Память, 2 часть продолжение

          Мой читатель может спросить, а была ли любовь в наше время? Конечно, была! Юра Хабиров и Надя Шубенкова  стали мужем и женой, как и Володя Санатин и Таня Верходанова. Автор этих строк был влюблен в Люду Слесаренко. Она была комсоргом нашего класса, веселой заводной и симпатичной девчонкой. Из забытой специально Людмилой тетради – её дневника, я знал, что наша любовь была взаимной. Помню, когда я уже работал лаборантом в нашей школе летом 1969 года я ночами носил ей на крыльцо садовые гвоздики, которые в большом количестве выращивала мать в огороде. Жили мы уже в то время в селе Лебедевка – это пятьдесят второй километр по железной дороге в сторону Черепаново. Здесь была остановка электрички. А Люда жила за Искитимом, вблизи станции Монолитная – это шестидесятый километр. Поскольку ночью электрички не ходили, по восемь километров туда и обратно я проходил пешком. Возвращался домой под утро усталый, но счастливый.
           Однажды, когда я стоял в темноте у крыльца Людмилы, за закрытой дверью мне послышался шепот двух девушек. Люда тогда дружила с Лилей Лаецкой, та часто ночевала у неё. Но постучать в окно или дверь я так и не решился. А поздней осенью 1969 года произошел такой конфуз. Как я уже говорил, что мы с Лилей работали в нашей школе: я – лаборантом, она – пионервожатой.   Однажды мы с ней в школьном радиоузле слушали по «Маяку» популярную тогда передачу «Опять двадцать пять», где было много эстрадных песен. Лиля внезапно подошла ко мне, обняла и поцеловала, а я не смог её оттолкнуть. Для неё и для меня это был первый поцелуй. Сначала было любопытство, а потом страх одолел меня: а как же Людмила? Ведь это измена!?
             Не знаю, рассказала Лиля что-то Людмиле или нет, но при следующих  встречах я боялся открыто смотреть ей в глаза, и разговор наш был уже не таким веселым и непринужденным.  В мае 1970 года я ушел в армию. Люда была на моих проводах, смотрела на меня, как мне казалось, выжидающе, но я так ничего ей не сказал. Когда я принял присягу и начал службу, стал писать ей письма в стихах с запоздалыми признаниями. После полутора лет безответной переписки я познакомился в одном из увольнений с моей будущей женой Ириной. Это была любовь с первого взгляда. Черноволосая с восточными чертами лица девушка покорила меня. Я посвятил ей целый цикл стихов, которые были опубликованы в районной Искитимской газете «Знамя коммунизма». Из армии я приехал вместе с Ириной. За столом среди гостей я увидел Людмилу, и мне опять показалось, что она ждала меня, а её долгое молчание было для меня лишь наказанием и испытанием. Но я уже сделал свой выбор: любовь к Ирине стала для меня главным смыслом жизни. Сейчас, когда я пишу эти строки мы вместе уже почти полвека. А молодым юношам и девушкам скажу одно: если хотите душевного равновесия и спокойствия без угрызений совести, никогда не целуйтесь без любви…   
         
             3. Курсант учебной роты.

             Советская армия! Каждый, кто прошел через неё, скажет, что она многому его научила, а главное – сделала из юноши мужчину. Я и мои одноклассники служили по два года. Первую комиссию в военкомате мы проходили в девятом классе. Всем мальчишкам выдали приписные свидетельства. На комиссии у меня возникли проблемы со зрением. В то время я уже носил очки минус 2,7 диоптрий, но левый глаз и в очках, и без них видел всего на 4% вместо 100, а правый без очков – 40%, а в очках 100.
Окулист сказал, что с таким зрением в армию не призывают и выдают «белый» билет. Один из одноклассников это услышал и, когда мы пришли в класс, сказал что-то вроде того, что Трегубов в армии служить не будет по здоровью… Для меня это звучало как приговор, что я никогда не стану мужиком…
            Некоторые из современных юношей были бы рады такому исходу. Мне приходилось слышать от своих учеников горделивые признания о том, что родители им сделали справку – освобождение от армии. Многие сегодня это считают нормой, а службу в армии (сегодня это всего один год) называют пустой тратой времени… А в то время я решил, что в армию я пойду и докажу, что не хуже других.
           Моя мама тогда работала в регистратуре Искитимской больницы, и я попросил её достать для меня таблицу Сивцева для определения остроты зрения. Я надеялся выучить её для прохождения следующей комиссии в десятом классе. Через несколько недель тренировок я понял, что это бесполезно, поскольку мой левый глаз не видел кроме букв еще и кончика указки, указывающего на определенную строчку и букву. Левым глазом я видел лишь две самых верхних буквы «Ш» и «Б» и то, как два темных расплывчатых пятна. Но и этого было уже достаточно, потому что по таблице это соответствовало – 0,4, то есть 40%. На стекла от минус трех до десяти левый глаз не реагировал. Более глубокое обследование окулиста, которое мне устроила мама, показало, что причиной этому мог быть врожденный дефект либо травма глаза. У моего отца была похожая ситуация, но с правым глазом. Помню, что он стрелял из мелкокалиберной винтовки с левого плеча и целился левым глазом, хотя был правшой. На обследовании врач мне сказал, что в очках служить можно, так как правый глаз – 100%, а левый 40%.
После армии я узнал, что с такими показателями можно даже управлять автомобилем, что позволило мне в конце восьмидесятых получить права.
              Комиссию в десятом классе я прошел и, как и все мальчики нашего класса, получил приписное свидетельство. В армию меня призвали в мае 1970 года. Подчеркну, не «забрали», а призвали. Так говорил наш военком: «Забирают в тюрьму, а в армию – призывают!»
                Провожал меня весь педагогический коллектив моей родной школы,
где я два года отработал лаборантом физического кабинета. В учительской был накрыт стол, учителя сказали много теплых слов и подарили мне электробритву «Бердск – 2», которая исправно отслужила со мной армию и еще лет двадцать радовала меня своими параметрами.
              Из дома меня провожали близкие родственники и школьные подруги. Мы пели за столом песни под гитару. Мама, как положено в таких случаях, всплакнула. Отец успокаивал её. Люда смотрела отстраненно куда-то в сторону. Я ждал, что она мне что-то главное скажет на прощанье. Она, наверное, ждала от меня того же. Под утро отец остриг меня наголо ручной машинкой, и все провожающие пошли на электричку. Мы сфотографировались на перроне остановочной платформы «52-й километр». Подошла электричка и я вошел в вагон, где уже находилась группа призывников из Искитима. Это были последние минуты моей гражданской жизни.               
               
             На сборном пункте в Новосибирске мы провели сутки. Потом приехал «покупатель» – так называли офицеров, отбирающих призывников для разных родов войск. У нашего на погонах были эмблемки связи – крылья с двумя молниями накрест. Офицер построил всех в одну шеренгу и стал внимательно ощупывать и осматривать правые кисти рук новобранцев. Многие не понимали смысла этой процедуры. Отобранную группу посадили в крытый военный грузовик и куда-то повезли. Все гадали, где мы будем служить. Мы долго перебирали названия городов: Иркутск, Хабаровск, Чита. Кто-то назвал Магадан, и все засмеялись. К недолгому ожиданию машина въехала в ворота воинской части. Оказалось, это был семнадцатый военный городок Новосибирска, расположенный в Октябрьском районе города. Когда все построились, нас встретил старшина по фамилии Цеберчук, впоследствии получивший прозвище «Цербер» за свой строгий нрав. Он построил нашу группу и повел в баню. До помывки и получения формы и сапог он разговаривал с нами по-простому, не по уставу, на шутки отвечал шутками.               
               Когда все были одеты в новенькие гимнастерки и сапоги, он громким командным голосом приказал всем построиться и объявил, что мы теперь курсанты учебной роты связи воинской части 57849. Все мы станем радиотелеграфистами – специалистами радиостанций средней и большой мощности, будем изучать материальную часть средств связи, азбуку Морзе и работу на телеграфных аппаратах «СТ-2м». Теперь всем стало понятно для чего офицер осматривал и ощупывал наши руки на сборном пункте. Для хорошей работы на телеграфном ключе нужна здоровая правая кисть.
               Нас привели в казарму, где были двухъярусные кровати, и представили командиру роты, взводов и отделений.   Рота курсантов связи состояла из пяти взводов по тридцать человек. Первый, второй и третий взвод – радиотелеграфисты, четвертый – антеннщики, пятый «зассовцы» – так называли специалистов засекреченных средств связи. Я попал во второй взвод. Замкомвзвода сержант Стильба, командир отделения – младший сержант Патрушев. Мы познакомились. Потом все стали искать земляков среди курсантов. Я нашел искитимца. Это был Боря Крик, который впоследствии стал для всей роты своеобразным Василием Теркиным из-за своего веселого и беспокойно-любопытного характера. Он сказал мне, что спать будет только на верхнем ярусе надо мной. Я не возражал, о чем позднее пожалел, потому что, спрыгивая сверху во время подъема, он часто садился мне на шею, не смотря на то, что мы заранее договаривались о наших передвижениях.
              Так началась наша служба и учеба. Первые недели изнурительные тренировки отбоя и подъема за сорок секунд. Если кто-то один из взвода не укладывался в норматив, упражнялся весь взвод. Причем, при подъеме сержант проверял правильно ли курсанты наворачивали портянки. Боря Крик придумал свой метод. При отбое накрывал два сапога сверху портянками, а утром прыгал в них сверху, экономя время, а уже после построения, в туалете перематывал портянки правильно, чтобы не набить мозоли. Но эта хитрость вскоре была наказана. Однажды сержант Стильба сразу после построения отправил весь взвод на пробежку вокруг казармы. Несколько человек вмиг набили себе кровавые мозоли, в том числе и Боря, при этом все вспомнили нецензурную пословицу о хитрости. После этого к портяночной процедуре все стали относиться очень серьезно.
            Особенно изнурительной в летнюю жару для курсантов была ежедневная по нескольку часов строевая подготовка. Старшина роты раздал каждому взводу тексты песен, под которые мы должны были маршировать по плацу. В первом взводе нашли барабанщика и запевалу, которые задавали ритм марша. Самой популярной была такая песня:
                «Были мы вчера сугубо штатскими.
                Провожали девушек домой,
                А сегодня с песнями солдатскими
                Мимо них идем по мостовой.»
            Балагур Боря, изучая текст песни, предложил всему взводу заменить в первой строчке одно слово и петь так:
                «Были мы вчера с Трегубом штатскими…»
            Конечно, он имел в виду меня – своего земляка. Мне это было приятно, и иногда наш взвод пел именно эту версию, а замкомвзвода сержант Стильба не возражал и подпевал вместе со всеми. Первые занятия по строевой подготовке всех веселил один курсант из первого взвода. Он был представителем одного из малых народов Севера. Сначала все думали, что он придуривается, делая на марше отмашку обеими руками одновременно. Потом старшина приставил к нему слева и справа по курсанту, которые фиксировали его руки в разных крайних положениях. Однако, когда курсантов убирали, он продолжал одновременно сводить свои кулаки к середине груди, делая отмашку в разные стороны. Кроме того, он не всегда попадал в ногу со всеми.  Через месяц уже все командиры поняли, что у него напрочь отсутствует чувство ритма и координация движений. Его отправили на комиссию и, конечно, комиссовали. Вот вам пример, как можно отслужить в армии всего месяц.
             Перед командирами всегда стояла задача, как быстро научить солдата все делать слаженно с минимальной затратой времени. Один из первых таких уроков преподал всей роте старшина Цеберцук. По команде рота зашла в столовую и приступила к приему пищи. Это был первый обед в столовой. Все расслабились, как на гражданке, рассказывали байки из солдатской жизни, шутили, и никто не смотрел на старшину и командиров отделений, которые почему-то очень быстро расправились с первым и вторым блюдом. Через пару минут прозвучала команда: «Встать! Выходи строиться!» Многие не успели съесть первое и с сожалением смотрели на кашу с кусками тушенки в кастрюле на краю стола. Рассовав по карманам куски хлеба, рота вышла на построение… На ужине в столовой был слышен только стук ложек, и все курсанты внимательно следили, как наши командиры быстро принимают пищу.
          Незадолго до присяги нам выдали парадные мундиры старого образца с глухом воротничком и брюки – галифе, которые заправлялись в сапоги. Все были рады, но когда после окончания учебки прибыли в свои части для дальнейшего прохождения службы, были разочарованы, так как весь наш призыв по стране должен был получить мундиры нового образца в виде цивилизованного костюма, рубашки, галстука и прямых брюк, к которым выдавались ботинки, а не сапоги.
            Целый месяц до присяги мы учили устав. Параллельно днем и на ночных занятиях изучали материальную часть радиостанций «Р-104» и «Р-105», азбуку Морзе и работу на телеграфных аппаратах. Сложность обучения состояла в том, что незадолго до нашего призыва в армии служили три года, и программа обучения курсантов была рассчитана на 11 месяцев. После перехода на двухлетний срок службы почасовой объем программы остался прежним, поэтому Министерство обороны решило распределить эти часы на 5,5 месяцев за счет ночных занятий. То, что раньше солдаты изучали за год, нам предстояло изучить менее, чем за полгода.
              Учебная неделя выглядела так. Будни: с понедельника по субботу – дневные двенадцать часов занятий и ночные – три-четыре. В эти ночи чистый сон составлял четыре-пять часов. Единственную ночь с субботы на воскресенье мы спали положенных восемь часов. Интересный факт. После обеда в субботу дневных занятий не было, а был просмотр художественного фильма в гарнизонном доме офицеров для полка связи, в котором кроме нашей учебной роты было еще две. Нам – салагам были отведены первые три ряда зала, а на лучших за нами рядах, так считали дембеля и старики, располагались остальные две роты. Произошел конфуз. Как только курсанты учебной роты садились в кресла, на весь зал раздавался храп уставших от бессонных ночей солдат. Уже на следующем сеансе наша рота была изгнана на самые последние ряды, чтобы не заглушать храпом звуковое сопровождение кинофильма. За эти полгода для любого курсанта вопрос о том, какой фильм смотрел он в субботу был чисто риторическим.
             А теперь представь, читатель, сколько спал курсант, если получал за какую-либо провинность внеочередной наряд на работу. Как правило это была уборка казармы, туалетов и служебных помещений роты. Спать ему приходилось один – два часа в сутки. И никто не жаловался и не считал это издевательством, поскольку никто не хотел служить три года вместо двух. Все считали это вынужденной необходимостью. Если курсант получал наряд вне очереди в понедельник, то это значило, что он всю неделю будет ночами пахать и недосыпать. Трудно было, отработав ночь с понедельника на вторник, не уснуть на дневных занятиях. А заснул – получил новый наряд. Выглядело это так. Взвод работает в классе на телеграфных аппаратах или ключах. У сержанта за столом пульт радиоконтроля, и он поочередно подключается к линии каждого радиста. Если вместо морзянки он слышит билиберду, курсант спит. Кроме этого визуально видно, у кого глаза закрыты.
Сержант подходит к курсанту, слегка бьет указкой по руке радиста и объявляет «очередной» внеочередной наряд. Что касается очередных нарядов, то они многим были в радость, потому что курсант целый день работал на кухне: мыл котлы и посуду, чистил картошку, а в небольших промежутках можно было и покемарить. Кроме того, повар – сержант срочной службы давал курсанту на обед целую банку тушенки или рыбных консервов, да и добавки можно было брать сколько хочешь.
              Кормили нас хорошо: сытно и вкусно. Аппетит у всех был зверский, поэтому все курсанты быстро набирали вес. Это видно и по моим фото до армии и в учебке – так называлась наша учебная рота. Увольнений за полгода службы в учебной роте курсантам не давали, но с приезжающими по воскресеньям родственниками встречи разрешали прямо на территории военного городка.
               
