 4 Поезд.

Он смотрел сквозь стекло автобуса на Питер, отгремел концерт, отыграли лучшие вещи. Ребята узнали в нём своего вожака, своего «Стерха». Зал, Питер и Би-2, узнали, что такое Костромской рок. Было радостно, немного хмельно, пацаны пили вино, Лёха травил, как всегда, свои анекдоты, ржали все.
Но, его мысли о предстоящей встрече с ней, обрывал хохот ребят. Было и хорошо и тревожно одновременно. Сейчас они приедут на вокзал, сядут в поезд и …. Там будет встречать его она – его Таня.
Он уже знал о том, что был там, там был он, он был с ней, он понимал, что там он у неё был он, был тем самым, который должен быть. А здесь, по дороге к родному городу, у него всё ещё не было её… Она у него ещё не состоялась, в нём не состоялась.
   Была белая полоса, большой прочерк -  у него не было её.
Понимание этого, так сильно растревожило его, что ехать домой стало страшно…
Куда??? 
- Господи, управь, как ты управляешь и сейчас, пронеслось в голове.
Помоги же мне, Господи, как-то же мне нужно быть, Господи, быть с этим всем, если ты позволил случиться этому всему… Это пронеслось в голове мгновенно.
  Домой, домой, пора домой, пацаны орали, уже песню Сектор Газа – «Пора Домой» и он, вместе с ними двигался в этом микро-автобусе.  Куда двигался?
 
Разговоров с ребятами не было, в машине царила, какая-то, общая эйфория, от концерта, от успеха, напряжение схлынуло, все орали, пили, отдыхали…
- Макс, дай коньяка, - попросил он с переднего сиденья.
Выдернув пробку, он привстал и прокричал тост, свой любимый: «За нас с Вами и за Стерх с ними». Ураааа!
Сделал мощных два глотка, так, чтобы прожгло и упал в кресло. Было хорошо, рядом были родные пацаны, не подозревающие даже о том, что происходило. Больше всего его волновал приезд домой…
 Его просто вырубило в поезде, после полу-стакана чая.
ПОЕЗД.
На верхней полке всегда спалось плохо и пацаны никак не могли угомониться.
 Вдруг, он стал понимать, что что-то происходило вокруг …
Сквозь сон, в полудрёме, он слышал отчётливо, очередной Лёхин анекдот, он и спал, и одновременно словно не спал, происходило что-то не понятное. 
Во сне, как наяву, пришло понимание, что он - не здесь. Он слышал ребят, Лёху, травящего очередной анекдот, но было что-то ещё, где-то, на первом плане, что ли… и во сне ли это было?
Но, это было словно наяву, но словно сквозь, происходящее в купе…
Он понял то его куда-то затягивает. Оставалось, словно бы, резкость навести. В висках застучало, он стал видеть комнату, знакомые очертания, большой полукруглый стол, на котором стояли бутылки и тарелки. Он не просто это видел, он ощутил всё своим телом. Ощутил, что, что встал с дивана, оглянулся и увидел, как, у стенки храпел Тоша.
Он узнал эту квартиру, эту обстановку, он был у Макса, в Костроме, август месяц, десятое число утро, после записи их первых песен в Григорцево.  Они вернулись в город. Нужно, нужно ехать домой в Галич. Это же он, он проснулся, здесь в далёком уже, для всех, 1996-м году. Сколько же на часах?
Шестой час утра, возвестило электронное табло на телевизоре. Он встал, походил, все спали безпробудным сном. Что же делать? Он здесь, а надо ехать домой, на вокзал, на поезд. Джинсовка висела на привычном месте, он же здесь всё знал, всё было знакомо, это же его время, хоть и на пяток лет назад. Он стал понимать, что находится в квартире Макса, там в 1996-м году, после приезда первой записи группы из Григорцево...
Странно было, еще и то, что, он ощущал себя, одновременно и на верхней полке поезда, ехавшего из Питера в Кострому и был там в, прошлом.
Может он сошел с ума, уже совсем?  Он находился в двух измерениях одновременно, тело и здесь, в поезде, и в другом времени. Он там, себя ощущает, двигается, думает, понимает, может пощупать вещи, одеяло тёплое поездное, которым накрыт, полку верхнюю. Дурдом какой-то. Он слышит храп Тоши и Макса, здесь, в квартире, в Костроме в 96-м, и понимает, происходящее в купе и поезд, в своём-не своём времени, он тоже видит…
Что же такое происходило?
   Не укладывалось в голове. Пусть так, но нужно было действовать, раз он попал в 96-й, в 10 августа, значит зачем-то его сюда забросили, значит нужен этот отрезок, значит, ему необходимо его пройти, необходимо его прожить, а может заново и по-новому прожить...
 И он пошел, пошёл, прочь из квартиры Макса, туда, на вокзал. Эту дорогу он уже проходил, там в 1996 году, только лишь, было отличие, от прошлого, всё было гораздо быстрее, что ли…
За шаг он проходил, или пролетал, сто метров, всё летело перед глазами, не давая опомнится.
Вокзал, билет до Галича, поезд, верхняя полка, жесткая, пить хочется, только закрыл глаза, приехал в свой город. Как и в прошлый раз, спрыгнул на ходу, после моста, потому что, по Октябрьской идти быстрее и ближе, чем топать от вокзала.
Он ловил себя на мысли о том, что он знал куда надо двигаться и о том,  что будет дальше… Он знал…Просто знал и предполагал всё заранее.
Сейчас, вот, на улице, не доходя до школы, будет у Андрюхи – свадебный выкуп невесты. Его хороший знакомый женился. Он забежал в дом и так же, как и тогда, поздравил молодых, выпив шампанского.
Тогда, в том времени, как и сейчас, это шампанское здорово поправило здоровье. Он ощутил это, находясь одновременно на верхней полке поезда Санкт-Петербург – Кострома и в прошлом.  Шампанское ударило в нужные мысли…
- Не идти домой, как тогда, а остаться на свадьбе… Пропустить День Рождения друга, и не сделать того, что было сделано там… Может именно это изменит, то течение жизни. Не сон ли это? Так всё явно.
- Дииимыыыыч, вдруг заорал он, стоя на дороге, давай невесту воровать.
Бросились, слегка, чтоб, ощутить, что это наяву, он получил от Андрюхи в ухо, - больно, по-настоящему. Кража не состоялась, зато голова перестала болеть и осознание пришло, что это наяву….
 Он так же летел, шаг за сто метров, а то и более, летел, летел и проживал то что не прожил, это стало понятно и радовало, и будоражило,… какой же кайф…

Свадьба перекочевала в ЗАГС, потом, катались, потом в столовку завода. Он сидел за столом, на свадьбе, был немного пьян, видел это всё, воспринимал и ехал одновременно в поезде Санкт-Петербург - Кострома, тоже, слегка пьян и ошарашен происходящим…
А если ускориться? Зачем мне снова проживать каждую минуту, - пролетело в голове.
Вышел на улицу, закурил. Что-то надо затеять, снова промелькнуло, нужен какой-то фактор, и дал в нос, стоящему рядом Димке, слегка. Димка ответил, понеслась… Какая же свадьба без драки. Да так лихо закрутилось, до милиции.
Забрали в отделение его, Димку, ещё трёх знакомых пацанов с района. Ехали в бобике, молчали, качало…. И в бобике качало, и на верхней полке купе поезда Санкт-Петербург – Кострома в настоящем. Он ощущал себя и тут, и там, это было просто невозможно и так реально…
Он понял, что может здесь, в прошлом что-то такое сделать, что изменит жизнь и приведёт к ещё большему пониманию. Он понял, вдруг, что это, снова ему попустилось, и это ощущение было настолько внутренним, что он и сообразить, сам в себе этого не мог. Он попросил Всевышнего, снова взмолился о том, чтобы стало все как должно быть… Других мыслей не было.
Из отделения, спокойно отпустили, после звонка Отцу, чай бывший их начальник. Папа не удивился похождениям сына, это было не в первый раз.
Вышел, вдохнул свежий ночной воздух. Удивительно было, то, что он чувствовал, тонко, своё присутствие здесь, вплоть до дуновения ветра, знал, что будет дальше. Словно он это уже проживал.
Он сорвал, по привычке, травинку тимофеевки, пожевал и зашагал в центр. В голове сложилось, всё очень просто – к Тане. Пусть ночь, пусть, так, но, он должен идти к ней.
Вот оно, крыльцо, на котором состоялся хоровод снежинок. Три ступеньки вверх. Привычные два звонка, означали, что это пришел именно он. Он не был у неё с того самого Рождества. Так закрутила жизнь, учеба, новая влюблённость, будь она не ладна… Песни, гулянки, общага, репетиции …
И вот, он, с фингалом, хмельной, этой ночью, пришел к ней, с таким чувством, словно и не было прожито этого отрезка времени, словно он только недавно вышел от неё, хмельной от поцелуя, и никогда не уходил больше.
Дверь открыл Саша – её брат, они всегда были в хороших отношениях.
- Привет, Саш, позови Таню, очень нужно.
- Ты в курсе сколько время? И Саша ушел, прикрыв дверь.
Чрез две минуты, к нему вышла она – Таня.
 - Здравствуй, Танюш, я не знаю, что сказать, я приехал к тебе.
- Погоди, постой, ответила она шепотом, я сейчас. И закрыла дверь.
Господи, как же всё дрожало внутри, в эти вечные - пять минут.
Наконец-таки, она вышла.
 - Пойдём на стройку, покурим…
- Тань, ты всё куришь ещё?
На стройке был их уголок, где, порой они собирались, что-то обсуждали, курили.
Теперь, он знал наверняка, зачем и как он здесь, и то, что ему была нужна она, она, а не их общение в курилке.
   Стройка будущего здания, нового горкома КПСС затянулась, поросла травой и мхом, там было хорошо пережидать дождь, там просто можно было пересидеть, когда не хочется никуда идти, побыть, подумать. В который уже раз они проходили этот путь, забравшись в недостроенное здание через окно, по кирпичам. Вот, только теперь он взял её на руки, прямо с подоконника. Шел с ней на руках вдоль, по большому коридору, несмотря на темноту, он знал куда идти, помнил каждый поворот, эти ходы были записаны прямо на подкорке. А ещё, он не забывал и ощущал, что едет в поезде Санкт-Петербург – Кострома, в своей новой нити жизни.
Темнота только способствовала, их дыхания оказались рядом, они вместе делали вдох и вместе выдыхали. Несмотря на темноту, они видели друг друга, их глаза смотрели друг на друга и дыхание их, и сердца их работали вместе. Он бережно поставил её возле стены, туда, на кучу кирпичей и как тогда, в Рождество, нежно, как мог, сгрёб в объятия.
Кирпич хрустел под ногами, превращаясь в крошку от трения… Они были вместе. Даже слов почти не было, только трение кирпичей и стук колёс поезда Санкт-Петербург – Кострома, который он ощущал всем телом, а ещё, он ощущал, всем телом её, любимую, желанную и наконец-то, такую близкую…
Расстались только под утро, счастливые, влюблённые, вновь. Он летал, летал и даже не помнил, как добрался в утренних туманах до дома и завалился спать. Моргнул глазами и вот уже утро. Но, он всe ещё продолжал слышать стук колёс поезда Санкт-Петербурк-Кострома в новой жизни.
   Получив люлей от отца, он бежал в гараж, за мотоциклом.
 - Клоп, бензин есть?  - На бегу спросил у младшего брата.
 -  Есть, - ответил озадаченный Сергун.
Оседлав коня, он помчался на шоссе, хотелось, просто, полететь, выжать из мотика всё, и на скорости более сотни км\ч, раскинуть руки, навстречу ветру.
Поехать сейчас к ней, забрать её, посадить позади себя и проделать то же самое, только уже вдвоём.
 
Это видение, происходило, чувствовалось, в том времени и длилось, шло равномерно, словно пару недель было прожито:
Они гоняли по городу на мотоцикле, он познакомил её с родителями.
Они любили друг друга, часто на ночь оставались у него в саду, где снова поспел крыжовник и любили, любили без роздыха, погибая в этой любви, настолько, что сердца их, уже просто были готовы выскочить наружу… Они были вместе, вместе, там…
Он уже не хотел ускоряться, эти минуты, дни недели, надо было прожить, прочувствовать, потому что, наконец-то, у него была Она. А у неё был Он.  Он пробыл с ней, там, в этом наваждении - сне, наверное, месяц, два, даже не считал и не определял, и одновременно, ехал, ехал, всего лишь ночь, в поезде, из Питера в Кострому.
 




