Господь с ним...

…Но худшим последствием всех этих лет,
Какую среду ни возьми я,
Была не война, не аннексия, нет,
Не армия,
Не пандемия,

Не взлет доносительства, вал воровства,
Не рост бюрократии прыткой,
Не даже покрытая плиткой Москва —
Господь бы уж с этою плиткой, —

Не сотни арестов, отнятья свобод,
Не бешеный рост пьедестала,
На коем воздвигся карманный Нимрод*, —
Но то, что достойное слово «народ»
Буквально ругательным стало.
Народ-созидатель, народ-судия
Ушел на невидимый план бытия:
Осталось какое-то стадо,
И стал осторожно подумывать я,
Что так ему, в общем, и надо.

И стал мне являться не прежний народ,
Защитник Угры и Непрядвы,
А серая смесь армяков и бород,
Поборники травли,
Неправды.


И мне показалось, что плоское дно
Считал я космической бездной,
А донному жителю нужно одно —
Вот этот скрепитель облезлый.

Что нету народа, а есть большинство,
Бредущее вниз по спирали,
И правы не те, кто любили его,
А те, кто его презирали,

Поскольку он был не борцом и творцом,
А вечной обслугой гаремной,
И глиняный диск ему служит лицом,
А взгляд подъяремный,
Тюремный.

Прости мне, народ, что поддался поэт,
Что черным поверил словам я, —
Но ты в эти двадцать бессмысленных лет
Давал для того основанья.

Мне взгляд на тебя непривычен такой —
Не Каин же я и не Демон!
Но сам ты и сделался подлой толпой,
Озлобленной в меру и в меру тупой:
Никто тебя ею не делал.

Прости мне, народ! Но еще бы чуть-чуть,
Еще бы буквально немного —
И я бы поверил, что вся твоя суть
Была в отпаденье от Бога.

И я от тебя отвернулся, скорбя,
Свое недоверие скрепой скрепя,
И это страшней февраля, октября,
Любых революций и путчей.
И то, что я больше не верю в тебя, —
Есть худший итог.

Или лучший.

*Вавилонский царь, богоборец