                Перед принятием присяги нашу роту вывезли на стрельбище. Каждому солдату выдали рожок с боевыми патронами и проинструктировали, что стрельба будет в два этапа. Первый – три выстрела по мишени в полный рост одиночными, второй – короткими очередями. Не у всех это получалось. На первом этапе одиночными я трижды положил мишень и доложил: «Курсант Трегубов первый этап стрельбы закончил.» Ко мне подошел сержант, отстегнул рожок от моего автомата и быстро вытащил оставшиеся патроны, высыпав их в свою пилотку. Мне было сказано, что для меня стрельбы закончены. Обидно было, что не удалось пострелять очередями. Некоторые курсанты, видя такой поворот дела, специально «мазали» или стреляли по мишеням соседей, поэтому им давали дополнительные патроны…
               После принятия присяги заместители командиров взводов устраивали проверки курсантам на знание устава. Часто эти проверки носили провокационный характер. Пример: сержант Стильба говорит:
              – Курсант Крик, почистить мои сапоги!
Мой земляк Боря, понимая, что команда не соответствует уставу, отвечает:
              – Не имеете права, товарищ сержант! Это не по уставу, я не буду её выполнять…
              – Наряд вне очереди! – звучит команда сержанта.
              – За что? Это произвол, - законно возмущается Борис, а курсант Черных ему подсказывает:
              – Есть, наряд на работу! – но мой земляк его не слышит, а сержант Стильба продолжает:
             –За пререкания с командиром два наряда на работу.
            Наконец до Бори дошло и он отвечает:
             – Есть, два наряда на работу!
         А сержант продолжает:
             – Курсант Черных, почистить мои сапоги!
             – Есть, почистить сапоги! – курсант подходит к тумбочке и берет щетку. Сержант Стильба, улыбаясь, говорит:
             – Отставить! Команда не по уставу.
            Весь взвод, наблюдая эту картину, вспоминает, что любую команду командира по уставу нужно выполнять, причем ответ на команду тоже имеет уставную форму, а обжаловать команду вышестоящего командира можно только после её выполнения. «Приказ не обсуждается, а выполняется». Такой способ проверки за знание устава в учебной роте называли «проверкой на вшивость.»  Скажу, что в годы нашей службы в армии были такие понятия: салага, дед и дембель, а вот дедовщины мы не видели и не чувствовали. Это понятие и явление в армии появилось в конце восьмидесятых, и связано, по мнению некоторых историков армии и социологов, с тем, что в эти годы в связи с нехваткой призывников стали призывать в армию молодых людей с судимостями по легким статьям. Именно они принесли в армию криминальные отношения «дедовщины».
           Вспоминаю еще один курьезный случай, который произошел в военном городке Коченево, куда в августе 1970 года перевели наш полк связи. Рядом с казармой был офицерский и солдатский буфет, где курсанты в свободное от занятий время покупали пряники, халву, лимонад. Однажды старшина построил роту, а один курсант был в буфете и не слышал команды на построение. На улице пошел сильный дождь. Мокрый курсант забежал в казарму, когда старшина перед строем читал какую-то инструкцию. По уставу он должен был сказать: «Товарищ старшина! Виноват. Опоздал. Разрешите встать в строй!?», но солдат мялся с ноги на ногу, и под ним образовалась небольшая лужица. Цеберчук выжидающе посмотрел на курсанта и после небольшой паузы мягко по-отечески спросил: 
              – Курсант, вы почему мокрый?
             Опоздавший в недоумении ответил:
              –Так дождь на улице, товарищ старшина.
              – Я тебя не спрашиваю, что на улице. Я спрашиваю: ты почему мокрый?
             – Я же сказал, дождь на улице, - ничего не понимая, повторил курсант.
             – Два наряда на работу!
           По уставу должен прозвучать ответ: «Есть, два наряда на работу!», но опоздавший возмутился:
             – За что? За то, что дождь на улице…
             – Четыре наряда на работу!
           И тут курсант вспоминает про устав:
             – Не имеете права! Четыре наряда может дать только командир части!
      Командир отделения мокрого курсанта шепчет ему: «Есть, четыре наряда на работу! Разрешите встать в строй!».
              Когда курсант повторил подсказку, старшина разрешил встать ему в строй и продолжил чтение инструкции… Конечно, вся рота понимала, что нерадивый курсант был наказан не за то, что дождь на улице, а за плохое знание и выполнение уставных команд.
              После перевода нашего полка из Новосибирска в Коченево трудностей в нашей службе стало еще больше. Казарма для нас была готова, нужен был лишь небольшой косметический ремонт, а вот учебного корпуса для нашей роты не было. Рядом с казармой была старая с выбитыми рамами одноэтажная бревенчатая постройка. Полы были сгнившие, двери перекошенные, крыша протекала. Роте была поставлена задача: в двухнедельный срок силами курсантов сделать капитальный ремонт и установить прибывшее в ящиках новое оборудование для учебных классов. При этом ночные и дневные занятия частично продолжались на оборудовании и маломощных радиостанциях, установленных в подсобках и служебных помещениях казармы. Строй материалы были завезены на второй день, и работа закипела. Чтобы быстрее просыхали влажные ремонтируемые помещения, кто-то из командиров раздобыл катушку нихромовой проволоки, из которой мы делали спирали и наматывали их на пенобетонные блоки и керамические трубы. Самодельные обогреватели были готовы.
          За три дня мы перестелили полы, потом гипсокартонными плитами отреставрировали стены. Все курсанты были разбиты по специальностям, исходя из их знаний, умений и способностей. Поскольку я разбирался в электрике и радиоэлектронике, был зачислен в группу электриков и занимался электропроводкой. Когда с проводкой было закончено, нашу группу перевели на ремонт кровли. Через две недели мы начали занятия в пахнущем свежей краской учебном корпусе.
          В конце октября нашу учебную роту построили. Командир полка подполковник Шергин объявил нам благодарность за выполнение капитального ремонта учебного корпуса и сказал, что нашей учебной роте предоставлена честь участвовать в параде 7 ноября 1970 года. Началась усиленная строевая подготовка и репетиции по правильной и ровной посадке курсантов в кузова военных грузовиков. В кузове на пяти скамейках по шесть человек помещался один взвод. Тенты с грузовиков сняли, чтобы зрители на параде видели нашу военную выправку. Маршировать строевым шагом по площади нам не пришлось. После парада военной техники по главной площади Новосибирска проехали пять грузовиков, в которых ровными рядами с автоматами сидели курсанты нашей роты. Мы после парада смотрели в новостях по телевизору на этот эпизод и гордились, что вошли в историю.
            Следует сказать, что для дисциплинированных и соблюдающих устав курсантов служба шла легче. Они меньше получали нарядов. Те, кто хорошо знал материальную часть и разбирался в электрических схемах, тоже пользовались некоторыми привилегиями. Это я испытал на себе. Сержант Стильба иногда поручал мне проводить занятия по изучению схем радиостанций, потому что у меня уже был до армии опыт сборки ламповых и транзисторных конструкций, и я хорошо знал теорию радиосвязи.
            Некоторые завоевывали авторитет другими своими способностями. Кто умел рисовать, выпускали боевые листки и стенгазеты. А вот выскочек наши командиры не любили. Причем провести границу между выскочкой и способным курсантом часто было очень трудно. Вспоминаю такой эпизод.
            Старшина построил роту и объявил, что для курсантов есть работы по благоустройству территории. После небольшой паузы он произнес:
            – Кто умеет рисовать, два шага вперед!
Многие «художники», в том числе и я, сообразили, что лучше рисовать в ленинской комнате стенгазету, чем подметать плац. Около десятка «художников» вышли из строя. Прозвучала команда старшины:
            – Всем «художникам» спуститься на первый этаж, получить в каптерке лопаты и «нарисовать» вокруг плаца сто ямок! Нам саженцы завезли. Остальные! Вольно! Личное время!». Так лечили выскочек и хитрых приспособленцев.
            И еще один эпизод, очень похожий на издевательство старослужащих над молодыми. Старшина Цеберчук построил первый взвод и поставил задачу: разгрузить самосвал с углем для кочегарки. Первый взвод вернулся из кочегарки недовольный. Курсанты рассказали, что водитель самосвала сказал им, что подъемный механизм работает, и он мог бы обойтись и без их помощи… Потом построили наш взвод и повели в кочегарку. Нам предстояло загрузить уголь в самосвал. Наученные предыдущим опытом, никто из курсантов не пререкался с младшими командирами, а выполняли приказ, изредка бросая реплики друг другу о бессмысленности данного приказа. Но учебная рота к вечеру была на грани бузы, так как третий, четвертый и пятый взвод проделали то же самое. В ленинской комнате собрались представители курсантов всех взводов и решили действовать по уставу. Приказ младших командиров был выполнен, поэтому у солдат появилась возможность обжаловать его у вышестоящего командира. Были выбраны по одному представителю от каждого взвода, которые направились к командиру роты.  Они доложили ему ситуацию с погрузкой – разгрузкой угля и попросили разобраться и наказать виновных в издевательствах над курсантами. Комроты терпеливо их выслушал, потом раскрыл большой журнал и, полистав страницы, прочитал один из пунктов учебного плана роты, в котором были расписаны погрузочно-разгрузочные работы. После чего он добавил, что план утвержден им и командиром полка. После этого он попросил курсантов показать ему ладони рук.  У двух из пяти курсантов были мозоли от лопат.
               – Вам еще много надо учиться работать не только на телеграфных ключах, но и лопатами…
            Думаю, что случись такая ситуация в армии в конце восьмидесятых, она привела бы к войне между молодыми и старослужащими солдатами, так как в эти годы в армии из-за «дедовщины» ни у тех, ни у других уже не было терпения и трезвого рассудка, а была лишь озлобленность.
               Ходила наша рота и в караул, который продолжался сутки. Взвод делился на три смены: караульная, бодрствующая и отдыхающая, которые менялись через два часа. Четвертая группа – это разводящие, которыми командовали командиры отделений. Сержант Стильба был начальником караула.  По прибытии в караульное помещение всем курсантам выдали по 60 патронов, и каждый набил ими по два рожка. Каждые два часа мы заступали на охрану постов: полкового знамени, секретной части, гаупвахты и склада боеприпасов, который находился в целях безопасности в открытом поле и был огорожен рядом колючей проволоки. Мне достался именно этот пост. В мои обязанности входило постоянное патрулирование вокруг склада внутри периметра «колючки». В случае приближения кого бы то ни было, кроме разводящего, нужно было дать команду: «Стой! Стрелять буду!»