Глава 5 Их мир.

Лёха закричал – поодъёёмм!!!
 Это было здесь наяву, он ехал в поезде Санкт-Петербург – Кострома, из Питера, с концерта.  В коридоре купе их встретило новое утро, солнечное и немного морозное, весеннее, такое, которого у него никогда ещё, наверное, не было.
Теперь у него была она, там в душе, там, не наяву, там, словно во сне и должна была появиться уже здесь.
 Он прожил с ней, эту новую жизнь, пока был в пути, прожил, прочувствовал эти не состоявшиеся, тогда, в той линии, мгновения жизни. Он ехал к ней. Он понял, что, только Господь Бог, только он, был способен так дать, так почувствовать, так прожить эти, поистине счастливые мгновения.
Он стоял перед окном, глядя на проплывающую в окне поезда реку - Волгу и впервые, перекрестился. Уже не вдруг, а поняв, кто стал управлять этой его, можно сказать, до того, никому не нужной жизнью. Стало так легко и хорошо, там в душе и здесь в теле, что захотелось оттолкнуться и улететь.
Пролетая мимо его мыслей и чувств, поезд прибыл на вторую платформу, солнце ослепило, но… Ослепили ещё сильнее, её глаза. У вагона его встречала Таня и трёхлетняя Оля. Здесь, в этой жизни, у него была Она и Оля.

   Это было чудо. В бликах весеннего солнца, ярко светились её глаза и ещё ярче светилась улыбка маленького человечка - дочки, Ольги.
Он сбежал по ступенькам вагона, бросил сумку и опустившись на колени, обнял их обеих. Внутри всё рвануло к ним и он уже не смог сдерживаться, слёзы лились, губы целовали.
- Пап, ну ты и соскучал, оказывается, - прозвучало над ухом.
- Да, милая, я так по вам соскучал.
 И слёзы с ещё большей силой хлынули на колготки Татьяне.
- Пойдёмте домой, а? Так хорошо. Только это он и смог сказать.
Пару минут, он просто не мог разомкнуть объятий.
- Костяй, мужики, заберёте инструменты, да? Я домой, – прогремел над платформой его, уже уверенный голос.
Перейдя через рельсы к вокзалу, он прижал Татьяну к стене, взял за подбородок, и взглянув в вишнёвые, любимые глаза, впился в губы…
 А Олька, уже трясла за рукав: «Мам – Пап, Мам - Пап».
А ему было не оторваться, он так долго её ждал и всего-то, благодаря дорожному видению, «несколько часов её не видел».
Шли вниз по Советской, жевали блины с малиновым вареньем, в припрыжку, в обнимку, в догоняшки. Было так хорошо, что и говорить было не нужно.
 - Как концерт?
- На Ура!
- Как ребята?
- Фанатеют и счастливы. Костяй и Макс, просто в нирване, что ли…
 Вы как? Ты как?
- Я дождалась, мы, смотри, вон как, Олька светится.
- Да, я словно заново вас нашел, вы такие мои, мои…
Дом был недалеко, шаги весенним днём, втроём радовали и хотелось идти и идти...
Он уже, словно знал, куда нужно двигаться, словно знал, где они живут и как живут.
Он понимал, что всё это, по дороге, положил на руки и в душу Господь Бог. По-другому не могло быть, он понял, осознал и принял это.
Прогулка во времени, пока шел поезд, прояснила всё, они вместе, и так счастливы, что о таком счастье ему даже и не мечталось.
Господи, снова взмолился он, стоя у подъезда дома, спасибо тебе, я даже слов не найду, чтобы выразить благодарность. Молится буду, приходить к тебе буду чаще. Только не покидай меня теперь, только не отнимай теперь…

Со смешинками и догонялками пришли к дому, он стоял на перекрёстке улицы Советской и Бульвара Петрковского, аккурат возле ГТРК.
Квартира была двухкомнатной, уютной. Их кухня, была обращена на солнечную сторону. Третий этаж, с видом на его любимый магазинчик, что возле остановки. Такого подарка он совсем не ожидал. Жить в этой жизни, в том же районе, - это было и удобно и тяжело одновременно. Под ложечкой всё же посасывало, от мыслей о прежнем житии, не забыть же всё, не выкинуть, словно отработанный материал в мусорную корзину.
- Ну что, Танюш, вкусненького?  Сказал, как зная, что под паром стоит его любимая - картошка с курочкой.
- Всё, моем руки и за стол, - Таня была и радостна, и строга, доставая из-под полотенца, кастрюлю с тушеной картошкой.
Олька взяла его за руку и повела в ванную, мыть руки.
- Пап, а ты больше не уедешь? – в её голосе была тревога.
- Пока больше никуда не приглашают, не поеду, – сказал он, с нотками отцовской уверенности.
- Ну всё давайте, уже, бегом за стол.
Таня, накрыла семейную поляну. На маленькой кухоньке, места хватало как раз троим.
Он вышел из ванной, перекинув через плечо полотенце и посмотрел в её глаза. Как же он по ним соскучал, по этим чёрным глазам, по этому взгляду, который может и убить, и помиловать.
Он стоял в дверном проёме, смотрел, как она управляется со столом, усаживает дочку, так заботливо и ласково, и слёзы, вновь навернулись на глаза. Как же так, как же, хорошо здесь с вами. И снова прозвучали внутри слова благодарности:
«Спасибо Господи, спасибо, что ты мне это всё даёшь. Я так благодарен, всё что скажешь, за это счастье, отдать готов. Ты мне подарил это счастье, радость эту, дочку и Таню».
Он сидел за столом, ел картошку и закусывал, заботливо припасённый Таней коньяк, смотрел, то на неё, то на Ольку. Она была похожа на маленького ангелочка, не по годам рассудительная, с глазами-вишенками, как у мамы, строгим лицом и пшеничными, длинными, густыми волосами. А когда её звонкий смех наполнил кухню, он понял, как же всё здесь у них хорошо…
День пролетел в житейских хлопотах, варили суп, сходили на Спартак, на коньки, смеялись, бродили по улицам. Вернулись, уставшие и счастливые.
Олька улеглась, а они стояли в дверном проёме, из которого, в окно, был виден перекрёсток. Они, смотрели на вечернюю городскую суету, объятия и поцелуй их захватили всецело.
Знала бы она, как давно они не были рядом…
Знала бы она, как долго он к ней шёл…
- Ну, что, баюшки, что ли, прозвучало из его уст?
- Пойдём спать, я так устала без тебя, – её щекотливый и игривый голос, манил в семейное ложе.
- Пойдем, я так хочу тебя, о Боже…
  Он не спал, лежал и смотрел на спящую любимую. Снова, потекли из его глаз, слёзы радости. Вышел на кухню и снова, своими словами обратился к Богу. Его снова мучало, теперь мучало счастье, он понимал, что если получаешь такое, то… расплачиваться нужно будет, нужно будет расплачиваться.
Мысль о том, чтоб выйти во двор, на воздух, взять бутылочку пива, побродить подумать, успокоиться - не покидала. Да, там же любимый магазин, суточный, теперь очень рядом, по диагонали, через перекрёсток.
Накинув лёгкую куртку, он вышел из дома, в знакомый магаз.
- Здравствуйте, - словно по привычке, прозвучало из его уст при входе.
- Ой, здравствуйте Гоша, давно не заходили, - произнесла пухленькая продавщица за стойкой.
- Да-да, уезжал, концерт был - промолвил он, погруженный в подсчёт наличности.
- Вам как всегда, - снова зазвенел голосок из-за стойки.
- Пожалуй да, мне, как обычно.
  Надо было побыть одному, подумать
Взял бутылку светлого и, как всегда, пошел в свой закуток, туда за магазин, там была ниша возле стены. Там две стены словно смыкались с двух сторон, делая этот закуток почти не видимым.
Откупорив бутылку, большими глотками, ополовинив её почти, прижался к знакомой стене…
На душе было так хорошо, так спокойно. Там дома его ждала Таня и Олька. Сейчас он придёт, постоит в дверном проёме, посмотрит на перекрёсток, с мигающим светофором, пройдет в комнату, к доче, поцелует её и ляжет под бочок к ней, к той, которую так долго ждал и вот, нашёл.
Он даже не заметил, как с этими мыслями, выпил остатки, перешел дорогу и поднялся на третий этаж, голова кружилась и совсем не хотела думать о дальнейшем. Ключи, весело выпрыгнули из кармана куртки, и… Он не поверил своим глазам, сердце заколотилось с бешенной скоростью, кровь побежала по венам так, что он, испустил рык, крик, что это было…
Ключ был не такой, замок был не такой, дверь была не такая. Он, нервно, дерганул ручку двери, сбежал на этаж вниз, правильно, третий… Начал стучать в дверь, снова и снова, не веря в происходящее…
Когда дверь открыла бабулька с миловидным лицом, внутри всё оборвалось…  Он просто опустился на колени и заревел, громким мужским рёвом. Он осознал, он понял, что произошло…

  Через пару часов, он встал с парапета тротуара что прямо на дороге, возе дома, и медленно пошёл, туда, через перекрёсток, вдоль аллеи стадиона «Спартак», туда - домой, в общагу, зная и понимая, что произошло… В кармане куртки он сжимал ключи от квартиры, квартиры, в которой, в другой ветке жизни, спали два его любимых создания , Таня и Олька.
  Сказать, что его трясло, это ничего не сказать.  Стоя на светофоре, он трясся весь, внутри, словно пружина, давящая на все стороны – вибрировала. Он осознавал всё, и горе душило его, рвало изнутри, душа просто металась в теле.  Он был благодарен, судьбе и Господу Богу, за произошедшее с ним, но, к такому резкому перелёту, готов не был. Его внутреннее существо не успело ещё насладиться, той негой, тем счастьем, той, обретённой заново любимой. Той, другой жизнью, счастливой жизнью. И вот, резко всё оборвалось. Он понимал куда ему придётся возвращаться. Сколько дней его не было, вернее он, тот, он, там был, и как-то проживал эти дни. Теперь он ясно стал понимать, что же происходит.
Он шел по вдоль аллеи Спартаковского стадиона, ощущая безграничную пустоту от происходившего. В памяти были живы прикосновения любимой, слова дочки, их мир, их кухня, спальня, объятия перед сном, и мигающий в окне светофор.
Как теперь с этим жить?
 Он понимал, что Господь дал ему посмотреть, ощутить, понять, проникнуться той линией жизни, а зачем и для чего? Для чего он снова отправил его сюда, в эту реальность, в которой ему было больно. 
Он снова сел на парапет прямо посередине аллеи. Холодно, пусть, он реально понимал, что это дал ему Господь-Бог, по-другому он не мог этого объяснить.  Вот оно, понимание, сейчас он снова откроет дверь общаги и попадёт в свой мир, туда, к Наташе в комнату с номером «67». То, что Господь ему это дал и показал, не утешало, а коробило, коробило, Душу и тело. Но, ещё больше внутри, возрастала уверенность в том, что это возможно, что это осуществимо, но, было не понятно, отчего же этот процесс зависит. Возможно, от его молитв, от его открытости к Богу, и к О. Николаю Чудотворцу, возможно, возможно, возможно, пролетало в его мозгу…
 Это всё, стремглав, бежало в его мыслях, и понимание того, что он может вернуться к своим любимым, Ольке и Тане, лежало на поверхности. Вот только, когда и как, когда и как?







Часть Вторая
Глава 1
Время и пространство.


