Я не верю больше картинам...

Я не верю больше картинам,
Я не верю вообще ничему,
Шли фашисты, ставили мины,
Было холодно в сельском дому.

Спали дети, друг к другу прижавшись,
И платком укрывала их мать,
Взгляд ее потухший, уставший
Продолжал в окно наблюдать.

А в окне шли фашисты за хлебом,
На груди сиял свастичный круг,
Ни земли не боявшись, ни неба,
В этот дом зашли они вдруг.

Огляделись, увидели лавку,
На которой спали юнцы,
И фашист убедительно рявнул:
- Посмотри, да они близнецы!

Знала мать, что не стоит пощады
От фашиста, врага ожидать,
И своим пронзительным взглядом
На фашиста уставилась мать.

А фашист, не мешкая долго,
Свой направив в нее пистолет,
На курок нажал, но защелку
Он не снял и - осечка, и нет.

- Повезло, славянская баба,
Но теперь настает твой черед,
Ваш народ - и паршивый, и слабый
Гитлер в землю зароет, сомнет.

А детей и твоих, и всех ваших
Воспитаем, как немцев своих.
Коли нет - будут чистить парашу,
Коли нет - не оставим в живых.

Зарядив свой браунинг снова,
Он нацелился вновь на нее,
Но удар ... и фашист тот - готовый,
И дыра в голове, и ружье

На полу, и браунинг рядом,
Позади солдат русский стоит.
Смотрит мать заплаканным взглядом
И душа, разрываясь, болит.

А солдат, подошедши поближе,
Двух детишек на руки взял:
- Ничего, дойдем до Парижа,
До Берлина, а плакать нельзя!

Мы врага погоним на запад,
Пусть уходит откуда пришел!
И вернется и ваш с войны папа,
Лишь не плачьте. Идет? Хорошо?

А детишки смотрят на дядю,
На солдата России святой,
И для них он силен и наряден,
Он для них настоящий герой.

Я не верил раньше картинам,
Я не верил вообще ничему,
Шли фашисты, ставили мины,
Было холодно в сельском дому.

Но теперь, спустя больше пол-века,
Я увидел два светлых лица,
На параде шли два человека,
Две души, те два близнеца.

И сверкали их груди в медалях,
И гордилась бы ими их мать,
А они гвоздики держали,
Чтобы память павшим отдать.