Если неизвестный продолжал движение, нужно подать сигнал тревоги либо кнопкой, если постовой находился рядом с ней, либо короткими автоматными очередями. А если нарушитель продолжал движение, открывать огонь на поражение. По тревоге отдыхающая смена поднималась и занимала место бодрствующей смены, охраняя караульное помещение, а бодрствующая смена выступала вместе с разводящими в месту происшествия.
              Это Устав караульной службы, а в караулке сержант Стильба рассказал еще не то солдатскую быль, не то байку: 
             «Однажды на охране склада боеприпасов стоял молодой солдат, а командир полка (при этом фамилия не называлась) решил проверить пост. Когда он приблизился к посту, солдат, действуя строго по уставу, положил его на землю лицом вниз и вызвал разводящего кнопкой тревоги. В течении двадцати минут, пока шла смена, командир полка обещал сгноить солдата на гаупвахте. Особенно бесило командира то, что на вопрос, знает ли он с кем имеет дело, солдат ответил утвердительно, но потом добавил любимое изречение старшины роты, что «Устав главнее любого командира!» Пришла разводящая смена, увела командира полка. На следующий день весь полк был построен на плацу, и командир полка лично объявил рядовому благодарность за образцовое несение службы и предоставил ему двухнедельный отпуск на родину. Другую байку рассказал командир отделения:
              «Одному курсанту, стоящему на этом же складе ночью показалось, что кто-то короткими перебежками приближается к складу. Он дал в воздух несколько коротких очередей, но движение продолжалось. Пока разводящие пришли, он расстрелял почти два рожка. Разводящий сказал, что если не найдут нарушителя, ему грозит гауптвахта или трибунал. Когда рассвело, в поле нашли убитого зайца. Это спасло курсанта от наказания. Ему была объявлена благодарность, а вот об отпуске на родину никто ничего сказать не мог.»
                На посту я был под впечатлением этих баек, но свои смены отстоял нормально, без происшествий.
                Кое-кто из читателей может задать вопрос, а ходили курсанты в самоволку?
            Мы, курсанты, слышали, что в других ротах солдаты ходили и в увольнения, и в самоволки, но в нашей учебной роте об этом никто не помышлял. Пожалуй, единственным самовольщиком был автор этих строк.
           В конце сентября в один из солнечных дней наш второй взвод был направлен на очистку овощехранилища на самый край военного городка,
который был отгорожен в этом месте от частного сектора поселка Коченево лишь колючей проволокой. До обеда мы, сидя на деревянных ящиках, перебирали вытащенный на улицу старый картофель. Боря Крик предложил скинуться и сбегать в буфет за пряниками и лимонадом. Буфет был далеко, а в десяти метрах от «колючки» стоял сельмаг, тем более в ограждении было несколько больших дыр, к которым были протоптаны тропинки, видимо, не одним поколением самовольщиков. Правда вокруг периметра нашего городка регулярно ходил военный патруль, заворачивая иногда и на улицы рабочего поселка. В составе патруля был один из офицеров части и два-три сержанта или солдата. Наш замкомвзвода сержант Стильба безучастно наблюдал, как мы с Борисом спорили, стоит ли идти в буфет, или за минуту добежать до магазина. Мой земляк предложил простой план. Как только патруль пройдет мимо нас и скроется за углом забора военного городка, можно идти в магазин. Пока патруль обойдет по периметру всю территорию, пройдет около часа. Когда деньги были собраны, Боря обратился к сержанту:
               – Товарищ сержант, разрешите?!
              Ответ замкомвзвода всем был понятен:
                – Идите, но если попадетесь, я вам не разрешал. 
               Боря неожиданно протянул мне деньги и сказал:
                – Серега, давай!
                – А почему я? Я был за то, чтобы идти в буфет.
                – Да, идея моя, но представь, ты будешь единственным курсантом в нашей роте, кто был в самоволке. Или ты трусишь?
                Последние слова Бори меня задели, и я, как только патруль скрылся за углом забора, направился к магазину. Наша солдатская логика была «железной», но у патрульных, видимо, была своя. Я зашел в магазин, купил пряники, печенье и пару бутылок лимонада. Когда я вышел на крыльцо, то увидел, что к магазину направляется патрульная группа. От испуга я вернулся в магазин и спросил у продавщицы, есть ли другой выход. Она спокойно ответила, что, если там патруль, то это бесполезно. Я повернулся к выходу и увидел вошедшего офицера:
               – Что, водочки захотелось? Кто таков? – обратился он ко мне. Я ответил:
               – Курсант учебной роты рядовой Трегубов, а водку я не брал.
             Тут же за меня заступилась продавщица, подтверждая мои слова, но офицер её резко оборвал:
               – Помолчи, Галя, ты всегда солдат выгораживаешь. Водку куда сбросил? К тебе под прилавок?!
              – Да не было никакой водки. Вы же видите: это курсант из учебки, а не солдат вашего полка, – продолжала отбиваться Галя. Капитан патруля уже обратился ко мне:
               – Если не было водки, зачем вернулся в магазин?
               – Испугался, – сказал я. В этот момент мне показалось, что патрульный начал мне верить, но после паузы он произнес:
               – Ну, пошли на гаупвахту.   
              Мы вышли из магазина. Около «колючки» уже стоял сержант Стильба. Он обратился к патрульному и попросил отдать ему курсанта, пообещав, что сам накажет нарушителя. Капитан, хитро улыбаясь, сказал:
               – Что ты кричишь из-за «колючки». Выходи сюда – поговорим.
               – Это чтобы вы еще и меня забрали. Нет я уж лучше здесь останусь.
            После долгого разговора сержанту удалось убедить капитана выдать ему курсанта. Когда патрульные ушли, наш сержант сказал всему взводу, чтобы никто в казарме об этом не говорил, и если «Цербер» узнает о самоволке, он «запашет» весь взвод. На вечерней поверке замкомвзвода приказал мне выйти из строя и объявил наряд на работу за нарушение формы одежды. Вот так я легко отделался за свою первую «самоволку».
             За свою вторую «самоволку» мне безмерно стыдно до сих пор. И не перед моими командирами, а перед близкими родственниками.
              В конце сентября 1970 года нашу учебную роту на грузовиках повезли на уборку картофеля в Дорогино Черепановского района. Мы проехали по шоссе все мои родные места: село Лебедевку, где в это время жили мои родители с братом, город Искитим – родину нашего с Борей детства и юности, станцию Евсино, где жила моя тетя Валя с бабушкой, и остановились в поле у станции Дорогино, не доехав с десяток километров до станции Посевной, где я родился, и там жила моя вторая бабушка. И хотя не так давно мои родственники приезжали ко мне в часть, очень хотелось их повидать. Нас высадили из машин, когда уже садилось солнце. Мы разбили палаточный лагерь, получили сухой паек и стали готовиться к отбою. Мне хотелось бежать к бабушке и тете в Евсино, но одному как-то было боязно. Я подошел к Вите Слюсареву из Абакана и предложил ему эту экспедицию. Он согласился в надежде на то, что на трассе мы поймаем попутку. Я предполагал, что от Евсино до Дорогино по трассе километров десять. Оказалось – все двадцать. После отбоя мы тихо покинули палатку, надеясь, что до подъема вернемся и успеем немного поспать. Первые два-три километра мы шли, поднимая руки перед каждой попутной машиной. Но, увы, ни на пятом, ни на десятом километре нашего пути никто не остановился. Потом мы побежали, понимая, что с такими темпами мы можем не успеть в подъему. По дороге я говорил Витьке, что муж моей тети Иван Иванович работает главным инженером Евсинской птицефабрики и обязательно отвезет нас назад. Далеко за полночь мы подошли к калитке моей бабушки. Я постучал в окно, в комнате включили свет, и я увидел за стеклом тревожное лицо моей тети. Конечно, они были нам рады.  Усадили за стол, быстро приготовили сковороду яичницы и напоили чаем. Бабушка завернула в бумажные пакеты пряники и оладушки в дорогу, а я сказал, что до семи часов утра нам надо быть в расположении части. Потом, посмотрев в сторону Ивана Ивановича, я спросил, не сможет ли он нас отвезти. Иван Иванович сказал, что его «Жигуль» в ремонте, а рабочий «ГАЗик»  – «стуканул», и он сам ходит пешком. Тетя Валя, строго посмотрев на мужа, сказала: «Иван, иди, ищи машину.» Иван Иванович оделся и вышел.
             Через полчаса к калитке подъехал ритмично стучащий движком «ГАЗик». Мы тронулись в путь. Скорость была около десяти километров в час. Мое веселое настроение как ветром сдуло. Виктор тоже понимал ситуацию и молчал. Два часа мы ехали в напряженной тишине. Мне было безмерно стыдно за свой глупый безрассудный поступок. На рассвете Иван Иванович высадил нас недалеко от палаточного лагеря. Он смущенно улыбался и говорил, что все нормально. Ему еще предстоял трудный путь домой, а я в этот момент представлял, как он объясняет начальнику гаража, зачем он брал неисправную машину. До подъема оставалось минут сорок. Виктор сразу «вырубился», я продолжал заниматься самобичеванием… Трудовой день для меня пролетел незаметно, а к вечеру нас посадили в грузовики и повезли в родную коченевскую казарму. Мораль истории: всегда думайте о последствиях своих поступков.
            Мой земляк Боря Крик стал назывть меня после этого «самовольщиком». Я не обижался и в ответ обзывал его «ИКРЗ». А вот история его прозвища.
              Как я уже говорил, что Боря был балагуром и заядлым спорщиком. Кроме того, он был еще патриотом нашего города Искитима и прославлял его при любом удобном случае. Как-то в курилке он рассказывал курсантам нашего взвода, какой крупный промышленный город наш Искитим. В нашем городе крупнейший в стране цементный завод, даже два завода. Выпускаются лучшие марки цемента, который закупают у нас все страны, даже капиталистические. При этом Боря добавлял после каждого предложения, обращаясь ко мне: «Скажи, Серега!». Я в ответ кивал головой, потому что это была чистая правда. Была еще и другая правда, о которой умолчал мой земляк. Он не сказал, что сами жители Искитима говорили о нем: «Снизу – грязь, сверху – дым – это город Искитим.»  Цементная пыль, выбрасываемая трубами завода, была бичом города и его окрестностей. Не смотря на электростатические германские фильтры, в атмосферу за сутки выбрасывалось два-три вагона цемента, и если долго не было дождя вся растительность, строения и улицы становились серого цвета. А это в свою очередь отражалось и на уровне заболеваемости жителей.
                Потом Боря рассказывал о крупнейшем карьере, где добывают щебень для строек всей области, о шиферном и асбестовом заводах. Рассказывая о металлургии, он привел в пример Искитимский котельно-радиаторный завод, который обеспечивает почти всю страну радиаторами отопления. Кто-то из курсантов сказал: «Хватит заливать!» На что Боря ответил: «А ты подойди к окну и посмотри, какое клеймо стоит на радиаторе отопления?»  Курсант подошел к окну, наклонился над батареей и громко произнес четыре буквы: «ИКРЗ». Боря торжествовал: «Это наш Искитимский котельно-радиаторный завод». «Сам ты – «ИКРЗ», – сказал обиженный курсант, и все засмеялись. Но похоже, Боря не обиделся, и даже гордился этим прозвищем. Когда он начинал новый рассказ о нашем городе, ему говорили: «Хватит, «ИКРЗ», знаем."