Пока брёл по аллее, отмороженная о парапет пятая точка, напоминала о действительности, в которую он должен сейчас попасть, и становилось совсем тягостно. Ночь, там в общаге в комнате « 67»его ждёт Наташка. Как прошли эти несколько дней в параллельной нити жизни, он не знал.
В мыслях просквозил простой и надёжный, на первый взгляд, план, выпить, и сослаться, на это, если получится.
С этими мыслями он бодро зашагал к кабачку, который работал, не взирая ни на что, сутками.
Слякоть весенняя, мысли, происходящее, перелёт, всё в нём роилось, этаким, большим облаком в мозгах. Как дошел до кабачка, даже не запомнил, открыл дверь, вошел протёр очки, и увидел Колю-омоновца, сидящего в компании друзей.
И сразу подумалось, не случайно… Ему просто сейчас, необходим был живой человек и простое не напрягающее общение. Нервы накалённые, было необходимо остудить, и чуть, хотя бы, чуть – забыться.
- Оооо, какие люди и без охраны. Николай, явно был рад видеть старого приятеля, он и не предполагал, что они не виделись буквально, пару дней, которые пронеслись в другой жизни.
- Что так среди ночи? Присаживайся, давай, - Коля был искренне рад встрече.
Взяли графинчик водки, каких-то бутербродов, сока, сели. Наконец-то можно выдохнуть.
- Да, долго не виделись, - наконец-то произнёс он. Как там твоя служба? Что нового? Давай рассказывай.
Хотелось слушать, не хотелось думать, надо выкинуть сейчас мысли и насладиться общением.
Коля, как оказалось, несколько дней назад, приехавший из очередной командировки в Чечню, вёл своё повествование, которое щедро было разбавлено купленным вином и со всевозрастающим градусом, становилось всё красочнее, в его описании и всё мрачнее в осознании его действительности.
После четвёртой, когда душе стало совсем не выносимо, он спросил:
- Коль, а вот, война там у вас, уже не война, по большому счёту, что это и что-то светлое в этих командировках есть?
- Конечно есть, - Николай, немного смутился. Светлое, это, желание вернуться и золото - это семья, к которой нужно вернуться.
- Вот за это я и хочу выпить, я тоже хочу вернуться к семье, - прозвучало из его уст, и он расплескал очередные порции по стопкам.
Выпили, каждый о своём, тост, оказался ёмок.
Это, то что необходимо было ему, здесь и сейчас…
Он же не собирался рассказывать Коле о том, что за эти несколько дней произошло в его жизни. 
Как же, хорошо и красиво, по-дружески, с тостом, у него улеглись те чувства, которые он так начал лелеять в себе, после этого перелёта. Стало легко и хорошо...
-Знаешь, Коль, - сказал он, а ты не представляешь, как ты с этим тостом попал в самую точку, моей души. Я так тебе благодарен.
- В чём проблема, - по-военному прокричал, от выпитого, Николай, мы сейчас и за всё остальное тост подымем и песню ещё споём. У нас же гитара твоя здесь, вот споём, порадуемся и пойдёшь к семье, всё будет хорошо.
- Ну, так и быть, давай споём.
Разгорячённый выпитым, он с радостью принял инструмент из рук барменши и запел «Поезд».
Песня, спетая уже не раз, для завсегдатаев этого кабачка, и сейчас сделала своё дело. Аплодисменты, от засидевшихся за столами, не заставили себя ждать.
Только он увидел её, эту песню, впервые, по-новому. Через эмоции и события, нескольких прожитых дней, он и пел её по-другому, и дышал этой песней по-новому.
«Ждём чуда», пелось там, он это чудо видел, он был там в этом чуде.
От мыслей этих, захмелелось, да так, что ноги подкашивались, и голова закружилась, несмотря на трезвость мозга.
Коля, подхватил его из-за стола, - Давай-ка, мой дорогой, я доставлю тебя в семью.
И тут его совсем расслабило. Болтаясь как лисий воротник, на плече Николая, он понимал, что его куда-то перемещают, но мозг, перенапряженный цепью событий и алкоголем, не хотел вдаваться в подробности, куда его несут и зачем.

- Ну что бродяга, давай просыпайся, над его ухом звучал знакомый голос, - что ты так и будешь у нас тут весь день храпеть?
Он открыл один глаз, и перед его лицом возникло лицо Нины Алексеевны. Охххх, - только и смог он произнести, - Нина Алексеевна, опять вы… Цирк продолжается?
- Давай вставай циркач, скажи спасибо, что я тебя такого, у себя оставила и не пустила к жене. Срам-то какой, Омон на закорках принёс…
Мозг с трудом включался… Что, Омон? Какой?
Он понял, что, это Коля его доставил до дома. Он лежал в каморке вахтеров на диване, сколько было времени, он не знал. Напрягая зрение, он посмотрел на висевшие на стене часы, - пять утра.
- Нина Алексеевна, простите меня, что так был пьян?
- Да, видел бы ты себя, я напугалась, ОМОН стучится среди ночи, тебя принесли, удостоверение показывает - амбал этот, говорит мне, чтобы к жене до утра тебя не пускать, чтоб выспаться дала, ему к семье мол надо, и надо чтобы был трезв.
Ох и напугали меня, думала в милицию звонить.
- Ой, Нина Алексеевна, знали бы вы, промолвил он сквозь зубы. Голова раскалывалась от недосыпа и от понимания того, что выпито было много, да и спето не мало. Надо было подниматься на пятый этаж, домой, с объяснениями, а голова не думала, совсем, алкоголь не сгладил того, что произошло…
Он поднимался на пятый этаж, а в душе была она, он помнил и понимал всё. Словно просквозившей метелью, в мыслях и памяти, был образ Тани и дочки Ольги. Он остановился между этажей и попытался сосредоточить себя на настоящем.  Та линия жизни, перебарывала – Таня и дочка, стояли перед глазами, её голос, её возгласы: «Пап, а пап» … просто не давали успокоиться раненной душе…
Он остановился между этажей. За окнами начинал просыпаться город. Внизу, возле соседней общаги – буксовала белая шестёрка, роясь в весенней каше, своим задним приводом.
В памяти, вдруг, ярко вспомнилась шестёрка дядьки Вити, и то, как он впервые сел за руль автомобиля и самостоятельно поехал.
Тогда, году в 1991, в гости приехали родственники. Сестра отца, тётя Галя, с дядькой Витей, которого он с детства обожал, купили шестёрку и приехали к ним, и к Бабушке Нине. Он тогда, впервые, появился этот, собственный- автомобиль родственников. Это, могли тогда себе позволить не многие. Он не вдавался в подробности, ему было просто в кайф, что к нему приехал его любимый дядька, да ещё и на машине, да ещё и на шестёрке.
Празднование приезда и встречи удалось, как всегда, под любимые песни Отца и дядьки Вити, под любимую курицу с картошкой, неизменно привезённой из Череповца и приготовленной, тёткой Галей, по бабушкиному рецепту. Уже глубоко вечером, они вышли на улицу, к подъезду, на свежий ночной августовский воздух, туда где красовалась машина. Её молочно-белый цвет, был ещё глубже, в свете розового фонаря, освещавшего территорию возле дома.
- Ну что, нравится, - дядя Витя был очень счастлив и горд своим автомобилем, давай, полезай за руль, отдал он команду своему племяннику.
Вот то-то наконец счастье выпало, - и он стремглав оказался за рулём.
Дядька Витя затушил сигарету и сел рядом.
- Заводи, с полной уверенностью сказал он.
Тут стало, как-то страшно.
- Выжми сцепление и поверни ключ.
Немного трясущимися руками, он выжал сцепление и повернул ключ.
И мотор зазвучал.
Он, впервые, сам завёл автомобиль, нажимал на педали и под команды дядьки Вити, то и дело включал нужные передачи, репетируя трогание авто с места. Это был верх наслаждения.
- А, может прокатимся утром, ну, я сам, а дядь Вить?
С содроганием в голосе спросил он.
- Конечно прокатимся, довольный своим учеником ответил дядька, - а хочешь будем ночевать в машине? Заодно и посторожим?
- Конечно давай, - в голосе звучала радость, принесённая в душу, от нового опыта и возможности завтра прокатиться впервые, самостоятельно, ради этого, он был готов на всё.
 Они быстро сбегали, за одеялами и подушками на четвёртый этаж, а по пути, отец с дядькою Витей хлопнули на посошок, и они устроились на сон в авто, разложив сиденья. Было просто баснословно. Лето, тепло, ласковый фонарь, освещающий подъезд, запах ещё нового автомобиля внутри. Дядька Витя выкурил очередную сигарету, сидя возле машины на скамейке и лёг рядом, на пассажирском сидении.
Сон не приходил, он ворочался, прокручивая в голове мечты о завтрашней поездке, самостоятельно, впервые за рулём…
Ночь пролетела быстро, сон был цепким и спокойным. Утром, они катались возле дома, сперва вперёд, до большой дороги, потом назад, задним ходом. Дядьке Вите хотелось научить его всему и сразу, и он рад был, видя, как, у него всё получается.
Тронулся он с первого раза, проехал, переключаясь до третьей передачи, потом задним ходом по этой же дороге, потом развернулся.
  Всё, он научился водить машину, на глазах у всего двора, это так его обрадовало, так растревожило, он вбежал домой на четвёртый этаж, хвастался и был очень этим горд.
 Потом ездили до Чухломы, просто поехали скататься до заправки, по трассе неслись. Дядя Витя рассказывал, как учился водить ещё и на ледяном катке, как сдавал школу высшего пилотажа на льду. Это вызвало бурю эмоций, ему хотелось достичь того же.
По дяде Виталию было видно, как нравится ему общаться с племянником, который глотал каждое слово и постигал с удовольствием азы вождения. 
А уж как, ему-то, было хорошо, ни у кого из его сверстников не было такого родственника, он быт просто крут.
А вечером, он уже, наматывал, самостоятельно круги на стадионе, куда и заезжать-то было нельзя, но перед дворовыми девчонками, дядька Витя дал ему выпендриться.
И, вот, он нарезал, круг за кругом, чувствуя свою всевозрастающую уверенность за рулём этой свежей, новой шестёрки, он и сами сам становился таким же, молодым и уверенным.  Это очень нравилось его дядьке, и с тех пор у них наладились, какие-то свои особенные отношения.
Воспоминание, пролетело так, невзначай, но почему-то очень согрело его, сейчас, стоящего между четвёртым и пятым этажами, совсем не готового вступить в свою собственную жизнь, которую он знал.
Голова раскалывалась. Нужно было преодолеть пару пролётов, пройти холл и вставить ключ в замочную скважину… А, там, снова понимать, каким же ему быть и как быть. Это состояние так мгновенно набросилось на него, что руки задрожали, но ещё больше дрожала его Душа, словно перед какой-то неизвестностью …
Дверь открылась, Наташа не спала и как всегда, ждала его.
- Как хорошо, что тебе третьей паре, - сказала она, и где ты так напился, ты же только с дежурства идёшь. И тут он понял, что от дежурства, до дежурства он отсутствовал ровно четверо суток, в его времени.
Да, я помню, прости у меня очень болит голова, я к третьей очухаюсь.
Третьей парой была Физиология, у Альберта Семёновича.
Альберт Семёнович, личность не ординарная, прощал своим студентам, практически всё, и дозволял многое. Студенты, его любили, за науку, глубину знаний, а преподаватели недолюбливали за демократичность. Значит можно отоспаться и подумать, знания есть, а там, на семинаре, должно просто повезти. Наталья, хлопнув дверью, ушла на учёбу. Он наконец-то, он остался один на один со своими мыслями, о только недавно, случившемся перелёте, обретении и потери Тани, Ольки, а о грядущей встрече с Альбертом Семёновичем даже не думалось.

ВРЕМЯ…

В шкафу стояла банка с солёными огурцами, выхлебав весь рассол, он выпал из жизни на пару часов в глубокий сон, посреди которого ничего не снилось, впервые за прожитые дни… 
Утра, для него не было, наступил день, и светило уже вовсю, яркое, весеннее солнце. Было необходимо собраться с мыслями, силами, а не было ни того ни другого. Надо было, уже спешить. Сидя за столом, заталкивая, наскоро, в себя, жареную картошку с огурцами, он видел перед собой совсем другую картошку и другую обстановку, и другую жизнь. Перед глазами стоял ещё такой живой и светлый их завтрак, там, дома, после его приезда из Москвы. Нескончаемый смех Ольки, откликающейся на его искромётные шутки и, подхватывающий её, звенящий смех Тани, разрывали душу. Там бушевало море, всеобъемлющей любви к ним, к ним, оставшимся там, но больною, резаной раной, отзывающейся здесь, это было невыносимо. Надо как-то быть, надо как-то быть здесь, твердил он себе. Время летело, пора уже было выбегать на учёбу.
Его поразило, вдруг, странное желание, встать и обратиться к тому, кто по его мыслям, по его мнению, показал его, другую жизнь. Он даже не думал, облегчит ли это его состояние, он просто услышал что-то внутри себя. Дома стояли иконы, которые им с Наташей, были подарены на венчание. Он встал перед ними, вгляделся в образ Господа и Богородицы, произошло какое-то не понятное и доселе не известное ему действо. Он как-то сам собою, внутренне сосредоточился, успокоился и не зная с чего начать, впервые, в жизни, выдохнул:
- Господи!
 Прошло несколько секунд и слёзы сами собой потекли, да таким потоком, что вытирать руками их было безполезно.
-Господи! Помоги мне, раз уж ты мне это послал, кто ещё, кто, если не ты, такое мог сделать чудо?
- Господи! Его слова к нему полились рекою, словно рассказ, о том, что ему пришлось испытать.
-Господи!
Или возвращай меня обратно, или дай всё забыть, или…
Он не знал, что дальше… 
Дай мне успокоиться, дай мне понять, дай мне понять, Господи!
Слёзы лились и лились, сколько это продолжалось, не измерить временем. Когда немного успокоился, пришел в себя и посмотрел на часы, то очень удивился, что прошло всего лишь две минуты… Да ка же так? Не может быть? Это всколыхнуло его сознание. Успокоение пришло быстро.
 Он собрался и пошел на учёбу. Голова, была, словно чугунок, от выпитого вчера, но, странно, не болела, а лишь плыла, вслед за движениями тела.
Выбравшись из комнаты, он поздоровался внизу с вахтёршей, которая сменила Нину Алексеевну и быстрым шагом двинулся к дверям. Улица встретила его весенним теплом, терпким запахом таявшего снега и каким-то покоем. Даже странно, подумалось, странно, он только что готов был стены грызть от навалившейся тоски, а теперь, был даже, как-то, свеж мыслями. По дороге к остановке, мозг начал кропотливую работу по анализу происходящего, о пространстве, времени, параллельных жизнях, словно он смотрел на это как учёный.  Даже странно, куда-то улетучилась душевная тряска, и глубокая боль, он мог спокойно воспринимать и анализировать произошедшее с ним. Неужели, так подействовало, то общение, в молитве, то откровение, которое он только что слёзно произносил перед Иконами.  Чувство это, было настолько ново и настолько пронзительно, что, внутреннее удивление его было очень искренним.

