праздник граней

в этих невозможных верхах
зыбились длани,
из уст кричали уста,
приближалось обретенное равновесие.
посеянное ангелом вопило,
вожделело при наличии стесненного
глаза.

по картам вывихи пропадали,
глазели на полоумных
выкидышей.
срок нищал,
грабители схватили разнеженную любовь
и камнями собрали различие в жнивах.

кромки зыбко таяли,
из ртов дико влеклась
ослепительная богема,
она высоко росла,
стесняла планеты,
усмиряла возглас китобоен.

медлено из уст росло
подготовленное учение,
оно смиряло припадки,
сдвигало дилеммы,
искореняло озадаченное
снабжение.
по парусиновым итогам оно неслось,
ломая покоробленные мачты,
и вывих держал весь вес неба,
и атомы воздуха на блаженных
островах усмиряли гнев атлантов.

грозно росли предки блаженства,
грозно чеканили они преимущество
смирения,
и воскурения пропахли кругами ада.
там, в этих всамделишных
кознях,
равновесие равномерно причитало,
и штопались обветшалые олезни,
и пастбища неслись к угасанию.

так они росли,
эти равномерные весы,
на которых круги ада были,
как письмо дилетанта,
как вспыхнувшие бутылки алкоголя,
они росли в переломах,
они вздыбливались через немощи,
через притязания доходящих слухов.

скот тихо увещевал, он подавал
знаки, пригубив оскопленную чашу.
но содом чешуи рос,
он багровел плененными экстазами,
и соловей-оплеуха зверство свое
облекал в мрамор,
в дискобола он увертывался,
и отставлял мазурку при степенях,
и велосипед рьяно синел
под ладонями света.

так мы их изгоняли,
этих побагровевших
плешивых пьяниц,
они приписывали нам неизлечимые болезни,
они,
как львы усердия,
росли на глазах,
сочетая неделимое,
приближая плененное совершенство.

тихо они прибывали,
эти плененные окна,
эти стекла снега,
эти переливы тьмы и
страдания,
помноженные на самих себя.

прибывали они -
и улепетывали,
в избыток марева,
в заключенное воображение,
в лед стали,
в мед рвения.

медленно,
посреди убывающей воды,
вывихи коротали имущество,
зачисляли прибывшее,
отсрочивали минувшее,
в руках оно росло, однако,
соединялось с пролитием
вина и ветров.

присоединялись и песни
к этим разрозненным объятиям,
и почва, затихая,
обретала семена поверх
требуемого,
поверх возможного
и разрешенного.

ветви прикасались к родникам,
мечты обнимали погибшее тело -
и оно росло навстречу,
увечье рубцевалось,
сталь въедалась в кость,
срасталась с ней.

мечты были игрой,
мечты были притеснением реального,
и корни зыбко блуждали по лицу
в поисках ума,
в поисках добра,
раскрытого,
как почка света.

но добро было внутри,
добро было излишеством,
оно было роскошью,
и они отказались от него,
отказались от пира,
променяв его на
праздник сумасшествия.

праздник был перилами граней,
он протекал расчлененной рекой,
он срывал ставни,
он проникал в сверженные добродетели,
в инстинкты,
пророча все ненужное,
весь мусор цивилизации.

но уста закрыли свою юродивость,
они погребли прошедшее
под возможностью света ,
и роды припали к ногам,
целуя отверстые умы.