            Году в 1983 – 1984, я случайно встретил Борю Крика в рабочем поселке Линево. Я был в гостях у родственников и, проходя мимо ЛТП – лечебно-трудового профилактория, увидел до боли знакомое лицо в форме лейтенанта. Я в то время уже носил усы, но у Бориса они были больше, почти как у гусара. Мы обнялись, как братья и сфотографировались. Он рассказал мне, что остался в армии на сверхсрочную службу, потом закончил военное училище и сейчас служит в ЛТП. 

            В середине декабря 1970 года обучение курсантов было закончено, и младшие командиры намекнули нам, что можно сдать по рублю из солдатского жалования, которое составляло 3 рубля 80 копеек в месяц, на проведение прощальной вечеринки. Желающие приняли по сто, а кое-кто и более грамм прощальных. Никого за это не наказывали, потому что мы уже были без пяти минут сержанты, ведь раньше учебку называли школой сержантов. После окончания учебки курсантов направляли в разные воинские части по всей стране и даже за рубеж в страны ОВД – организации Варшавского договора. Все, и я тоже, думали, где мы будем служить еще полтора года. Полгода я отслужил почти дома. Ко мне часто приезжали родные. Я уже готовился к долгой разлуке, но судьба приготовила для меня уже два сюрприза: один – очень хороший, второй – совсем плохой…

                4.   Служба на ПРЦ.

               В начале декабря 1970 года ко мне подошел сержант Стильба и представил мне офицера капитана Аптрейкина, под началом которого я продолжу службу. Меня с вещмешком посадили в кузов грузовика, накрытого брезентовым тентом и повезли из Коченево к новому месту службы. В кабине сидели водитель и капитан, а я в кузове думал, куда меня везут. Зима. В кузове на морозе – значит недалеко. А где это недалеко? Аэропорт?  ЖД вокзал? А дальше?
              Оказалось: из Коченево меня привезли в Новосибирск, а точнее на «Гусинку» - Гусинобродское шоссе рядом с кладбищем, где находился приемный радиоцентр (ПРЦ) штаба СибВО. 
              Встретили меня нормально, но на первом же дежурстве сержант Гуськов подал мне цинковое ведро и попросил принести коррекции от соседей за стенкой из ПВО. Я сразу понял, что это подвох и обратился в сержанту:
              –Товарищ сержант! Коррекция – это электрический сигнал синусоидальной или пилообразной формы передаваемый по проводам или в радиоэфире для настройки канала связи, поэтому положить его в ведро невозможно!
              Сержанту и всем присутствующим при этом понравился мой ответ. После небольшой паузы кто-то из них добавил, что приходилось слышать ответ, что коррекцию нельзя положить в ведро, а вот почему, толком никто объяснить не мог. Я был рад: все складывалось хорошо. Служить буду рядом с домом и в маленьком подразделении, где нормальная дружеская обстановка.
             Новое место службы было расположено в лесном массиве. С одной стороны, ближе к городу, было кладбище, с другой – полигон для отходов, а проще – городская свалка, которая дымила и зимой, и летом.  Аппаратный корпус с дизельным генератором на случай отключения электроэнергии, казарма ПВО, служебные и хозяйственные постройки, огромное в несколько гектар антенное поле – все это было огорожено колючей проволокой. Наш ПРЦ, состоящий из одного сержанта и пяти рядовых, стоял на довольствии части ПВО, численностью 100 – 120 человек. У них была отдельная от аппаратного корпуса казарма и столовая, где питалось и наше подразделение. Мы занимали около половины аппаратного корпуса, изолированного от ПВО. У нас не было допуска в их аппаратный корпус, а их командиры не имели права заходить к нам.
              Планировка ПРЦ была такая: с левой части фасада входная дверь, затем – небольшое холодное хозяйственное помещение, где была вешалка с бушлатами и шинелями, там же хранились лопаты, швабры, ведра. Следующая дверь вела в маленький учебный класс на шесть человек. Столы с телеграфными ключами и наушниками, стол для преподавателя с пультом радиоконтроля каждого рабочего места, небольшая доска, мел и шкаф с радиосхемами и таблицами.
              Еще одна дверь вела в спальное помещение на шесть коек, две двухъярусные стояли у противоположных стен, а посередине две обычные кровати. Здесь же находился шкаф с мундирами и личными вещами солдат, а также несколько тумбочек, на одной из которых стоял небольшой черно-белый телевизор.
                Последняя дверь вела в аппаратное помещение – самое большое из всех проходных комнат. У окон слева стоял большой, похожий на сейф, металлический шкаф лампового антенного усилителя, далее на столах с телеграфными ключами с двух сторон – восемь радиоприемников «Р-155» и один телеграфный аппарат «СТ-2м». В конце помещения на столах, стоящими буквой «П», располагались два всеволновых радиоприемника
«Р-250м», небольшой, но очень тяжелый ящик морского всеволнового, на то время самого помехоустойчивого приемника, «Волна-К». На среднем столе под настольной лампой – прямой телефон со штабом СибВО, который находился в центре города на Красном проспекте, тут же лежал аппаратный журнал, куда дежурная смена записывала все принятые сигналы и сеансы связи с гарнизонами с обязательным указанием частот. Над столом дежурного была коммутаторная стойка, при помощи которой можно было вывести сигнал с любого приемника, телеграфного ключа или аппарата на линию передающего радиоцентра или в штаб СибВО. 
           У правой стены стояли два радиоприемника «Берилл» с фиксированными кварцами частотами настройки, над ними на стене висела большая таблица дежурного радиста (ТДР), состоящая из стоклеточного поля, где внутри каждой клетки были написаны команды, типа: «переходи на запасную частоту», «через три часа работаем на этой же частоте» или «смени передатчик». В 00 часов каждых суток менялся набор цифр от 0 до 9 по горизонтали и вертикали, что позволяло операторам скрытно от противника, передав всего две цифры, договариваться о своих действиях. Коды таблицы менялись одновременно во всех воинских частях СССР, что обеспечивало скоординированность действий всех родов войск.
                Справа от приемников «Берилл» на стене были установлены несколько блоков радиорелейной радиостанции, а на крыше стояла на металлической мачте тарелка, направленная на штаб СибВО.
              Отделение служащих ПРЦ было разбито на три смены по два человека. Каждая смена дежурила сутки, начиная с 18.00. В обязанности дежурных входило: устанавливать по расписанию штаба качественную связь с гарнизонами и сдавать канал связи «зассовцам» – подразделениям, кодирующим информацию при помощи засекреченных средств связи. Принимать сигналы из московского основного штаба (позывной «Рубин») и запасного (позывной «Перископ»). Для приема этих сигналов были постоянно включены и настроены на определенные частоты два приемника «Волна-К» и «Р-250м». У них всегда были включены динамики. Запрещалось трогать настройку этих аппаратов.  Самым важным считался сигнал, начинающийся тремя мягкими знаками «ЬЬЬ». После его приема дежурный радист должен в течение минуты передать этот сигнал, состоящий из закодированного набора букв или цифр, по прямому телефону в штаб округа. Если радист передал позднее или проспал сигнал, который повторялся через тридцать секунд два раза, то получал очень строгое взыскание, а сержант – командир отделения мог лишиться звания и должности. В штабе, на передающем центре и в ПВО тоже принимали этот сигнал, и все должны были докладывать, поэтому мы подстраховывали друг друга. Отзвонившись в штаб, мы набирали номер наших соседей за стенкой и спрашивали, приняли они сигнал или нет. Они тоже часто звонили нам в таких ситуациях.
            Нас радовало еще и то, что рядом с нами не было постоянных офицеров, как в ПВО. Наши командиры: капитан Аптрейкин и капитан Снежко постоянно находились в штабе округа, а к нам приезжали, предварительно позвонив, один – два раза в месяц для выдачи жалования и бланков увольнительных записок с их подписями и печатями. Бланки по счету получал сержант и выдавал их с записью даты и фамилии служащего для выхода в город и на почту. Наши два командира были, как добрый и злой следователи. Капитан Аптрейкин строгий, требовательный, часто пытался подловить служащих на каком-нибудь нарушении, скурпулезно проверял журнал выдачи увольнительных записок, сверяя его с журналом дежурств. Капитан Снежко, напротив, выдавал лишние бланки увольнительных записок с печатями и говорил: «Если провожаешь девушку до поселка, где нет патруля, все равно вписывай увольнительную на всякий случай.» Он часто звонил мне из штаба и предупреждал, что капитан Аптрейкин едет к нам с проверкой. Мы считали его настоящим понимающим офицером и выполняли все его приказы и указания, которые чаще звучали как просьбы.
             Отдежурив суточную смену, двое суток можно было отдыхать. Молодые солдаты, как я, повышали свой класс, работали на телеграфном ключе и аппарате. В субботу и воскресение можно было пойти в город по увольнительной записке, выданной сержантом. Летом мы часто выходили на антенное поле, где было много грибов, потому что гражданские грибники заходить за ограждение не могли. Мы часто брали на кухне ПВО подсолнечное масло, картошку и жарили её с грибами.
                Почти полгода я служил на ПРЦ рядовым. В мае 1971 года сержант Гуськов демобилизовался. Мне присвоили звание младшего сержанта и назначили командиром отделения приемного радиоцентра. Мое жалование теперь составляло 16 рублей в месяц. Для меня это было вполне достаточно, поскольку проезд на общественном транспорте и в электричке для военнослужащих срочной службы был бесплатным.
            Хороший сюрприз судьбы я описал. Теперь о самом плохом.
24 июня 1971 года умер мой отец. Сам не захотел жить.  25 июня днем в помещение ПРЦ вошел мой брат Александр и сказал три слова: «Серега! Батя крякнул!»
           Я понял, что мне надо ехать на похороны, но для этого надо позвонить в штаб. Я воткнул палец в диск телефона и забыл номер. Кто-то из солдат позвонил в штаб, и через полчаса капитан Аптрейкин привез мне документы на краткосрочный отпуск, посадил меня с братом на машину и отвез нас на вокзал. Всю дорогу, пока мы ехали в электричке до 52-го километра, мы молча плакали в четыре ручья.
             Причина такого поступка: алкоголь, больное воображение отца и обидные слова матери в его адрес, сказанные в присутствии близких родственников. Отец был очень обидчивым человеком.
              Помню, когда мы жили в Искитиме, однажды я пришел не очень трезвым с одной из вечеринок. Подходя к дому, я громко пел под гитару какую-то песню. Он встретил меня у крыльца и, не говоря ни слова, сломал об меня гитару. От страха я убежал.
              Когда я вернулся минут через тридцать, увидел мать, голосящую у двери сарая: «Леня! Не делай этого!»
              Я спросил, что случилось. Мать ответила, что отец взял веревку и закрылся в сарае. Я сорвал дверь с крючка и увидел отца, привязывающего веревку к потолочной балке сарая. Выхватив веревку из рук отца, я начал его хлестать, приговаривая: «Что же ты делаешь, батя!»
            … Сидя у гроба отца, я думал, что если бы я был рядом в тот момент, то уберег бы его от такого поступка. Прожил он всего 41 год.
               