Эти глубокие размышления, прервал голос из динамика троллейбуса. – Следующая остановка улица Пятницкая. Пора было выходить и стремглав нестись на пару.
Альберт Семёнович затеял контрольную работу, не семинар и не опрос...




Глава 2.

Время тянуло, время ползло, весна просквозила в зачётах и экзаменах. Время, неумолимо то ползло, то летело, время неумолимо губило, губило то, что было в нём. Напряжение физических сил на учёбе, тренировках и творческих сил, на всяческих семинарах, концертах, праздниках, коими полнился их факультет, давало лишь передышку его мыслям. Как только время давало остановку, как только прекращался бег, граничащий с тактикой, каких-то спортивных взаимодействий, его мысли сразу неслись во времени. Он не мог этого контролировать, как бы не хотел. Хотелось сказать, хватит, хотелось остановить этот поезд воспоминаний, катившийся в его душе, но, этот поезд не хотел останавливаться, он шёл так, словно был гружен тяжелыми гирями, в каждом вагоне и неумолимо плёлся навстречу настоящему.
   Всё тяготело, он прожил эту весну в бреду. В бреду состоявшегося с ним, в бреду происходившего с ним, в бреду желания вернуться, в молитвах, в вопрошании вернуться к ним, но, этого не происходило.  Делал всё так, как было надо, по жизни, но, словно по наитию, словно во сне, что ли.
После учёбы шел в кабак, где договорился с хозяином, давно ему знакомым, ещё по первому курсу учёбы, играть на гитаре и петь, для гостей.
Это было не в тягость, это было возможностью, отвлечься, от чувств, от мыслей о том, что было в его судьбе, и в тоже время, это давило вспышки и всполохи из того, его не настоящего, прошлого, будущего -произошедшего - настоящего.
 С Сергеем Кузьмичом он познакомился ещё на первом курсе учёбы, когда уставший, после репетиции, в состоянии, когда, что называется никого тебе не надо, он, случайно, забрёл в его кабачок. Взял пива встал, за столиком, спросив разрешения, да так и остался там, в первый раз, до после закрытия.
Сергей Кузьмич, был бывалым барменом Костромы, поработавшим в своё время в пельменных, ещё советского периода и на тот момент, очень хорошо, словно заправский психолог, чувствовавший людей. Они как-то быстро нашли общий язык. Гитара всегда была за стойкой, прихода его все ждали, ценили, любили, подбадривали всегда живым пивом и мёртвой водой. Он и не отказывался, и не отказывал, никому и никогда, ни во внимании, ни в помощи. Там и плакались ему в жилетку и делились сокровенным и даже исповедоваться пытались. Это стало, своего-рода, отдушиной в его претерпевшей изменения жизни.
Изменился их с Наташей семейный уклад. Да, какой там уклад, просто, его стало мало для неё, он пропадал на учёбе и в кабаке, он пел, он общался, он затыкал свою боль, а она была, там, она его всегда ждала. Он не мог уже никаким образом себя пересилить, не получалось просто… Не хотел он и её обманывать, оставался лишь быть с прошлым-настоящим в голове и во времени, вот только, единиться с этим, не получалось.
Сергей Кузьмич, всё чаще оставлял его играть до поздна, и это становилось закономерностью.
Он не мог противостоять, ему очень нужны были эти люди, ему очень нужны были эти песни, эти разговоры, эти перекуры. Эти судьбы, не знакомых ему людей он брал на себя, он проворачивал их через себя, он старался помочь, словом, каждому кто к нему обращался. И зачастую, выходя, через песню, спетую, на перекур ему вываливалось от незнакомых людей многое и много. Он выслушивал, кивал, отвечал и как мог, со своей ещё не выстроенной колокольни, отвечал, не давал поводов к действию, не советовал, а просто, так получалось, что сочувствовал, сопереживал и успокаивал. Это было не понятно, это было неловко, что к нему, к музыканту играющему в кабаке, за советом и поддержкой обращались люди гораздо старше его, в деды годившиеся. А там у них так накипело, многое, то, что… Никому не рассказывалось.
От этого было тоже тяжко.
После закрытия, бара, почти без сил, от выпитого, спетого и выслушанного, и сказанного он шел и размышлял, о том, почему же к нему тянутся люди, почему они с него спрашивают? Шел, не видя впереди тротуара, перед его глазами плыла в тумане их квартира, смех Ольки, любимый взгляд Тани, и вместе с этим рядом, он её чувствовал, двигалось облако безконечной, нескончаемой тоски, которая стала словно второй его частью. Так протекал быт, что делать он не знал. Вставал перед сном к Иконам, слёзы заливали лицо, он вновь и вновь выплёскивал своё состояние Туда, к Ним, к Высшим, и не получал ответа, не получал ничего…
Как-то, в кабаке, дядя Саша, старик преклонных лет, с бородкой, сказал ему. - Не погодам у тебя душа… Многое ты, Гоша понимаешь, сам не понимая всего…
Это тронуло. Он, вдруг, понял, что был им очень нужен, эти гостям Сергея Кузьмича, нужен именно тем, что его душа, не по годам, понимала и принимала каждого из них, каждого по-своему… Там каждый нуждался в понимании, в одобрении, в услышании, в услышании, наверное, больше всего. Вот это к нему пришло, вот в этим он стал жить, и задумываться почему к нему тянутся люди.
Дядя Саша, как-т быстро принял его и после второй встречи он был приглашен в гости, на вечер. Старик, Дядя Саша сказал, предупредив, что у него будет Дама.
Вот же ж, подумалось, в таких годах и Дама…
Когда, следующим вечером, придя во всеоружии с гитарою, в гости к Дяде Саше он увидел эту Даму, не сказать, чтобы он удивился, это значит ничего не сказать. Дама дяди Саши была не очень далека от его возраста и проявляла на протяжении всего вечера к дяде Саше не поддельную любовь и привязанность.  Это было несколько неожиданно. Разговоров было много, рассказы д. Саши о послевоенной стране, жизни в Казахстане, о тяготах, о Вере, о Любви, захлестнули его голову. Мысли о людях страны, о крепких и несгибаемых характерах, стали роиться в его голове. Тот вечер, его успокоил, и перевернул. Тягостные мысли о собственных перелётах, не то чтобы ходили на второй план, они просто заставляли его немного забыться и задышать чем-то новым для себя. От этих встреч, повествований ему вдруг стало понятно, что он должен об этом написать, написать о каждом, о многих таких людях. Надо было чем-то заниматься, группа его развалилась, Костяй, бросив учёбу, уехал к себе в деревню, Макс переехал в Москву к родителям, не стало того образа жизни, перестали писаться песни, он застыл и стал понемногу погибать без творчества.
Идея писать в газету вынашивалась в его мозгу, уже несколько дней. В понедельник он уже был в редакции Народной газеты.
Поговорив с редактором, было понятно, что он пришелся по душе, его приняли внештатным корреспондентом, сказав, пиши, приноси, посмотрим.
  Как же он загорелся, его, прямо, носило по всему городу, он собирал информацию, встречался с простыми людьми, писал про инвалидов, про бомжей, про нелёгкие судьбы. Вместе с этим приходило осознание что простой человечек, совсем не нужен здесь, не нужен государству. Он видел эту боль в глазах, эту беспомощность и ничего, совсем ничего не мог, ни сделать, ни предложить, а лишь только посочувствовать.
В газете вышло несколько его публикаций, и как-то, за полгода, он охладел к этому творчеству. Просто понял, что не слышат его те, до кого он пытался достучаться, им было не до… Они строили новое государство...
 Всё больше и чаще в его душе возникало не понимание, не понимание, как и за счёт чего он может вернуться в ту линию жизни. Старался об этом не думать, и главное, он никому не рассказывал о произошедшем с ним. Было нельзя такого говорить, он это чётко понимал, жил с этим, варил в себе самом этот кисель, густой кисель в своей душе.

Часть третья.
Глава 1
Вера.
  Так протянулось несколько лет. Был окончен Университет, получен диплом. По желанию, он устроился в сельскую школу, в тридцати километрах от города. Они с Наташей переехали в частный дом, на маленькой улочке, на краю города.  Быт стал совсем другим. Он рано вставал, ехал в школу, учил детей тому, что сам постиг в университете, учил, как должен был. Главным слогом его стало «делать надо хорошо, а плохо всегда получится. Трясясь ранним утром в «Годзиле», так он называл автобус, на базе «Зила», который возил его в деревню, он, в дремоте, всегда возвращался к ним, к Тане и Ольке. Этого было уже не отнять и ничем не убить.
Вспоминал о том, что, летом был дома, да так и не нашел времени, между шабашками по строительству деревяшек, как он это называл, чтобы зайти к ней, к Тане. Было понимание, о том, что у неё здесь тоже своя жизнь и прилетев к ней, рассказав о том, что видел, ощутил и пережил, при перелёте, о том, что они вместе и у них семья и дочка, он бы выглядел в её глазах – просто сумасшедшим. А так хотелось её увидеть, заглянуть вновь в её глаза, утонуть в этой, такой бездонной и такой ласковой вишнёвой, спелой черноте. А не было времени, просыпались рано, возвращались поздно, пилили, строгали, строили, беседки, скамейки, дома.
  Трясясь в автобусе, он снова вспоминал свой первый перелёт, свою группу, их концерт в Питере, их драйв, их кайф от своего творчества, но это осталось там в той линии жизни, к которой он никак не мог вернуться. На яву же, он ничего не мог, не было уже возможности начать заново, играть, петь, творить, было просто не с кем, да и сил на это не было. Остались лишь переживания, воспоминания и самое главное он ни с кем не мог этим поделиться, просто понимал, что нельзя. Дурдом был готов его принять после первой искорки информации в люди.
  Уроки пролетали быстро, словно по накатанной, программа была отработана и выстроена им самим, еще на последнем курсе, по ней и работал. Возвращался домой к вечеру, ужинал, на колени забиралась сиамская кошка, доставшаяся от старых хозяев, смотрели телевизор, в котором он не видел ничего. Как только оставался без дела, так сразу накатывала тоска, снова этаким густым киселём распластывалась рядом. В душе была Таня. На яву, Наташа, которая старалась всё сделать, для того, чтобы ему было хорошо и уютно. Ему и было уютно, с этой сиамской кошкой, в этом частном доме, но…. Сквозило, неумолимо сквозило, одно. Когда же, когда, Господи, ты мне снова предоставишь шанс сбежать, да, теперь именно сбежать, туда, в ту линию, в ту нитку жизни, которая осталась в душе навсегда. Эта боль, за три-четыре года, стала какой-то странной, он сравнивал ей с плохо сделанной операцией больному. Словно внутри него зашили инструмент, просто забыли, а он это чувствовал, знал, а это ныло, и стало уже своим не чужеродным, а рассказать было нельзя, нельзя, потому что если узнают, то снова разрежут извлекут и… Доктора посадят. Что тогда? 
Пока он об этом помнил, пока с этим жил, он знал, что следующий прыжок должен быть, этого не могло не состояться. Вот только, что для этого нужно было сделать, он не знал, просто не понимал, в голове много раз прокручивался первый, как и почему, было более или менее понятно, а сейчас, что делать сейчас? Да, Господь попустил это, да, он отчётливо это понимал. Вера его укрепилась, ох заходить стал в Храм, молился как мог. Но ничего не происходило. Почти два года ничего не происходило, душа иссушивалась, сердце горело…
В Путь


 В феврале Наташу пригласили в
родной город, на практику по диплому, нужно было переезжать. Эта неожиданная новость, его окрылила, он воспрял, он понял, что будет ближе к ней. Он бегал по дому и собирал их небольшие семейные пожитки, а перед глазами стояла Таня, скорее, скорее к ней. Заявление в школе, по собственному, было написано с такой радостью, что директриса, глядя в его глаза, спросила.
- Домой, на родину, светишься, словно там у тебя ещё семья есть, - пошутила. Пошутила удачно. Семья есть, там в другой ветке жизни, а этот переезд давал ему лишь возможность, встретиться снова с ней, той, которая жила там.   
  Вещи собраны, машина загружена и уехала. Распрощавшись с уютным домом, водрузив за пазуху кошку, которая природнилась к ним, он полетел на автовокзал, туда, туда, скорее увидеть её.
  Икарус плыл по межгородней трассе, приближая его в мыслях к ней. Теперь он обязательно должен с ней встретиться, просто увидеть, просто побыть рядом, просто заглянуть в её глаза. Это было уже таким близким, таким желанным моментом, что кровь бежала по организму со скоростью света и времени. Было жарко от Дашки, сидящей под курткой и от переживаний, о неминуемой встрече. Теперь она точно будет, эта встреча, он просто обязан её увидеть.
  В душе затеплилась надежда, что может быть эта встреча, как-то сподвигнет, вновь на перелёт. Он летел, ждал этого.
- Господи, снова на выдохе, вырвалось из его груди, - Господи, ну пожалуйста, вот же, я же еду, ну верни меня, верни мне ту жизнь, то счастье, что же такое, я век так и должен здесь мучаться, всё же не просто так, Ты же знаешь…
 В дороге задремалось, кошка Дашка приятно грела за пазухой, наваливалась дрёма, сквозь которую стали живо плыть картины прошлого, точнее, того, что произошло с ним два года назад, перед глазами проплывала репетиция в Питере, ребята, концерт. Он стал живо представлять себе их дальнейшую судьбу. Группа работала, песни писались, они выступали, он очень часто это воспроизводил, как бы это должно было быть. Это их творчество, там в той линии, куда он так долго жаждал опять попасть, часто перемалывалось в мечтах. Как проходили концерты, как он возвращался домой, усталый, слегка хмельной, туда к ним, к Тане и Ольке. В их мир, в их жизнь.
  Автобус катился, к родному городу и, как обычно, он очнулся от дорожной полудрёмы, проезжая деревню Поляны. Это было словно записано на подкорке. Тогда в студенческие годы, по возвращению домой с учёбы, он всегда просыпался в автобусе именно там. Так и сейчас его что-то вновь разбудило. За окнами пролетали перелески, автобус спускался к реке Чёлсме. Это место и река была родной, там проходили их туристические тренировки, там происходили их первые однодневные походы, туристические слёты, где они собирались всей школой, в тысячу с лишним человек, выходили всеми классами.
  Эти походы общешкольные устраивал его тесть, папа Вова, будучи директором школы. Шли всем коллективом, по классам. Семь с лишним километров по шоссе. Потом устраивались на днёвку, каждый класс своим биваком, готовил себе еду, мероприятия, отдых. Там же проходил туристический городской слёт, где их команда участвовала и не раз побеждала. Они заезжали туда заранее, за пару дней, всей школьной командой, в это местечко, на Чёлсме - «Крутцы». Готовили площадки, делали подготовку к тур маршруту команд, натягивали переправы, делали переходы через реку, таскали брёвна, тренировались на маршруте. Эти воспоминания всегда живо пролетали перед его глазами, когда автобус пересекал реку.
  Сейчас это было ещё тревожнее, воспоминания настоящего времени сверлили в его мозге и уже скорее хотелось приехать в родной город, ощутить эту прохладу от ещё зимнего озера, пройтись по этим тихим спокойным улочкам. Скорее, скорее забежать к ней, к Тане, увидеть её той самой, даже не подозревающей, о том, что происходит, в другой линии, линии жизни.
  Он даже, сам себе не верил, выходя на вокзале из тёплого Икаруса, с кошкой Дашкою под курткой, в каком он времени, воспоминания о перелёте, картинки прошлого, живо играли и в воображении и тревожили в действительности. Сойдя на родную землю, он не стал дожидаться городского автобуса и зашагал в сторону центра, крепче прижимая к себе выпрыгивающую из-за пазухи кошку, которая почуяла воздух и стремилась выбраться на свободу.
- Никуда, ни к домашним, ни к Тестю, - сквозило в его душе, пусть с кошкой, пусть такой уставший, с дороги, но только к ней, к ней.
До улицы Гагарина, что пролегала от центра, второй линией, вдоль озера, к дому Тани, было не более километра. Автобуса ждать нет смысла, его гнали ноги, его гнала туда жажда увидеть её. Он так давно не был рядом с ней, он так давно не видел этих глаз. Он даже не хотел придумывать, что сказать, чем объяснить свой приход, он просто хотел быстрее добраться до заветного крыльца, постоять чуть возле, взбежать по трём ступенькам вверх и позвонить двукратно в звонок её двери. Слов не хотелось подбирать, он ждал этих родных вишнёвых глаз слишком долго.
  Город встретил, как и всегда, чернотою дорог и тротуаров, что получалась от шлака кочегарок, которым отсыпались по зиме все городские направления. По оттепели, это превращалось в кашу, перемежающегося талого чёрного снега, который плавал на поверхности луж, которая схороняла их ледяное дно, вот и сейчас, ему случилось поскользнуться и брякнуться туда, несмотря на февраль, начало которого выдалось очень тёплым и вся эта чернота, поплыла. Дашка при падении, успела выскочить из-за пазухи и теперь стояла и смотрела на своего хозяина, стоявшего на трёх конечностях, спиною вниз, посреди грязной угольной лужи.
Ладно хоть, снова помогла гимнастика и внутреннее равновесие, искупаться пришлось, но не всему целиком… Он поднялся, на обе ноги, оттолкнувшись рукой от ледяного дна и выбрался из чёрной лужи отряхивая конечности. Искупался, пусть не знатно, но всё же, был грязен, лицо скорее всего измазано брызгами, куртка, рукава, брюки, всё побывало в черноте воды, из лужицы родного города. Вот так всегда, - подумалось, когда необходимо быть хорошим и красивым, идя к той которая тебя давно не видела, предстанешь как нечто…
 Отряхивания не помогли, сажа шлаковая, успела хорошо въестся с водой в материал куртки и брюк. Ну что тут поделаешь…. Кошка Дашка от хозяина не ушла ни на шаг, так и наблюдала за его замысловатыми телодвижениями, по отряхиванию грязи и ледяной воды.
 -Дашенька, ты тут моя умница, - произнёс он, наконец обратив на неё внимание, и ласково взяв на руки, продолжил свой путь.
  Центр города за его отсутствие не изменился, субботним днём, после обеда, людей на улицах почти не было и его падение никем не было замечено. Дашка, ни в какую не хотела залезать под куртку и восседала теперь на его  плече, потряхиваясь под его мерные шаги.
  Пройдя парк и приблизившись к городскому центру занятости, он вспомнил, как будучи на втором курсе он приехал среди недели в город и пришел к ней, узнав у кого-то из одноклассниц, что работает она там. Вспомнилось и как ранее нашёл её на факультете дошкольного образования, в институте, вызвав прямо из аудитории и они встретились, на перемене. Таня очень тогда удивилась его приходу в университет и тому, как он её нашёл. Постояли не очень долго в коридоре, о чём-то поговорили, но это, лишь было ещё одним движением к ней. Ах, почему же он не продолжил это движение тогда?...
Тогда в  центе занятости, он вбежал вверх по лестнице на второй этаж, зашел в первый попавшийся кабинет и спросил Таню. Её пригласили, еще пару минут он сидел на перилах лестницы, буровя взглядом входную дверь, в ожидании.  Дверь открылась, она вошла в этот коридор. Он опустился с перил, посмотрел в её глаза, и поплыл… Она не ожидала его появления и посмотрела на него, как тогда, как всегда, когда он неожиданно появлялся. По его спине побежал холодок, по телу же разлилось тепло, её белая блузка с коричневым свитером, не оттеняли её глаз, они как две ласковые спелые вишенки, глядели на него. Так было всегда, он цепенел секунд на десять, от её взгляда. Это, помнится, была последняя их встреча, перед состоявшимися в его жизни событиями. Они поговорили, словно ни о чём, минут десять, об одноклассниках, от том как учёба, жизнь, и ни слова о них… Но это легло на душу, это тревожило и ласкало душу, он снова её нашёл и повстречал. Договорились встретиться, наверное, или не договаривались, он не помнил. Просто, потом, он больше не приходил… Просто не приходил…
 Воспоминание летело в его мозге, будоражило чувства, а ноги уже прошли центральную площадь. Он стоял перед домом правительства, справа располагалось то самое недостроенное здание городского обкома партии, где они в той жизни, так сладко нашли друг друга. Очнулся в трёх шагах от её дома.
  Так было всегда, ещё со школьных времён, когда он приближался к её дому, его начинало потряхивать в волнительной дрожи, словно на улице внезапно стало морозить, холод пронизывал, тряска увеличивалась, он уходил куда-то в себя. Вот и сейчас, оставалось лишь войти в калитку, обогнуть дом, преодолеть три ступеньки крыльца, потом ещё две ступеньки в подъезде и позвонить в дверь. Он остановился, Дашка, снова была отправлена за пазуху, душа дрожала. Он вспомнил встречу на вокзале и тот, сон-явь, в поезде Питер-Кострома, их Ольку, их кухню, их последнюю встречу и …. Потерю, которую он не мог пережить…
Он не видел её очень давно в этой жизни. Как она? Быть может вышла замуж, быть может, что ещё быть может? Он и не знал, и не понимал, но накручивал себя этими измышлениями. Пять метров пространства отделяло его он неё, он почти и не сомневался, что она дома, в субботу после обеда, в родном городе где же ещё быть… От тяготы ожидаемых чувств его отвлёк скачок Дашки. Кошка выпрыгнула из-за пазухи и стремглав унеслась в подъезд.
 Он вбежал по ступенькам, отыскал Дашку, взял на руки и уже жал кнопку звонка, два – как всегда.
  Тишина… После полуминутного ожидания, дверь открыла Мама Татьяны, тётя Галя.
- Здддравсстттввууйттее, - только и смог он произнести, держа в руках вырывающуюся Дашку, я ввооттт, а…. И Дашка стремглав соскочила с его рук и умчалась в квартру.
- Ой, ты? Ох ты…Как же здесь, и не предупредил, ну, зятек дорогой, и тётя Галя распахнула дверь.
-А где твои? ,  Выглядывая в подъезд произнесла она, - Оленькааа, ты опять спряталась?
- Вы вдвоём, или Татьянка тоже приехала? Хоть бы предупредили.
Как всегда вы, с сюрпризами, произнесла тётя Галя, перешагивая через порог и выглядывая в коридор, в надежде увидеть кого-то ещё.
 ….. Оцепенение, столбняк, голова поехала, поплыла. Кто зятёк? Что? Как?
  Он стоял, опустив руки и не соображал, и не знал, что сказать…
- Ну что ты встал в дверях, один что ли приехал, как и не свой, давай-давай холод не пускай заходи. Тётя Галя пропихнула его в дверь и закрыла её за собой.
 Он вошел в знакомую прихожую и сел на порог, голова кружилась, он ничего не слышал, не воспринималось…
Кто? Зятёк, вы с Олькой приехали, Таня, мама Галя… Как, когда? Неужели? Не верилось, не воспринималось.
 - Игорёк, ты что пьяный что ли, ну ответь хоть что ни будь? – Над ним звучал голос тёти Гали.
 - Я тёёё… Галяяя, я просто, - мозг начал помаленьку понимать, что произошло.
  Он огляделся по сторонам в знакомой прихожей вдоль стены, слева висели фотографии: Саша, брат Тани с семьёй, а следующая… Таня, он и Олька, летом. И всё поплыло перед глазами… Не верилось, он понял, что снова был здесь в этой линии, в этой своей нити жизни. Сердце бешено стучало, голова плыла. Таня, Олька, мама -  Галя. Как он её в этой жизни называл, мама, тётя Галя, мама Галя, как быть, как обращаться, не выдать себя, да как не выдать, если он –то, здесь первый раз и они-то ничего не могут подразумевать. Он так и сидел на приступке порога, соображая, как же быть дальше.
- Гоша, зять, дорогой, ну что ты? Устал? Давай, раздевайся, проходи, чаю попьём. Ты что так неожиданно приехал? Вы же на концерт в Ярославль поехали, Таня звонила.
На концерт? Концерт…
Это восклицание тёти Гали пролетело, в воздухе, словно освежающий душ.
Он даже понял, по наитию, узнал, по предыдущему перелёту, что, и как отвечать.
- Да, в Ярославль съездили, отыграли, решил, на денёк, домой заскочить, всех повидать, рядом же, выходя из оцепенения пролепетал он с трудом.
Тётя Галя принялась ставить чайник и хлопотать об обеде, на кухне.
Он наконец-то поднялся с порога и вошёл в комнату. Там было всё так, как и ранее, те же полки с книгами, тот же диван, тот же стол возле окна, за которым они справляли Рождество. Всё было настолько знакомо, и так обжигало память, что сердце его застучало сильнее и быстрее. Мама Галя на кухне приготовляла обед, он, окликнул её очень громко. Так, наверное, нужно было, как казалось:
- Мам, Галь, а где наш альбом не помнишь?
 Это прозвучало в его душе… Наш, наш… Он ждал ответа точного.
- Там, посмотри, над Жулем Верном, на второй полке, я недавно его брала, ответила спокойным голосом из кухни мама, тётя Галя...
Он пока не понимал… Лишь, старался называть предполагаемое, своими именами.
В указанном месте он нашёл альбом, красный, в бархатной обложке, ещё советский. Раскрыл и на первой же странице увидел себя с Таней, свадебные фотографии. В старом-добром ЗАГСе города, где, были они, такие счастливые, в обнимку, с цветами, и все близкие, друзья и родственники. За тем, на следующих страницах запечатлены они и друзья на природе, это была осень, осень 1996-го. Там была вся их группа, весь Стерх, все радостные, счастливые, и они, такие же счастливые, в окружении родных и близких.  Они были вместе, глаза Тани искрились с фотографий счастьем и радостью, и даже, глядя на фото он, тонул в них, в этих вишнёвых, любимых глазах, пересматривая, страницу за страницей. Перелистнул, там был уже второй день, гуляние на мотоциклах, на природе, на прудах, с песнями и гитарами, и все такие радостные и счастливые. Костёр, уха.
Господи, Господи, пронеслось у него в голове, как же так, как же это было всё, с ним и без него? Он захлопнул альбом и осел ниже на диване, не зная, как себя дальше вести. Между тем, мама Галя позвала на кухню, откуда уже тянулся запах жареной картошки с луком. Только сейчас он понял, как же он голоден. Взяв в руки альбом, захлопнуты й на странице второго дня свадьбы, он пошёл на кухню.
- Ох, какая красота, как прежде, покушаем, как раньше, посидим на кухне, сказал он, предвкушая и начиная осваиваться…
- Да, как раньше, - ответила тётя Галя, чай вы теперь в Москве-то редко такое кушаете?
- Да, нет. Как бы оправдываясь, пытался он сказать, мы, я стараюсь регулярно готовить, супы, так-то всегда варим, готовим, стараемся.
- Дваавай-давай, супы ты варишь, прогремела мама, ты весь в музыке своей и концертах, когда тебе?
- Нет, тётьььь,- эээ мам Галь, я всегда при случае варю и готовлю, пусть редко. Но всё же…
- Ну да ладно, ешь давай, - и перед ним возникла тарелка картошки, солёные огурцы, загодя уже стояли посередине стола.