Ты ушел, громко хлопнув дверью.
На ремне закончилась жизнь.
До сих пор я в это не верю
И прошу тебя, батя, вернись.
Многотонный диск телефонный
Палец мой не в силах крутить.
Я как пес позабытый, бездомный,
Только мысль: позвонить, сообщить,
Чтобы мне увольнение дали
От военных забот и трудов,
Чтобы я улетел в эти дали,
Где отец еще жив и здоров.
А братишка стоит у порога,
На ботинке дымится слеза.
До погоста готова дорога,
Вдоль дороги несут образа.
Я подумал тогда, что где-то,
Подрастает моя сосна,
Из которой мне сделают место
Для другого мертвого сна.
И уж где-то руду добыли,
Из которой сделают гвозди,
Чтоб в сосновую крышку забили
На засыпанном снегом погосте.
Черный ворон крылом помашет,
Стукнет гулко по крышке земля.
Рядом с батей и рядом с мамашей
Положите навеки меня.


            Похоронили отца на Лебедевском кладбище, а рядом с ним через 39 лет 14 июня 2010 года мы положили мою беспокойную по жизни маму.
          … Отпуск пролетел быстро, и я продолжил службу на приемном радиоцентре 75-го узла связи штаба СибВО.
            Под моим началом служили хорошие ребята. Старики, которым осталось полгода до «дембеля»: Константин Жуков и Евгений Дементьев. Из их же призыва Владимир Латынин из Прибалтики был каким-то скользким и непонятным. Когда он уезжал, попросил у меня взаймы шесть рублей на чемодан, записав мой адрес и пообещав выслать мне долг. Давая ему деньги, я заранее знал, что он не вернет долг, и не ошибся.  С Дементьевым Женькой мы сдружились и еще десяток лет после службы переписывались.
Молодые солдаты – новосибирцы Александр Ткачев, который часто опаздывал из увольнений и Александр Ишков, который приводил свою девушку, чтобы познакомить с нами и получить наше одобрение. Борис Хохлов, как и я, нашел свою невесту в поселке рядом с нашей частью и увез её к себе в Колпашево. А вот Андрюша Плотицин, который целый год дружил с подругой моей будущей жены, уехал домой один. И тем не менее все были добрыми и хорошими друзьями. Никакой вражды и неприязни у нас не было.
             Особо следует сказать о любителе женщин рядовом Колотовкине Николае, которого привезли взамен уволившегося в запас сержанта Гуськова. На гражданке он был сержантом милиции. Меня очень часто хвалил, как самого демократичного и правильного командира, пытаясь добиться моего расположения и покровительства. Считая себя наравне со мной сержантом по петровскому табелю о рангах, пытался освободиться от очередных нарядов на кухню. Часто бегал в самоволки к разным девушкам в поселок, расположенный рядом. В одну из проверок капитаном Аптрейкиным его не оказалось в расположении части. Я пытался его выгородить, сказав, что он в увольнении, но капитан, посчитав выданные мне бланки увольнительных и проверив записи в журнале, убедился, то это не так. Через месяц его перевели на передающий центр, где был более строгий контроль офицеров, а нам привезли другого бойца. Правда Коля появился у нас в гостях еще раз в одно из своих увольнений. Зная, что я играю на гитаре, которая уже разваливалась на части, он пообещал в ЦУМе через хорошего знакомого достать мне импортную за 16 рублей. Меня немного удивляла цифра, которая равнялась моему месячному жалованию, но деньги я дал. И жизнь опять доказала, что напрасно. Уже будучи студентом пединститута, я несколько раз приезжал к ребятам на ПРЦ и узнал, что девушка по имени Галина, имеющая уже одного ребенка от бросившего её солдата и живущая в   поселке, который все называли Бригадой, подала на Николая в суд на алименты, потому что ожидала второго ребенка. А ведь Коля был уже женат, и его дома ждала законная жена с ребенком.

           Дальнейшая служба проходила легко и спокойно. Я писал письма родным и близким. Продолжал писать письма в стихах с признаниями и Людмиле Слесаренко, не получая на них ответов. Андрей Плотицин, сходив в увольнение в поселок, расположенный рядом с 14-ой психбольницей, сказал, что там очень много красивых девушек. В один из свободных дней, я выписал себе увольнительную и пошел в поселок.  Прогулявшись по улице, состоящей из частных домов, я подошел к небольшой речушке с мостиком. Начал моросить мелкий дождь. Я сожалел, что потратил зря время. И вдруг я увидел двух девушек. Одна рыжеволосая и, как мне показалось, конопатая. Другая черноглазая и черноволосая с восточными чертами лица. Я подошел к ним, и мы познакомились. Первую звали Тоней, вторая назвалась Ириной.  Из разговора выяснилось, что Тоня дружила с сержантом Александром Гуськовым, который уехал даже не попрощавшись.  А Ирина рассказала, что живет в городе, иногда приезжает к своей подруге и живет в старом полуразрушенном домике родителей. Так началось наше знакомство и дружба. Мы договорились о следующей встрече. Я потерял рассудок от черноглазой восточной красавицы и возвращался в часть в бодром настроении.
            Однажды в столовой ПВО мы узнали, что к ним с проверкой приехал генерал из Москвы. После обеда я пришел в расположение нашего отделения и предупредил всех рядовых, чтобы не высовывались на улицу и не попались на глаза генералу.  Мы закрылись и сидели на своей территории, предполагая, что у генерала нет допуска в наш корпус. Ребята только что набрали несколько ведер хороших грибов и накрыли в хозкомнате ведра брезентом. Через час – полтора раздался звонок у входной двери. Я подошел, открыл дверь и на крыльце увидел генерала в сопровождении офицера ПВО. Я доложил:
             – Подразделение приемного центра штаба СибВО несет боевое дежурство. Свободная смена отдыхает. Командир отделения младший сержант Трегубов.
             – Показывай свое хозяйство, сержант!
 Я встал пред дверью в радиокласс и сказал:
             – Товарищ генерал, а у вас есть допуск в аппаратный зал ПРЦ?
  Генерал в недоумении оглянулся на офицера ПВО. Офицер виновато произнес:
            – Товарищ генерал, это штаб СибВО, они нам не подчиняются!
           Видно было, что генерал негодовал. Его взгляд судорожно осматривал комнату и наткнулся на куски брезента в углу. Он приподнял брезент и увидел ведра полные грибов.
            – Это что такое? Вам что, довольствия не хватает? Вы отравиться хотите? Немедленно убрать!
           Я бодро ответил:
            – Есть, убрать! Сейчас прикажу отдыхающей смене.
           Генерал сделал несколько шагов назад к выходу и приказал мне следовать за ним. У нашего крыльца солдаты ПВО сложили ржавые элементы мачты радиорелейной антенны, которые остались после ремонта. 
           – Почему захламили территорию, сержант?
Я ответил:
           – Товарищ генерал! Это не наша антенна. Наша – на крыше, а это элементы мачты ПВО.
          Генерал обрушил свой гнев на офицера ПВО за дезинформацию, а мне сказал, что я свободен. Когда проверяющие ушли, мы принялись варить и жарить грибы. Женька Дементьев сказал, что теперь эту байку, как сержант отшил генерала, будут рассказывать всем молодым служащим ПРЦ.
         Дальнейшая служба продолжалась ровно и гладко. Я перестал писать безответные письма Людмиле, написал несколько стихотворений, посвященных Ирине, и в одно из увольнений отвез их в Искитимскую районную газету «Знамя коммунизма». В редакции меня направили к литсотруднику – поэту Владимиру Стародубцеву. Он почитал тетрадку с моими стихами, поправил несколько строк с моего согласия и сказал, что в ближайших номерах они будут напечатаны под рубрикой «начинающие поэты». 

               

                Признание
                Ирине.

Я постелю к твоим ногам
Туман, белее снега,
Рубин зари тебе отдам,
Взяв свет его у неба.
У леса шум листвы возьму,
У моря – шум прибоя,
У ночи попрошу звезду,
Поставлю пред тобою.
Я подарю тебе росу
Тончайшим ожерельем,
Березки беленькой косу
И жаворонка трели.
У гор посмею попросить
Я для себя лишь силу,
Чтоб на руках тебя носить,
Мою родную, милую.

                Ассоль

Смешно жить одними сказками,
Не в сказках, а в жизни соль…    
Но вновь и тревожно, и ласково
Зовет меня в сказку Ассоль.
Смешно жить одними сказками,
Но алым парусом вновь
Зовет меня гриновский парусник
В страну, где живет Любовь.
В страну, где забытой песней
Журчит по каменьям вода,
Паук на берёзах развесил
Тончайшие провода.
В страну, где журавль у колодца
На небе клюет луну,
В страну, где восходит солнце,
Лучом разбудив тишину,
Где тонким оленьим рогом
Уставился в небо клён,
У пыльной степной дороги
Грустит черноглазый паслен,
Где ветка полыни головкой
Коснется моих бровей,
Где маленькой божьей коровкой
Ползет земляника в траве.

   1971 г.

            В декабре 1971 года я стал «дедом», мне осталось служить полгода. В свободное от дежурства время я часто вставал на лыжи и шел в поселок к Ирине. Она уже ждала меня в холодной избушке. Я приносил из сарайчика дрова и уголь, растапливал печь, и мы за чаем разговаривали о своей жизни и друзьях. Далеко за полночь я возвращался и счастливый ложился спать.
              Эти полгода прошли почти незаметно. 5 мая 1972 года вышел приказ начальника 75-го узла связи об увольнении меня в запас с присвоением звания «сержант».  Пришив еще одну лычку на погон чужого мундира, я готовился к «дембелю». Мой старый мундир с галифе давно не соответствовал форме одежды, поэтому я попросил на неделю мундир, рубашку, галстук, брюки и ботинки у одного из моих подчиненных.  Через неделю я привез на ПРЦ мундир с угощениями, и мы отметили с ребятами начало моей новой гражданкой жизни. А возвращался я домой 6 мая. Утром в 09.00 я был уже дома, и сказал матери и брату, чтобы собирали родных и друзей для моей встречи, а сам вернулся в Новосибирск за Ириной. Я рассчитывал, что мы с Ириной к часу дня приедем, и я познакомлю всех со своей невестой. Но Ирина наотрез отказалась ехать. Я долго её уговаривал. Потом мы поехали к её подруге Тоне, и я предложил ехать втроем. Наконец, все согласились с моим предложением, и мы поехали на вокзал. Мы приехали в Лебедевку в пятом часу дня. Гости уже устали ждать, и когда мы уже подходили к дому, вышли на встречу. Понятно, что на меня обрушился сумбур радостных и негодующих возгласов. Это мой брат запечатлел на фото. Потом нас усадили за стол, я представил свою невесту и её подругу, и торжество продолжилось.   

 

                5. Мои университеты.