- Альбом, откладывай, что ты в него вцепился, словно век не видывал, и поешь.
Он отложил альбом и принялся уплетать жареную картошку, да, так уплетал, её с солёными огурцами, словно век её не едывал. Кошка Дашка, откуда-то прибежала и запрыгнула к нему на колени улеглась, замурчав, найдя хозяина.
- Ну, как хоть у вас там в Москве, всё ли хорошо? Как Олька, в садике? Таня как управляется по дому, - задала вопрос мама Галя.
- Да, всё у нас в порядке, отвечал он, пережёвывая вкусный солёный тёщин огурец. Олька растёт, мудреет, учится всему, Таня… Тоже всё хорошо, живём помаленьку.
- Ты квартиру-то, новую, когда думаешь закончить ремонтировать, - озабоченно спросила мама Галя, ведь так и живёте в ремонте.
- Да, всё, не спеша делаем, дел много, забот, работ, концертов, отвечал он уже словно по какой-то накатанной линии, вживаясь в свою новую жизнь.
Он только сейчас после половины тарелки картошки, начал вести себя как-то немного расслабленно, понимая, что он здесь свой, и начинает осваиваться, так или иначе, это необходимо. Снова взял в руки альбом, перелистнул его на середину и перед ним предстало фото. Они с Таней, сидят на сцене, свесив ноги, позади инструменты, барабаны, колонки и позади них Костя Кинчев с гитарой в полушпагате, «Алиса» в полном составе… А на заднем фоне вся группа, Макс, Костяй, Лёха и Андрюха.
- Да, показав на фотографию, только и смог он вымолвить, а ведь так недавно было это всё…
А внутри, закипело… Так, значит они смогли, значит, группа его, его «Стерх», все взятые вместе «Стерховины», смогли, у них получилось, они есть, они существуют, они играют, выступают. Листая дальше, пробегал глазами по фото с концертов, с Таней и Олькой дома, на кухне, в Москве, на Красной площади, голова поплыла снова, сердце колотилось, скорее, скорее хотелось к ним, к ним. Он же, так внезапно их потерял, и так же внезапно снова их обретает, только теперь опосредованно, через родственников.
Господи, снова, подумалось, обращаясь к Господу подумал он, спасибо, спасибо Тебе…
 -Ох, мама Галя, спасибочки за обед, всё прекрасно и вкусно, надо мне ещё и до своих добежать, утром же обратно ехать.
- Вот, как обычно ты, - промолвила мама Галя, как один приезжаешь, так и понёсся вверх, в гору, к своим. Хоть бы раз у меня пожил, переночевал, проводила бы тебя на поезд, собрала бы что-чего с собою.
- Ой, мам Галь, а то у нас есть не чего, с голоду помираем, всё же есть, всё хорошо.
- Да конечно, от мамы-то вечно тащите картошку и прочее, а я словно и не ращу ничего в саду.
- Хорошо-хорошо, завтра, зайду с утра перед поездом и возьму, что соберёте.
Он вдруг поймал себя на мысли, как-то словно жил он этим всем, как-то словно всё происходило легко и обыденно, и ему не приходилось ни притворятся, ни играть. Он вёл себя естественно и был таким естественным – принимаемым, здесь, в доме тёщи своей, новой в этой жизни тёщи.
- Ну, да ладно, пора бежать, сказал он, перелистывая очередную страницу фотоальбома, на которой была запечатлена маленькая Олька, лежащая в пелёнках, только что из роддома. Сердце сжалось, душа затрепетала, как-то нужно было спокойно это воспринимать и не расклеиваться, ему ещё предстояла встреча со своими родителями.
 Одевшись в прихожей, оглядев снова квартиру, в которой он так давно не был, обняв на прощание – до завтра тёщу, он направился вверх, к своим, где тоже предстояло, что-то и как-то говорить, представляться, играть и понимать в какую игру играть.
Распрощавшись с мамой Татьяны, обняв на прощание кошку Дашку, он пошагал вверх на гору.
Их родной город стоял на берегу прекрасного озера, которое раскинулось своей гладью, на двадцать пять километров в длину и на семь в ширину, отдав ему свой самый высокий берег. С высоты его верхней точки, в любое время года открывался неимоверной красоты вид. Во времена Российской империи эти места называли даже, маленькой Швейцарией.
Идти ему предстояло вверх, по горе Поклонке, по которой в детстве и юности было и исхожено не мало и накатано не мало на санках и каталках.
На середине горы, поравнявшись с садиком, точнее с бывшим садиком, в который он ходил в детстве, снова наплыли некоторые воспоминания. Вспомнилось как они с Оксанкой, подругой садичной, зимой, на прогулке, в сильный мороз, оба, дружно прилипли языками к металлической крутилке, и как воспитатели старательно отдирали их языки. Как однажды, летом, через забор к ним проникли «интернатовские», дом-интернат тогда, граничил с дет-садом, практически, заборами. Тогда, вся ребятня в страхе, а тогда это было страшной сказкой для всех, что мол, придут «интернатовские» и всех побьют, разбежалась кто куда, и только он остался висеть на лазанке, вниз головой. И спрыгнув, встав в полный рост, перед подошедшим к нему пацаном их интерената не струсил, не сбежал и даже о чём-то поговорил с ним и его не тронули. Картинки детства живо промелькнули в памяти, пока он поднимался от здания детского сада, и почти не запыхавшись, в своих мыслях и воспоминаниях, не заметил даже, как упёрся в компанию стоявших на выходе из горы школьников.
Он прямо наткнулся на них, и вскинув от столкновения вверх голову, вскрикнул от неожиданности.
- Ой-ё, что ж вы тут.
- Да это вы как паровоз прёте, воскликнул один из компании.
Он вскинул голову вверх, стоя уже посреди компании и готов был извиниться, как вдруг один из пацанов, крикнул, - Стерх, да это же Стерх, и кольцо за его спиной сомкнулось.
 - Стерх, это же вы? Прозвучал снова голос парня, - Саня, смотри.
Это было неожиданно, странно, его как-то знали и узнали. Круг ребят и девчат сомкнулся, и он оказался в центре. Все замолчали, и пристально его разглядывали, Он понял, что его знают, признают, что оставалось, только сознаться.
- Привет, ребят, да это я, вот домой, на родину заехал, побывать, побродить одному.
- Вау, крикнула одна из девчонок, а можно автограф.?
Ему стало как-то не по себе, как себя вести, вот, оказывается он знаменитость, «Стерха» знают на родине.
- Ну давайте, что ли, ручка-то есть?
Ручки ни у кого не оказалось, ребята от восторга встречи прыгали и кричали, надо было как-то ситуацию утрясать.
- Так, резко сказал он, давайте пойдём до ДК, там точно есть на вахте ручка, тем более, что играть я начинал именно там, зайдём проведаем родные стены.
И вся компания, дёргая его за рукава и задавая тучу различных вопросов, двинулась к Дому Культуры, благо идти до него оставалось каких-то сто метров.
Открыв старую, добрую дверь, он первым вошел внутрь, и зашагал к гардеробу, там никого не оказалось. Попросив ребят подождать, он поднялся наверх в кабинет директора.
Зоя Александровна, была как обычно на месте и скорее всего работала над каким-то очередным сценарием. Подняв на стук в дверь голову, оцепенела и спустя пару секунд, почти воскричала:
- Игорёёккк! И бросилась его обнимать и целовать. Освободившись от объятий Зои Александровны, он даже не знал, как себя вести, настолько был ошарашен, что стоял в оцепенении. (Описать Зою как бессменного директора)
- Я не один, только и успел он произнести, со мной ещё ребята, может чайку вскипятим и посидим, Зоя Александровна?
С этими словами он вышел в коридор. Ребята стояли возле гардероба и рьяно обсуждали встречу.
- Ну что, пионеры, вперёд, за мной, на чай.
В кабинете директора, хором, накрыли стол, чай был на подходе, у заботливой Зои Александровны, к чаю, в загашнике оказался тортик вафельный, сели рядком.
Потекли воспоминания, как они ещё в 1994-м году начали здесь работать первой своей группой, с Колей Сенченко, как репетировали, как ездили на концерты в сельские клубы, с песнями Коли, которые на тот момент были хороши и значимы, похожи на песни Цоя, а он тогда, был барабанщиком группы. Ребятам было интересно слушать рассказы их прошлой концертной работы и тут, Зоя Александровна движением руки достала из-за стула гитару, со словами: «Гоша, а может споёшь».
- Зоя Александровна, да я, же и не… Только и смог он пролепетать.
- Никаких отговорок, пой давай, ты же дома.
И тут он начал понимать, очень простую вещь.
 Сейчас и здесь, окружающие его уже знают многие песни, он же знаменит. А по сути, в своем времени, он совсем не пел… Как играть, что петь? Что они знают из его репертуара? Что он в этой линии жизни мог ещё написать, каких вещей из написанных и прозвучавших, не знает ещё, даже сам на данный момент.
Отказываться было нельзя, ребята, разогретые чаем с улицы, ждали песен от своего знаменитого земляка.
Он взял гитару и, пораздумав, запел песню «Вы рискуете стать пробелом».
Он написал её не так и давно, и мало кому исполнял, в кабаке пару раз, разве что, а тут отыграл, её с такой душевной самоотдачей, что и сам удивился тому как она зазвучала.
В кабинете директора повисла тишина. Отпустив на колено гитару, выдохнув, он отхлебнул глоток чая, и посмотрел на ребят.
- Вот это да, произнёс Саша, это что, новая какая-то?  Я такой ещё не слышал?
- Да, Гоша, Зоя Александровна, находилась тоже под впечатлением от только что исполненной песни, мы её ещё не слышали, это новая?
Тут пришлось, уже точно, экспериментировать.
- Да, сказал он, это свеженькая, ещё даже в работу с группой не запущенная, так недавно навеяло и написалось, как-то за раз. Так что вы первые услышали, в родном городе.
Дальше пили чай, читали стихи, кто что знал, Зоя Александровна блеснула знанием Пастернака, попели ещё Цоя, Шевчука, время пролетело незаметно. Он поймал себя на мысли, что нравится ему быть таким, таким вот, не то чтобы знаменитым, а родным, в его родном городе, в родных стенах с близкими людьми.
И как-то снова накатило по прошлому, точнее, даже не понятно было, как называть теперь внутри себя то время, которое было прожито им, рядом, параллельно прожито, параллельно этой жизни.
Там же, он был не состоявшимся, не было музыки, группы, ничего не было, только безграничная тоска и мечта о другой и другом образе жизни, о том, что его снова для чего-то направил Господь Бог и он, в этом был точно уверен.
Он снова попал в свою линию жизни, в которой он был таким, который нравился самому себе и был, словно рыба в воде, был тем самым лидером группы, известным и в тоже время простым человеком. Он понимал, что в общем-то сложно оставаться самим собой, когда тебя все знают, как музыканта известного и принимают – ровно так же. Но, в то же время, он им был здесь и сейчас. Это было так хорошо и приятно, и постепенно начало согревать его замерзшую Душу.
 Но, более всего, его грело то, что там в Москве его ждут, ждут дочка и Таня. К ним нужно было бежать, ползти, идти, всеми способами.
Чай, песни и разговоры прекрасно разогрели и его и ребят и директора, но, пора было прощаться и идти к родителям, там предстояло выяснить самое главное. … Куда ехать? Он же не знал и не мог вот так, запросто, ни у кого из знакомых и родных спросить, задать главный вопрос, который разгорался в его душе… А, где же, на которой из многочисленных улиц столицы проживал он со своими любимыми, с своей семьёй, к которой он так стремился сейчас бежать.
Распрощались на крыльце Дома Культуры, он обнял на прощание своих молодых, благодарных слушателей, им-то было за счастье повстречать его и пообщаться. По радостным и румяным лицам было видно, что ребятам очень понравилось такое непосредственное и открытое общение.
  Встречу со своими Мамой и Отцом он даже не предполагал, даже не прокрутил. Как и что говорить, как себя вести? Как они воспринимают его жизнь музыкальную, в каких отношениях с его семьёй? Это только сейчас по дороге, это начало накручиваться. Снег хрустел под его ботинками, и летел метелью, в свете фонарей его города, постепенно настраивая на нужный лад его мысли.  Стало  холодать снег помёл февральской метелью.
Проходя мимо Некрасовки – района двух-этажек, в котором прошло детство, и ранняя юность, накатило в душу, да как-то по-особенному. Он понимал, что сейчас идёт домой, туда, к родителям, туда где есть он, тот и такой, которого они знают на протяжении этих лет, туда где он был поэтом музыкантом, композитором исполнителем. Он шёл и понимал, что именно сейчас он и должен стать им, им сам в себе, уверенным, мощным в своих воззрениях и убеждениях. Детки там в ДК уже поспособствовали…
К вечеру стало подмораживать, одновременно с метелью, его шаги звонко отзывались по пустынным улицам, хрустом ледяной корки тротуара. Вот и дом и тот самый свет розовых фонарей освещающих его. Он остановился рядом с магазином и пару минут издалека смотрел на знакомую картинку, которой не видел давно. Душа каким-то образом успокоилась, он знал и понимал, внутри себя кто он и как он.
С этими мыслями зашел в магазин, за прилавком была тётя Валя, мама старого знакомого, которая знала его ещё с садика, работала там нянечкой.
- Ух ты, кто к нам пожаловал, вырвалось из уст тети Вали, при первом же взгляде на него.
- Да, здравствуйте, это я. Прибыл на Родину, не на долочко, бодро и весело ответил он.
Ощущения того, что его знают все и так-то знали ранее, а теперь ещё сильнее, укрепилось и стало в душе каким-то тревожным и не обычным.
Купил торт, колбаски, бутылку красного сухого вина и пошагал уже уверенным шагом домой, к родителям.
Дом и подъезд были всё теми же, та же зелёная краска на стенах. Он вошел в подъезд и прижался к той самой огромной отопительной батарее, возле которой в детстве после гулянок, катаний, зимних горок они с дворовыми пацанами отогревали замёрзшие руки и ноги, отрывая комья намёрзшего снега со штанов и курток.
Запахи были теми же, на втором этаже накурено, видимо Вовка Князев недавно выходил на перекур.
Он поднялся к своему четвёртому и не дойдя до квартиры сел на ящики, между этажами. В этих ящиках соседи хранили запасы на зиму, картошку, закрутки. Тут же, на них, он и пел и сочинял свои первые стихи и песни, тут же было и общение с девчонками и первые драки. Всё очень живо и быстро промелькнуло перед его глазами. Он сидел и никак не решался ещё подняться на один пролёт и позвонить в дверь. Что мешало? Казалось ничего не мешало, а просто тормозило что-то, словно ждал он ещё чего-то и какие-то силы, не то чтобы не пускали его домой, но как-то, просто немного придерживали встречу.
Щёлкнул дверной замок и на площадку выкатился курить, Лёха Бедов, его сосед, из квартиры, напротив. В полутьме площадки он закурил сигарету и стал спускаться вниз к ящикам.
- Лёхааа, здоровооо! Промолвил он грубым басом, в тот момент, когда тот прошел уже половину лестничного пролёта.
Лёха вздрогнул и чуть не выронил сигарету. Спустившись ниже и приблизившись, его лицо расплылось в благожелательной улыбке.
-Гоша Калоша, здорово дорогой.
Лёха был уже чуть пьяненький и очень эмоционально отреагировал на встречу, будучи почти всегда угрюмым.
- Ёлки-палки, какими же судьбами? И я вот в отпуск закатился, видимо вовремя. Лёха так и сквозил радостью и эмоциями.
- Да вот, решил, после концерта в Ярике заехать, надо проведать пока был рядом.
Сели оба на ящик, закурили, помолчали с пол минутки.
- Опять мент родился, промолвил он.
- Да, ответил, Лёха, не иначе…
- Как сам ты, чем занят? Всё воюешь? Спросил он, зная, что Лёха в последнее время ездил контрактником в Чечню, на войну и потом безбожно пил дома.
- Да, всё там, сказал Лёха, устал уже таскать по горам этот пулемёт, приехал только сегодня, вот пару стопок успел выпить, у тебя как дела, мужыкантские, давно не виделись, всё поёшь? Как в Москву уехал, так редко появляешься.
- Да редко, сказал он многозначительно, а что было отвечать.
- Ладно, пойду. Лёха затушил сигарету и направился вверх, Ты заходи, если что…
- Хорошо, сейчас докурю и домой, может зайду, позже, с родителями твоими надо поздоровкаться.
Дверь захлопнулась за Лёхиной спиной, а ему, вдруг, стало очень приятно и спокойно от того, что так они встретились. От того, что так хорошо и по простому его воспринял старый сосед, не с высока о нём, а просто очень.
Вспомнилось, как они только заехали в эту квартиру зимой 87-го года.
В самых первых перемещениях, на новую квартиру, на санках, морозным вечером, переехал хоккей!
Он стащил у родителей запасной ключ от новой квартиры, и вечерами, они с одноклассниками устраивали турниры по хоккею. Такой хоккей, был только у него. Жарко и шумно проходили битвы, ребята болели за каждого, играли на «победона», на просторном полу новой трехкомнатной квартиры, места хватало всем. Их костяк класса, в 5 пацанов, каждый вечер, строго, до прихода с работы родителей, играл в хоккей, в этой новой квартире.
Потом нужно было бегом бежать, с километр, до старой. Расстояние преодолевалось с лёгкостью, на морозном вечернем воздухе, впереди ждала новая, светлая и просторная трёхкомнатная квартира.
У подъезда был нагребён огромный сугроб снега, и они с Лёхой решили съехать с него на лыжах им тогда было по восемь-девять лет. Лёха полез и  покатился первым, слетев, поломал тогда обе свои лыжи. А лыжи тогда были у них деревянные и купить их можно было с трудом, и он, увидев такое не полез уже на этот сугроб. Ох и взбучку устроила ему тогда тётя Галя, на площадке было слышно, как Лёшке отвешивали тумаков.
Он всё ещё сидел на ящике, сигарета потухла, а воспоминания живо пролетали перед глазами. Надо было подниматься и как-то настраивать себя на встречу с родителями. Прошел лестничный пролёт нажал на кнопку звонка.
Дверь открылась, включился свет в прихожей, Отец стоял перед ним в своей старой милицейской рубахе и трейниках.
- Вот же мать твою, кого к нам занесло, произнёс он, распахивая перед ним дверь.
- Привет родному дому, прокричал он, выставляя вперёд себя, бутылку с вином и торт, я приехааал, прокричал он, входя в прихожую.
- Мать, мать, иди встречай своего отпрыска музыкального, прокричал с радостным смехом Отец.
Мама вышла из кухни, через длинный коридор и остановилась метрах в трёх от него.
- Ну привет, сын, что-то ты к нам редким гостем стал, а грязный-то какой, что, что за одежда на тебе, ты откуда выбрался, сетовала она на его замараные джинсы и куртку.
- Так это я уже тут на улицах города грохнулся в лужу, у вас как обычно здесь, скользота и грязнота Галичская, только и вымолвил он.
Родители были такими же, словно он к ним приезжал две недели назад.
- Раздевайся проходи-ка, не тащи грязь в комнаты, снимай всё в прихожей, как обычно строго, сказала Мама.
Стаскивая с себя грязные джинсы, сидя на маленьком стульчике в прихожей он не мог как-то себе представить, как действовать дальше, просто не было мыслей.
-Ты как обычно, как раз к ужину, прокричала мама, выходя из комнаты и держа в руках его старые домашние штаны, давай одевай, а это постираю. Когда ты обратно едешь?
Обратно, это обратно его вновь вернуло к мыслям о Тане. В общении с ребятами, Зоей Александровной, Лёхой он как-то расслабил напряженные нервы, попав домой. Таня, обратно, Олька, пролетело в Душе…
- Надо бы чем быстрее, тем лучше, там ждут.
- Конечно ждут, нечего тут делать, с одноклассниками опять пропадёшь на несколько дней, промолвила мама очень строго. Что смотришь стыдно, наверное, за прошлый раз, три дня не могли сыскать, я тебя ещё и не простила, семья ему не дорога, о дочери бы подумал и о жене беременной.
- О ком, беременной… Он промолвил этот вопрос и застыл, продевая ногу в штанину.
- Ну, что снова память отшибает, с этими словами мама уже вопросительно поглядела на него. Так Таня у тебя беременна или нет? Что ты застыл?
- Таня беременна, да, почти трясясь стал говорить он, словно себе под нос, одевая штаны.
- Ты не успел ли хватануть по дороге с кем? Что-то странный какой.
Отец на эти слова только хмыкнул, довольной усмешкой.
- Нет, я же с концерта, с Ярославля, сразу к вам, точнее на Гагарина зашёл, кошку отдал маме Гале. Устал просто, мам, устал, мысли еле ворочаются.
Он встал со стульчика одев штаны и пошёл в свою комнату, которая никак не изменилась в его отсутствие, те же пачки сигарет, приклеенные на стенах, те же плакаты, Цой, ДДТ, Алиса. Только на столе стояли фотографии. Таня в школе ещё, чёрно-белое фото, они вместе в Питере, Олька маленькая совсем, годик, наверное. Он встал возле окна и просто не понимал, как дальше. Перед глазами раскинулось поле, которое, через дорогу и деревенька Манылово, в снегу. Там они начинали кататься на лыжах всем классом в начальных.
Таня беременная вторым, а что мама Галя ничего не спросила даже и не намекнула на это.
Снова поплыла голова, сердце сжалось от этих мыслей, как так, а на каком месяце, а у кого узнать, а как дальше, как? Скорее бы скорее бы прошла эта ночь и бегом, бегом, на поезд и туда, туда… А куда туда? Нет адреса даже… Мысли захлёстывали, надо было собраться, проветрится что ли выйти, так он только что пришёл, как это будет выглядеть… Успокоиться, успокоиться надо.
- Мам, приоткрыв дверь комнаты крикнул он в направлении кухни, а ужин скоро будет готов?
- Минут 20 ещё, картошка тушится, ответила мама.
- В гараж, не надо, в подвал? может принести чего? да и с собой мне на завтра взять? Я пока схожу.
- Вот, вот, сходи-ка, моркови нам и свёклы ещё возьми, вторил из комнаты Отец, с мамой они давно уже были не в ладах.
Он прошел в чулан, так называемую тёмную комнату, или, Тёщину комнату, как весело и шутя называл её Отец. Взял сумки и двинулся на воздух в гараж, этот глоток воздуха, после полученных известий был ему очень необходим.
Он вышел на площадку и позвонил в дверь, напротив. Дядька Вова открыл дверь и расплылся в улыбке:
- Ой Игорёк, заходи.
Он бросил сумки возле двери и прошел к соседям. Нужно было поделится новостью и немного встряхнуться.
Лёха с сидел на кухне, за накрытым столом и праздновал свой приезд.
- Вот это правильно, это по-соседски, выкрикнул уже не очень трезвый Лёха, давай-давай присаживайся и стопочку.
Тётя Галя захлопотала по закуске и навалила ему целую тарелку знаменитого соседского овощного рагу.
- Давай-давай, ешь, редко у нас бываешь, сказала она. Дома-то как, встретили, всё ли хорошо?
- Да всё хорошо, вот пошел до гаража за припасами и к вам забежать решил, а то, когда ещё увидимся.
- Правильно, сосед, дядя Вова, уже изрядно принявший присаживался уже рядом с ним.
- Ну что хочу сказать, сказал он, подняв стопку, немного трясущейся от накативших событий рукой, за соседские отношения, за вас, за Лёху, что живой. Ну и за новость, у меня Таня беременна вторым, надеюсь мальчик будет.
 Лёха, не дожидаясь окончания тоста, опрокинул стопку, выдохнул и произнёс: И за тех, кого уже не вернёшь.
Посидели немного и хорошо, соседи всегда были дружными. Как всегда, у Бедовых нашлась гитара, спели, армейские и никто не просил петь свои, это оттягивало нервы и без того натянутые последними новостями.
Волшебное тепло алкоголя, впервые за несколько дней, согрело желудок и распространилось по телу. Он посидел ещё минут десять с соседями, дождался окончания Лёхиного рассказа о горных районах Чечни, о быте и не простых обычаях и засобирался.
Надо было выйти, побыть одному, понять новое, принять эти новости к душе, так будет легче. Он вышел во двор и пошагал в направлении гаражей, прокручивая мамин возглас, Таня же беременна…
Таня, Таня. Он никак ещё толком не мог переключится на другую нить жизни.
Не верилось, словно во сне. Он так много раз прокручивал все свои грядущие перелёты, так много было различных переходов к ним, так много ситуаций, но, к такой он не был готов совсем. Как дальше, как дальше, сверлило в его мозге, душа пылала. Там в Москве, Таня, Таня, ждущая второго ребёнка, их ребёнка, а он здесь и не знает даже на каком она месяце, как всё происходит, что происходит. Он шёл к гаражу и буквально изводил себя этими мыслями и никто, никто не мог ему в этом помочь. Он снова перелетел в другую нить жизни и снова не знал, пока не знал, куда идти, там в Москве. Не будет же он спрашивать свой Московский адрес у родителей, у мамы Гали, как быть, кому звонить. Теперь появились сотовые телефоны, но в нём у него были контакты жены Наташи, однокурсников, работы, Кузьмичей. Никому из них не возможно позвонить сейчас, никто из них не знает его, его теперешнего  здесь.
Он открыл крышку подвала, забрался туда и долго сидел возле сусека с картошкой, просто смотрел, смотрел в пустоту, лихорадочно прокручивая произошедшие события… Наступит утро он пойдёт на вокзал, купит билет на Москву….. Что дальше?
Набрал в подвале припасов, закрыл ворота гаража и остановился, небо прояснило, высыпали звёзды, подмораживало. Он опустился на колени, перекрестился и стал просить Его, того, который вновь попустил ему это, попустил вернуться и теперь, просто обязан был помочь, помочь быть здесь, помочь обрести снова, Таню, Ольку и ребёнка, его ребёнка, что носила Таня. Слёзы полились градом. Он понимал о чём просил, он даже знал, глубоко внутри себя, знал, что будет помощь от него. Но, как и когда, скорее бы. Не зря же это вновь произошло.
- Верую, Господи, верую в тебя, текло из его уст и текли слёзы, не оставь меня, не оставь их, дай способ мне достичь их, своих, ты же меня снова сюда выбросил ну не оставь же меня, раз так произошло, не оставььььь… Он замолчал, опустился головой в сугроб и плакал, плакал, и от счастья, и от неизведанного.
Сколько времени прошло… Он поднялся с колен, снова посмотрел на звёзды, вытер замёрзшими ладонями остатки слёз и выдохнул, так глубоко выдохнул, словно не хотел оставлять в себе, в лёгких своих, воздуха того времени, того течения, той нити жизни. Господи, Господи, помоги мне, помоги мне Господи, только это и шептали его губы. Я же верю тебе, ты же мне показываешь этими полётами во времени что ты есть, не покидай меня, не покидай. Я же даже рассказать этого никому не могу, я сумасшедший же буду для всех…
Сумасшедший, как так, я же это пережил… И вновь к нему пришло понимание, о том, что никому он об этом рассказать не сможет, а если даже сможет, то никто не поверит. Трясло от понимания этого. Достал пачку, закурил сигарету, вдохнул с дымом морозный воздух, мысли, мысли.
Вспомнилось как на первом курсе стояли с Сашкой Мусиновым возле вокзала, встречая друга Ивковича, закурили и Саня тогда сказал, ах как же хорош этот морозный воздух перемежающийся с никотином, даже свежесть какая-то, так и хочется в такие моменты верить в лучшее. Вспомнил про Саню, которого не видел уже несколько лет, затянулся ещё раз, снова ощутил этот морозный воздух, и та его фраза, «так и хочется в такие моменты верить в лучшее» его успокоила. Да, Саня, где ты сейчас, ни ответа, ни привета, ушел в Армию…
Домой он уже просто тащился, нагруженный картошкою и прочими припасами, медленно, в раздумьях. Надо в мамином телефоне найти телефон Тани, обязательно, он же должен быть там. Замысел этот подхлестнул, и он веселее вьючного верблюда посеменил к дому.
Сели ужинать, поели тушеной картошки, Папик, как обычно выпросил, у Мамы стопарик, а то и два, мама налила всем, за приезд. Как всегда, мамина вкуснятина домашняя умиротворила, и так-то был желудок полон, после рагу соседского, но, кто ж знает, об этом, есть-то у мамы так или иначе надо… И поклонило в сон.
- Мам, а где твой сотовый, он у тебя включен вообще, спросил он выходя из-за стола.
- Ах, точно, надо тебе дать его чтобы ты мне записал туда ещё номера. Оживилась мама на его вопрос.
Вот же как хорошо, подумалось, всё складывается, там и Танин телефон должен быть, может быть и Макса и Андрюхи, да наверное есть всех друзей.
- Спасибо за ужин, пойду, мам, твой справочник обновлять, сказал он и, взяв её телефон, отправился в свою комнату.
Руки задрожали, он стал лихорадочно искать в справочнике номер Тани.
Вот, вот «Татьяна Игоря», и номер… Он стоял посередине комнаты, и трясущимися от возбуждения руками переписал его себе, сел за стол и записал его ещё и на листок и положил в карман, на всякий случай. Быстро заполнил справочник мамы её нужными тётушками, бабушками и другими родственниками и выбежал, буквально, в прихожую.
Отец с кем-то разговаривал по домашнему телефону и командным голосом кого-то оповещал о творившемся в стране безпределе, в колхозах района. Пробегая мимо отца, он буквально бросил телефон мамы на полку, выкрикнув, мам, я всё сделал, я выбегу ненадолго.
Выбежал на площадку, лихорадочно стал искать сигареты, а они в куртке, забежал обратно, пока искал сигареты в куртке, выбил трубку телефона из рук отца.
 - Да что ты как трясун, у тебя в руках кошки что ли…. ся. Папик выпалил старую поговорку.
Выхватив из кармана сигареты выбежал на площадку, и столкнулся с Лёхой, выходящим из квартиры уже в изрядно-подпившем состоянии. Лёха же, вывалился, буквально из квартиры, курить.
- Лёш, прости, и побежал вниз по ступенькам на улицу.
Таня, Таня, сквозило в нём…
Выбежал из подъезда,  встал на улице и трясущимися рукам нашел её номер в своей уже телефонной книге. Руки тряслись, сам весь ходил ходуном, словно внутри его вращалась нефтяная установка. Таня, Таня, он стал произносить сквозь участившееся дыхание её имя.
И остановился передохнуть. Сердце колотилось до 180 ударов, наверное, дыхание, как после 20 километров на лыжах. Он стоял и дышал, дышал, и сквозь это возбуждение, начинал понимать, что в таком состоянии беременной Тане звонить не надо. Колотило, колотило. Да так колотило, что давно такого он в себе не замечал. Как в таком состоянии он с ней будет разговаривать? Набрал дом, Отца.
- Пап, выйди на улицу, возьми выпить что-нибудь, надо очень. Пока Отец спускался, а он точно знал, что он спустится, он лихорадочно начал придумывать причину такого своего поведения. Учили не врать, а сейчас придётся. Зачем он может позвать отца с вином вниз, что-то надо экстренно придумать было и не только ему, но и Папику.
Отец вышел из подъезда, с яблоками и чекушкой, видимо припрятанной где-то ранее и поставил всё на газовый ящик.
 - Что с тобой, ты таким не был, совсем сам не свой, я ещё с порога заметил, мать-то, она как увидела, так и приняла, а я –то вижу, что-то не так, трясёшься весь. Отец, не смотря на хмель был с ним серьёзен.
- Что случилось?
- У нас  же будет с Таней второй, ты дедом уже дважды будешь, хотел побыть с тобой наедине. Разговор пошел у их как и всегда, по Душам. Спать легли поздно.