        Начиналась новая жизнь. Нужно было готовиться к поступлению в институт. Времени для подготовки было достаточно. Моя любимая тетя Валя сказала, чтобы я забыл про свой институт связи, в который я уже два раза поступал до армии. Тем более, что математику я и так плохо знал, а сейчас, через два года, и подавно забыл. Я с ней согласился, и она предложила мне поступить на филфак НГПИ, который когда-то закончила сама. Её аргументы были следующие: «С русским языком и литературой, судя по письмам, которые ты писал, у тебя нормально, да и я тебе помогу. Даты по истории ты выучишь – это не алгебра, кроме того, ты еще молодой поэт!» - и она показала мне подшивку районной газеты с моими стихами. «А вот ЛЮБОВЬ надо пока отложить!»  С последним аргументом я соглашаться не хотел, но и открыто возражать не стал. Я знал, что Валя сама училась, работала и воспитывала дочь одновременно…
           Из Лебедевки я переехал в Евсино к бабушке, у которой когда-то в «самоволке» были с Витькой Слюсаревым. Семья была большая: баба Варя, тетя Валя, её муж Иван Иванович, Марина – моя двоюродная сестра, Юра и Слава – двоюродные братья. Бабушка держала корову, часто стряпала для своих любимых внуков. Я был самым старшим из них. Так я начал подготовку. Обложился книгами и учебниками и окунулся в мир литературы и истории. За лето я несколько раз ездил в Новосибирск  к Ирине в тайне от тети. Однажды даже опоздал на электричку и ехал из Евсино до Новосибирска в тамбуре товарняка.
             В августе я сдал вступительные экзамены и был зачислен на первый курс филологического факультета Новосибирского пединститута.  Начиналась новая полоса моей жизни. Собеседование с каждым зачисленным студентом проводил декан филологического факультета Александр Иванович Горский – темноволосый с легкой сединой приятной интеллигентной наружности мужчина с темными усиками. Изучив мое личное дело и автобиографию, он спросил, согласен ли я быть старостой в своей группе. Я был старше моих одногруппников на 3-4 года, и не возражал.
             С новыми друзьями и подругами я познакомился быстро. В нашей второй группе мужчин было всего двое: я и Володя Бормотов, с которым мы быстро подружились и жили в одной комнате в общежитии на улице Ленина рядом с вокзалом.  Вокруг нас щебетали тридцать недавно окончивших школу симпатичных девчонок, и нам это нравилось.

            На весь сентябрь наш курс отправили на картошку в село Шагалово Коченевского района. Нас разместили по три-четыре человека в частных домах местных жителей. Я, Володя Бормотов и наш куратор Ахреев Анатолий Владимирович жили в доме пожилых супругов с бабушкой. Мы с Володей спали на матрасе, набитом соломой и брошенным на пол. Веселое было время. Неделю мы работали вместе с девчонками, собирая в мешки картофель за картофелекопалкой, потом бригадир перевел нас с Бормотовым на волокушу, которая при помощи гусеничного трактора собирала солому с полей для укладки её с стога. Волокуша представляла из себя сваренную из швеллеров прямоугольную конструкцию, соединенную тросами. Мы прицеплялись с двух сторон к этим железякам и распутывали тросы, пока волокуша не наполнялась соломой. Потом мы соскакивали и шли за трактором до начала нового цикла. Очень часто из-под волокуши вылетали перепелки. Однажды Володя поймал перепелку с поврежденным крылом. Тракторист остановился на перекур и подошел к нам. Увидев перепелку, он подошел молча к Володе, взял её в свои грубые загорелые руки и резко сломал ей шейку. Потом он привязал толстую суровую нитку за голову птички, открутил крышку радиатора и опустил её целиком в кипящую воду, оставив конец нити снаружи. Мы были шокированы и долго молча смотрели то друг на друга, то на тракториста. Сделав еще один круг по полю, тракторист объявил обед. Мы с Володей присели на солому и достали по бутылке кефира с булками. Тракторист развернул на гусенице трактора узелок со снедью, где была картошка в мундире, шмат сала, пара огурцов и бутылка с квасом. Потом он так же молча открыл крышку радиатора, вынул за нитку перепелку, легко ощипал распаренные перья и приступил к трапезе.
            Был еще один эпизод из нашей веселой колхозной жизни. Анатолий Владимирович предложил нашей группе скинуться и купить баранины у деревенских жителей, чтобы пожарить шашлык. Баранину мы купили, но оказалось, что у всех ближайших жителей не было ни мангала, ни шампуров. А может быть просто не хотели давать. Пришлось собирать по деревне кирпичи и из сосновых поленьев отщипывать палочки, нанизывать на них мясо и потом уже жарить. В некоторых местах тонкие палочки сгорали, мясо падало на землю. У многих на зубах скрипел песок. Трапеза была испорчена.
            Именно здесь на природе складывались первые симпатии в нашей группе. После работы мы собирались около сельского клуба или прогуливались по пыльным улочкам деревни. В одну из таких прогулок Наташа Коротаева спросила меня, есть ли у меня девушка. Я отвечал, что есть и считаю этот вопрос раз и навсегда закрытым. Однажды мы с Володей пришли к группе девочек, проживающих на краю села, и за забором услышали такой разговор: «Девочки! К Трегубову не «подкатывайте», бесполезно!  У него в городе есть девушка, кажется медсестра. А вот Бормотов свободен!»
            Мы постучали в калитку и вошли. Оказывается, у Андреевой Риты был день рождения. Родители привезли ей фруктов и несколько арбузов. Был накрыт стол с разрешения хозяйки дома, и первый студенческий пир начался. Может быть именно на этой вечеринке между Володей и Надеждой Тушиной пробежала первая искра симпатии. Потом они стали мужем и женой.
            Еще в начале сентября я отпустил бороду, и к концу месяца был похож на пирата или средневекового купца.  Таким я и предстал перед Ириной. Она тогда работала в глазном отделении Областной больницы на Красном проспекте, 3. Сейчас там находится Городская детская клиническая больница скорой медицинской помощи. Потом я приехал к матери в Лебедевку.  У нас зашел разговор о моей скорой женитьбе. Мама категорично заявила: «Пока не закончишь институт, никаких свадеб не будет!»  Я сказал, что мне уже двадцать один год и сам буду решать свою судьбу. «Тогда не жди поддержки!» – был ответ. На том мы и расстались.
            По возвращении в институт я получил место в общежитии. А жить мне первые полгода пришлось на стипендию в сорок рублей. Получив стипендию за сентябрь, я рассчитал свои расходы. Ежедневное питание – 1 рубль: комплексный обед в столовой института и буфете общежития стоил 30 копеек. Таким образом у меня оставалось каждый месяц более 10 рублей на культурные программы. Билет в кинотеатр «Победа» на дневной сеанс стоил 25-30 копеек, в Оперный театр – 50-70 копеек. Иногда я приезжал к тете в Евсино, и баба Варя да и Валя давали рублей 20-30. Так что я выжил.
            Следующая страница о моих преподавателях, которым я очень благодарен за их знания, талант и доброе к студентам отношение.
            Учились мы с первого по третий курс в корпусе на улице Советской не далеко от цирка. Сейчас там находится факультет худграфа НГПУ. Деканом нашего филологического факультета был Горский Александр Иванович. Он же читал у нас курс Советской литературы. Личность легендарная. Про него рассказывали студенты старших курсов, что он не только лично был знаком с Маяковским и Есениным, но и сам был активным участником литературного процесса в нашей стране в первые годы Советской власти под именем Кузьма Дральчук. В сороковые годы он был репрессирован, поскольку знал много тайн, включая тайну смерти Есенина. Лекции он читал без конспектов. Это были живые рассказы, раскрывающие литературный процесс того времени изнутри. Точно не помню, но году в 1972 или 1973 он внезапно умер от инфаркта. Была зима. Замдекана Леденёва Зоя Федоровна обратились к парням нашего курса с просьбой выкопать могилу. Я, Саша Коробков из 4 группы и Гриша Сватко поехали на кладбище. Мы долбили ломами мерзлую землю и сожалели, что от нас ушел не только преподаватель, но и часть истории нашей страны.
              Устное народное творчество (УНТ) нам читал Мельников Михаил Никифорович. Круглолицый черноволосый с легкой сединой и тонкими черными усиками веселый человек. Он очень любил, когда на его лекциях и семинарах не только отвечали не вопросы, но и задавали. Многие таким образом зарабатывали себе баллы. Как и все преподаватели, лекции он читал всему курсу, а семинары проводил по группам. Некоторые студенты, и я в их числе, спрашивали в первой группе, какие вопросы были на семинаре.
Мы заранее готовили ответы и на семинарах поднимали руку. Слушая ответы студентов, Михаил Никифорович что-то записывал в свой блокнот. В конце семестра некоторые преподаватели на последней лекции перед экзаменом объявляли, кто получил «пять» «автоматом.»  Мельников не делал этого, а когда студент приходил на экзамен, улыбаясь, говорил: «Чего приперся?  У тебя же «автомат!»  Так я получил первую «пятерку» в свою зачетку.
           Практикум по русскому языку вела у нас Зарибко Елена Семеновна – пожилая тихая женщина с восточными чертами лица. Проверяя наши первые диктанты, она не возмущалась и не удивлялось большому количеству ошибок, а говорила, что это нормально, так и должно быть, потому что тексты повышенной сложности. Ко всем студентам она относилась с большим терпением и уважением и часто расспрашивала студентов об их личных проблемах, если видела, что студент чем-то расстроен. Как-то я рассказал Володе Бормотову о том, что отца у меня нет, а мать против моей свадьбы. На одном из занятий меня не было, и Елена Семеновна, узнав об этом, организовала сбор денег на мою свадьбу, причем сама вложила некоторую сумму. Я узнал от девчонок своей группы об этом уже после свадьбы. Спасибо, Вам, Елена Семеновна и мои дорогие девчонки, за поддержку и понимание!
            Еще одной живой легендой был Каргополов Николай Петрович – преподаватель древнерусской литературы. Лекции он читал по своим авторским конспектам. На первой лекции он выбирал из списка студентов несколько фамилий, и уже на второй задавал вопросы по содержанию предыдущей. Он считал, что этим стимулирует студентов учить материал.
           Про него старшекурсники рассказывали такую байку.
Когда-то он был деканом факультета и так же читал лекции студентам.
 Однажды он опоздал на лекцию. На следующий день в коридоре на доске рядом с кабинетом декана висел приказ: «Преподавателю Каргополову Н. П.  объявить выговор за опоздание на лекцию. Подпись: Декан ФФ Каргополов Н. П.»  Вот такие у нас были строгие и ответственные учителя.
            Тихий интеллигентный в сером костюме преподаватель истории КПСС Иванов Петр Иванович был щедрым на оценки. Практически всем ставил «четверки» и «пятерки» за конспекты работ Маркса-Энгельса-Ленина или за несколько слов, сказанных на семинаре по марксистко-ленинской философии. Видимо, уже тогда он понимал, что эта философия мало кому пригодится в жизни. Позднее, в 90-е годы судьба вновь свела меня с ним.
В эти трудные для всей страны годы я, работая до обеда учителем в школе, после обеда я занимался ремонтом телевизоров в своем районе. Пока я вел уроки в школе, моя жена принимала заявки по телефону, а после я выходил по адресам. На одном из вызовов моим клиентом оказался Петр Иванович. Я узнал его сразу. Он почти не изменился. Мы разговорились. Он сказал, что живет один, порадовался, что я не бросаю школу и нашел себе промысел для «поддержки штанов.»
              Немецкий язык вела у нас Римма Георгиевна Брандт. Любила она студентов, как своих детей. Особенно была снисходительна к мальчикам, которых в нашей группе было двое: я и Володя. К каждому занятию она давала нам задание выучить по несколько сотен новых слов и сдать друг другу, поставив оценку. Первый год мы выполняли все, что нам говорили, а потом мы называли ей оценки, которые она ставила в журнал. А вот на итоговых зачетах она требовала свободного владения языком по какой-либо теме в диалоге. Мы с Володей отработали несколько тем и всегда получали
не меньше «четверки». Любила Римма Григорьевна, как и Елена Семеновна, поговорить со студентами «за жизнь.» Её интересовало всё: наши увлечения и таланты, кто с кем дружит, личные проблемы, при этом она часто давала какие-то практические советы.
             Другие преподаватели тоже были яркими и требовательными личностями.
            Первую сессию я сдал без «троек», что давало право на стипендию в следующем семестре. Для многих студентов этот семестр был самым трудным, так как обучение в институте отличается от школьного. Полгода тебе читают лекции и почти ничего не спрашивают. Некоторые студенты расслаблялись, ничего не делали и к концу семестра не могли подготовиться в полном объеме к экзаменам, поэтому преподаватели рекомендовали перечитывать лекции по три-четыре раза в неделю, тогда на экзамене будет результат. В комнате общежития мы проживали впятером: Я, Бормотов Володя, Крылов Володя и Сватко Гриша из четвертой группы немного чем-то похожий на Департье, что и отобразил я на одной из карикатур, которые мы любили рисовать друг на друга во время лекций. Пятым в нашей комнате был старожил – студент четвертого курса исторического факультета Данченко (имени не помню), которого вся общага звала «Дан». Он молча читал свои книги и конспекты, попивая пиво из двухлитровой стеклянной банки с пластмассовой крышкой и пощипывая свою черную окладистую бороду, или играл сам с собой или с кем-нибудь из нас в шахматы. Мы же, приходя с занятий, перечитывали конспекты лекций почти до самого ужина, что действительно помогало надолго запоминать большие объемы информации.
             Через полгода я сделал предложение Ирине и переехал из общежития на улицу Бориса Богаткова, где она проживала с матерью, братом и сестрой в трех комнатах четырехкомнатной квартиры. В четвертой комнате не подселении проживала старушка баба Зоя. 14 марта 1973 года мы сыграли свадьбу.  Свидетелями были Леша Дроздов и Тоня – подруга Ирины. Гости: друзья – одноклассники, Володя Бормотов и несколько девчонок из нашей группы. Родственники с двух сторон. Моя мама, с которой мы до этого не общались, тоже приехала с блинами и благословила наш брак.
               