Немного расстроенное по здоровью утро, взяло своё. Трясун не исчез, он пошел за билетом на Москву, дабы ехать, туда, к ней к Тане и Ольке, домой. Чувствовал себя странно, очень странно, вроде бы выспался, с Отцом поговорил, убедил его в том, что вся его внутренняя тряска, от того, что Таня должна скоро родить, Он вроде бы и поверил, но…
Отец был чутким человеком, не зря, таких как он назначают на должность замполита, он чувствовал людей, просто природно чувствовал и понял тогда что что-то сын не договаривает.
Сумка была собрана, припасы небольшие картошка, свекла и вилок капусты, да, не отпустила бы его мама туда без капусты.
Расцеловавшись при двери входной с мамой он выбежал, буквально, выбежал на вокзал.
На автобусе не поехал, хотелось пройтись, надышаться по утру этого родного городского воздуха, и собраться с мыслями. Поезд утренний, значит приеду только к вечеру, позвоню с вокзала, что прибыл, что ещё скажу? Он не знал, не понимал даже , пока что еще он скажет, да и куда ехать он тоже не предполагал. Дорога к вокзалу,такая , до боли знакомая, что мурашки побежали, сколько о здесь исходил с огромной сумкой на плече, кода учился в универе и каждые две недели приезжал сюда к родителям, в той жмзни и в этой или в какой о уже не понимал. Почти бегом добрался до вокзала, билеты были, купил и сел в, как и всегда напротив буфета. Мысли жгло, снова нужно будет быть собой, трясло и не проходило. Там в Москве Таня, Олька и ещё один человечек у Тани... С этими мыслями задремалось на вокзале...