           Летом у нас с Ириной родился сын Алексей, и моя студенческая жизнь стала еще «веселей». Приходились и зимой, и летом подрабатывать и одновременно хорошо учиться, чтобы получать стипендию.
           Наша студенческая жизнь была очень насыщенной. На нашем первом курсе и на втором было очень много художественно и литературно одаренных ребят и девчат. Бушуева Маша и Рогова Вера – подружки из первой группы, писали замечательные стихи. Сейчас Мария известная поэтесса и писатель, член СП России. Очень много публиковалась в «Сибирских огнях» и стала членом редколлегии этого известного журнала. Её литературные труды печатались в сибирских и московских издательствах. А начинали мы все в институтской стенгазете «Казус», которая выходила с 1972 по 1976 год.
             Художником - оформителем «Казуса» был Миклухин Сергей, который делал великолепные карикатуры и пародии на авторов. Мне довелось побывать на квартире, где жил Сергей. Во всех комнатах стены были расписаны автором. Особенно меня поразил ковбой на лошади, нарисованный во всю стену яркими красками.
            Дроздович Михаил писал стихи и рецензии в стихах на других авторов. Позднее он стал известным тренером по фехтованию и работал на стадионе «Спартак».               
          Коробков Александр переводил стихи известных болгарских поэтов на русский язык и сам писал стихи, издавался в новосибирских и московских издательствах. Стал известным журналистом, членом Союза журналистов России, много лет отработал в газете ИТУ Новосибирской области и прошел путь от журналиста до редактора газеты «Трудовые будни». Мы с Александром дружили семьями и очень часто общались.
          Светлосанов Владимир начинал в «Казусе» как пародист и поэт. Помню строки одной из пародий, где он высмеивал использование многими поэтами аббревиатур:
         «… И ЛЭП маячила вдали,
               И ПМГ шел на облаву,
               А мы с тобой в «эМ», «Же» пошли,
               Налево ты, а я – направо…»
         Сейчас Володя член СП России, переводчик стихов с грузинского, и сам пишет и публикует глубокие философские стихи, насыщенные античными образами. С Володей мы друзья по жизни, в одно время вместе работали в школе №7 Дзержинского района. Он там вел факультатив с литературно одаренными учениками, потом, когда он ушел, я на основе его группы создал школьный литературный клуб «Пегас», который известен в городе уже не один десяток лет.
           Старше нас на курс учился Алексей Михеев – сын известного сибирского писателя Михаила Михеева. Я с детства зачитывался его фантастическими и детективными рассказами и романами. «Вирус В - 13», «Запах шипра» и другими. Алексей тоже был для нас авторитетом. Он писал по большей части прозу. После института уехал в Москву, где издал несколько рассказов с сборнике «Дебют» и тоже стал писателем.
           Я в «Казусе» тоже публиковал свои стихи и юмористические рассказы про студентов. Довольно часто произведения всех авторов печатались и в институтской газете «Народный учитель».
            Я и Саша Коробков со своими семьями жили на улице Богаткова. Где-то рядом снимал квартиру Изотов Валера. В институт и обратно мы ездили вместе. Зимой по ночам вместе подрабатывали сторожами во Вневедомственной охране, а летом создавали свой небольшой стройотряд и находили в черте города работу, которую мы называли «калымом.» Так мы перекрыли шиферную крышу на одной из больниц Калининского района. Бригадиров был Коробков Саша. Именно он через соседа родителей, который работал прорабом, и находил нам работу. В нашей бригаде работал и Миша Дроздович.

               
            Когда я учился на втором курсе, моя тетя Валентина Васильевна переехала с семьей в поселок Денежниково под Рязанью, где была Окская птицефабрика и школа, где она стала директором, а Иван Иванович – её муж – стал главным инженером птицефабрики. Они быстро получили квартиру и звали нас к себе. Строящемуся поселку и школе нужны были молодые специалисты: медики и учителя. Мы попадали в эту категорию: я будущий учитель, а жена Ирина уже имела диплом фельдшера. Можно было сразу получить квартиру, но на переезд мы не решились. А вот моего брата Александра переманить в Рязань тетке удалось. Он только отслужил армию и собрался к Вале в гости – посмотреть, как они устроились на новом месте. Там он познакомился с девушкой по имени Лариса, женился и остался. Они получили квартиру, Саша закончил институт и стал работать на птицефабрики инженером КИП – контрольно-измерительных приборов. Летом мы приехали в гости к рязанским родственникам и хорошо вместе отдохнули.
              Таких взаимных поездок было много в восьмидесятые годы, когда я уже закончил институт. Зарплата учителей и медиков в то время была неплохой, и каждое лето или мы к ним, или брат с семьей прилетали к нам. Билет на самолет до Москвы стоил около сорока рублей, на поезд «Сибиряк» - 24 рубля. В Москве нас встречал на машине брат или Иван Иванович, и через три – четыре часа мы были в Рязани. Вся поездка с двумя детьми обходилась примерно в двести рублей, так что по возвращении домой от отпускных еще оставались деньги, на которые мы жили до сентябрьского аванса. Вот так «плохо» жили учителя и медики при социализме. Попробуйте сегодня в 2020 году слетать в Москву на самолете!
 

             После третьего курса все студенты должны были отработать педпрактику в пионерских лагерях в качестве вожатых. Со мной в пионерском лагере «Ракета» Новосибирского мясокомбината были на практике несколько девушек из нашей группы и Александров Юра из третьей группы. Лагерь располагался в сосновом лесу рядом с Нижней Ельцовкой.

            За обилием разных мероприятий и концертов сезон быстро прошел. С Александровым Юрой мы стали друзьями. После окончания института Алекандров Юрий Павлович работал в Мошково сначала тренером, а потом и директором спортивной школы. Когда после работы в пионерском лагере мы вернулись в институт, нам объявили, что последний курс мы будем учиться в новом институте на улице Вилюйской. В корпусе института и трех пятиэтажных корпусах общежитий велись отделочные работы, и чтобы ускорить открытие ВУЗа из студентов были сформированы бригады. Кто-то красил, кто-то белил, а мы с Володей Бормотовым работали отбойными молотками. В корпусе общежития пробивали в панелях отверстия под стояки батарей отопления. Потом в фойе института сбивали с потолка неровности – это строители допустили такой брак. Работать отбойным молотком под потолком, когда сверху сыпется щебень и песок, не очень приятно. Опять мне повезло жить в эпоху перемен. В армии вместо учебы строили целый месяц учебный корпус, и здесь весь сентябрь – стучали молотками. Радовало то, что мы заработали денег, которые так нужны были нашим семьям.
              На четвертом курсе всех студентов вызывали в деканат, где мы подписывали документ о распределении нас в обязательном порядке в сельскую местность, где всегда не хватало учителей, так же, как и врач Я подписал бумагу, что после окончания института к сентябрю 1976 года приеду в село Мосты Искитимского района. Если ехать от Искитима по грунтовым дорогам, то это будет около 50-ти километров. Ближе к моей родине работы по распределению не было. Летом 1976 года у меня появилась возможность не ехать по распределению, а остаться в городе Новосибирске по семейным обстоятельствам. К тому времени диплом института был у меня на руках. Я отнес в Областной отдел образования в кадры справку о том, что моя жена лежит на сохранении с осложненной беременностью. Мы давно хотели второго ребенка, но у Ирины был отрицательный резус-фактор и рожать второго ей было противопоказано. И тем не менее мы решились на это. Когда я отнес справку, я думал, что сразу получу разрешение на трудоустройство в городе учителем, но заместитель заведующего ОБЛОНО Пильц Людмила Васильевна сказала, что этот вопрос может решить только Министерство, поэтому мои документы отправят в Москву. Записав мой адрес, она сказала, что когда придет разрешение, меня известят заказным письмом. В августе я безуспешно пытался устроиться учителем русского языка и литературы в несколько новосибирских школ. Открывая мой диплом, директора школ ссылаясь на приказ ОБЛОНО о распределении, давали мне «от ворот – поворот.» Лишь 26 августа 1976 года вместе с Олегом Ломтевым, у которого была аналогичная ситуация, директор школы №120 Заельцовского района Лунева приняла нас на должность старших пионерских вожатых без права преподавания. Так продолжилась моя трудовая биография. В декабре пришло из Москвы разрешение, и я, уволившись из школы №120, перешел на работу в вечернюю школу №23 при следственном изоляторе (СИЗО-1) города Новосибирска, который находится в Дзержинском районе недалеко от «барахолки». Начав работу на новом месте уже в качестве учителя, я стал в феврале 1977 года папой второй раз. У нас родилась дочь Жанна. В плане репродукции семьи программа минимум была выполнена. Когда я пришел работать в вечернюю школу при СИЗО, я сразу встал на очередь на квартиру в жилищном отделе Дзержинского райисполкома. У меня уже было двое детей, и моя семья была прописана на жилплощади тещи. На талончике, выданном мне инспектором по распределению жилплощади, стоял трехзначный номер очереди, что говорило о том, что ждать придется не одну «пятилетку.»


                6. Десять лет в тюрьме.

          В вечерней школе при СИЗО – 1 работали в основном пенсионеры: бывшие директора школ, опытные с большим стажем работы в школе ветераны труда и войны, которые стали моими наставниками. Дуболазов Николай Иванович – фронтовой разведчик, после войны учитель химии и директор школы. Смирнов Евгений Михайлович – во время войны был командиром взвода боепитания, после – учителем и директором школы. Козлов Дмитрий Иванович – артиллерист – разведчик, в мирное время учитель математики. Отлично играл на струнных музыкальных инструментах.  Дмитрий Иванович, его сын Валерий и я создали трио: две гитары и мандолина, и часто выступали на районных смотрах художественной самодеятельности. На одном из смотров я исполнил авторскую песню «Колыбельная Жанне.» В зале Чкаловского дворца сидела моя дочь, и мне это было приятно. За лучшее исполнение авторской песни я получил Диплом райкома профсоюза за подписью Назаровой Г. И.
             Ещё один ветеран войны  Курак Владимир Ильич – директор школы №7 Дзержинского района города Новосибирска с1968 по 1973 год, где сейчас работаю я уже более тридцати лет.
              Незамаев Владимир Михайлович – историк и завуч с большим опытом работы в школе.
              Мне посчастливилось работать с этими наставниками с 1976 по 1986 год. Страшно было идти на свой первый урок в камеру к несовершеннолетним правонарушителям. В первый день работы ветераны подошли ко мне и сказали:
           – Походи к нам на уроки. Посмотришь, потом сам начнешь работать.
           Так они стали моими наставниками. Однажды в день празднования Дня Победы я увидел этих учителей при орденах и медалях. Мне стала интересна жизнь этих ветеранов, и я написал к сорокалетию Победы о них серию очерков в газете Политотдела ИТУ «Трудовые будни». Прошло несколько лет. В мае 1982 года мои наставники подошли ко мне с вопросом:
           – Сергей, а не пора ли тебе расти?
           – В каком смысле? – не понял я.
           – В смысле директора школы!
           – Но у нас есть директор школы, – ответил я.
           – Завуч уходит на пенсию, поэтому мы – рекомендуем тебя. Владимир Ильич вручил мне со своим автографом справочник директора школы и сказал, что мне нужно подать в РОНО заявление на курсы ФПК (факультет подготовки административных кадров) при НГПИ. Так я стал завучем, а в 1986 году и директором школы при СИЗО-1. Мои наставники продолжали опекать меня, подсказывали, как правильно составить расписание, как организовать учебную и воспитательную работу.
         Школа при СИЗО-1 работала в будни с 18.00 до 22.00, а по субботам – с 14.00. до 22.00.  Занятия с несовершеннолетними проводились прямо в камерах по системе малокомплектной школы, так как камеры комплектовались не по классам, а по составу преступления (по статьям).
На первом этаже корпуса было выделено несколько комнат, оборудованных для осужденных хозяйственной обслуги и вольнонаемных сотрудников, которые не имели законченного среднего образования. Обучение хозобслуги шло по классам. Здесь же была неплохая библиотека. Контролировал учебный процесс заместитель начальника СИЗО – 1 по политической части подполковник Манжуго Семен Александрович.
         Контингент учащихся в следственных камерах определялся статьями Уголовного кодекса. Среди учащихся были воры, грабители, насильники, угонщики автотранспорта, убийцы и даже некрофилы. Занятия проходили в камерах по 90 минут (спаренные уроки). Учителя закрывали в камере на полтора часа, поднимая снаружи двери небольшую заслонку на глазке, чтобы со стороны коридора дежурный надсмотрщик, на языке «зеков» - «дубак», мог при обходе наблюдать, что происходит в камере. Во время занятий учащимся было запрещено вставать из-за стола и передвигаться по камере, а учитель должен был следить, чтобы никто не подходил к нему со стороны спины. Учитель приносил с собой учебники, тетради и карандаши для всех учащихся. А по окончанию занятия все это забирал, учитывая даже длину карандашей, поскольку карандаш – это заточенное оружие. Молодым учителям офицеры – инструкторы рассказывали не то байку, не то быль о том, как один подследственный выткнул карандашом глаз «дубаку», который часто их избивал. Поэтому учителям, кроме пятнадцати процентов «северных», добавляли к зарплате двадцать пять процентов за «боюсь».
           Занятия в осужденных камерах, в которых находились уже осужденные от14 до 18 лет, до отправки их в колонию для взрослых «мужиков», проводились по классам. Хотя были и такие камеры, в которых «подельников» из одного класса разводили в другие. В каждой камере с несовершеннолетними сидел осужденный взрослый в качестве воспитателя – наставника. Он отвечал за порядок во время занятий и дисциплину в камере, что тоже учитывалось и влияло на его срок отбывания.
           Как учились наши подопечные. Большая их часть – хорошо. а причин было две. Первая –отношение к учебе и поведение в камере учитывалось при вынесении приговора. Вторая – отсутствие информации. Кроме радио в камерах других источников информации не было. Поэтому ученики часто просили оставить учебник или принести хоть какую-то книгу для чтения. Для многих учеников учителя были в авторитете, так как рассказывали, что происходит в городе, какие фильмы идут в кинотеатрах. Помню в одной из камер такой монолог ученика: «Не бойтесь, гражданин учитель! Если в СИЗО начнется «буза», мы учителей брать в заложники не будем, а, наоборот, проводим вас до ворот, чтобы никто не причинил вам вреда.»
            Но были и провокаторы. Помню такой случай. Я только начал работать. В одной из камер ученик подал мне письмо в конверте и попросил меня опустить его в почтовый ящик. Я ответил, что это запрещено, и он может отправить письмо тюремной почтой. Ученик убрал письмо. По окончании занятий я собрал учебники, тетради и карандаши и пошел в учительскую. Через пять минут ко мне подошел офицер оперчасти и попросил предъявить для осмотра учебники и тетради. В один из учебников было вложено письмо моего ученика. Я написал объяснительную, как все было, а офицер сказал, что такое часто бывает, когда обиженный на учителя ученик пытается отомстить учителю за отказ передать письмо на волю. Не исключаю и того, что таким образом оперчасть могла проверять соблюдение учителями режима учреждения. На следующий день ученика перевели в другую камеру, но сокамерники отправили туда «маляву», пообещали достать его и там и «опустить почки» за такую «подставу.» Я попросил их не делать этого, чтобы «не дразнить гусей», имея в виду оперчасть, и не навлекать на себя неприятности.
          Я часто предлагал своим ученикам кроме программных тем сочинений такие: «Почему я совершил преступление», «Каким я вижу свое будущее», «Что такое честь, долг, совесть». Не все писали откровенно на такие темы, но из многих работ я понял, что часто преступления совершались подростками по глупости, по незнанию закона, в состоянии алкогольного опьянения или неадекватного состояния. Вот несколько ярких примеров.
          Один паренек из вполне благополучной семьи попал в кампанию подростков, которые часто собирались в подвале дома, курили, выпивали, занимались мелкими кражами. Однажды из колонии вернулся уже взрослый их товарищ и устроил в подвале пьянку. К вечеру, когда деньги и алкоголь закончились, «Жиган» пообещал продолжить мероприятие и ненадолго исчез. Через полчаса он принес водку, а сам ушел, сказав, что нужно закончить еще одно дело. Пир был продолжен, а в полночь группа милиционеров ворвалась в подвал, и всех подростков доставили в отделение, где начался допрос. На допросе выяснилось, что кто-то ограбил и зарезал женщину прямо у подъезда дома. Пацаны догадывались чьих рук это дело, но все как один, в том числе и автор сочинения, говорили, что ничего не знают. Под утро подростков отпустили. Оказавшись на свободе, они порадовались, что среди них нет «стукачей» и разошлись по домам. Когда паренек нажал кнопку звонка, и открылась дверь, он увидел заплаканного отца, который сказал, что вечером у подъезда кто-то ограбил и зарезал мамку. Зная где живет «Жиган», он схватил на кухне нож и пошел мстить обидчику. Убить бандита не получилось, но несколько ударов он нанес, потом сам пошел в милицию. Вот так он оказался в СИЗО. Сюжет этого сочинения без указания фамилии автора, я до сих пор часто использую на уроках обществознания для обсуждения вопроса: «Что такое стукачество?». Я даже написал стихотворение в рубрике «шансон для подростков.»

                Витек
                (шансон для подростков).

Во дворе подростки развлекались.
Темнота. Побиты фонари.
Ругань, маты громко раздавались.
Там Жиган вернулся из тюрьмы.

Кончились давно вино и пиво.
 – Надо бы добавить нам пивка!
 – Нет проблем! – сказал Жиган игриво.
Финку сжала крепкая рука.

И Жиган один пошел на дело:
Все случилось рядом, за углом.
Долго еще братия гудела,
Дым стоял в подвальчике столбом.
А когда кончались папиросы,
Налетели местные менты.
Начались расспросы и допросы,
 А Жиган успел слинять в кусты.

 – Ничего не знаем! Мы курили!
Не сдают Жигана пацаны,
И под утро всех их отпустили…
Мало ли на улицах шпаны?!

Рад Витек, что все благополучно!
В дверь квартиры утром позвонил.
А в дверях отец сказал беззвучно:
 – Кто-то мамку вечером убил!

Он схватил на кухне нож столовый,
Осмотрел с тоскою отчий дом…
А в обед надолго участковый
Дверь закрыл за этим пареньком…

             Еще одна не менее интересная история про другого паренька, который тоже в результате изменил свое понимание воровских законов. Сразу излагаю в стихах.






                Паренек.
                (шансон для подростков)

Жил-был в маленьком городе
Небольшой паренек.
Папка – горький пропойца,
А сестренка – цветок.
Мамку с детства не помнил он,
Во дворе пропадал,
И в блатную компанию
Вместо школы попал.

Там Жиган уркагановский
Пацанов обучал,
Как отмычкой орудовать,
Чтобы взять капитал.
Так с веселым подельником
Научился на «пять»
Брать «лопатники» толстые
И квартиры вскрывать.

И однажды с подельником
Он квартиру вскрывал,
За соседнею дверью он
Детский плач услыхал.
Ну, а кореш шепнул ему:
«Видишь дым из щелей?
Щяс приедут пожарники,
Надо рвать поскорей!»

Он ответил подельнику:
«Я тебя догоню!»
И с отмычкой и «фомкою»
Встал навстречу огню.
Он обшарил прихожую
И на кухню вошел,
На сестренку похожую
Он девчонку нашел.
Охватила ручонками
Крепко парня она
И затихла несчастная,
Что была спасена.
Он на улицу вышел…
Можно было бежать,
Но не смог руки девичьи
Он на шее разжать.

Передал в руки матери,
Не сказав ничего,
Но уже дознаватели
 Допросили его:
Как попал он в прихожую?
Чья отмычка и лом?
Он не стал запираться
И сознался во всем.

Знаю: было решение
Городского суда,
Только после колонии
Он вернется туда.
Видно истину понял он
Подростковым умом:
Кто умеет сочувствовать,
Тот не будет вором.

       «Лопатник» – бумажник с деньгами.
       «Фомка» – ломик - выдерга для вскрытия дверей.

                История про угон автомобиля.
Группа подростков сидела на скамейке возле подъезда своего дома. К подъезду подъехал «Жигуль», из которого вышел сосед с первого этажа. Он забыл дома документы и выскочил на минутку, оставив ключ в замке зажигания автомобиля. Пацаны это заметили, и кто-то предложил прокатиться вокруг дома. Мыслей об угоне ни у кого не было. Сказано – сделано. Сосед вышел из подъезда и увидел поворачивающий за угол дома автомобиль. Он вернулся в квартиру и позвонил в милицию, заявив об угоне.
Через несколько минут к подъезду подъехал милицейский УАЗик, следом за ним и угонщики. Казалось инцидент исчерпан, но хозяин автомобиля написал заявление об угоне, отмахнувшись от просьб родителей не делать этого. Пацанов отвезли в отделение, а потом и в СИЗО, где им долго еще объяснял следователь, что цель угона не смягчает вины. Продать, разобрать на запчасти или покататься – для закона не важно, а важно то, что похищена чужая собственность. И еще: незнание закона не освобождает от ответственности. И это правильно! А иначе любой вор заявит, что не знал, что нельзя брать чужое. Что, его поэтому отпустить надо?    
               
               История про наркокурьера.
На скамейке возле подъезда сидел подросток пятнадцати лет. К нему подошел молодой человек и спросил, не хочет ли он заработать на пиво.  Паренек спросил, что надо делать? А дело – пустяк: передать пакет в квартиру на втором этаже. Он взял у молодого человека рубль и сверток и пошел в квартиру, где его уже ждала засада. Парня «повязали». Когда он рассказал свою историю, опера сказали, что все наркокурьеры так говорят. Месяц он просидел в СИЗО и вышел только благодаря адвокату, который нашел двух свидетелей – старушек, которые видели в окно, как молодой человек передавал ему сверток. Но главным аргументом была отличная характеристика из школы и то, что он был из благополучной уважаемой всеми семьи.

               История про покушение на убийство.
Одному пареньку исполнялось шестнадцать лет. Жил он в двухкомнатной квартире с матерью. Отец их давно бросил, и матери одной было трудно его воспитывать и обеспечивать. К тому же он не очень хорошо учился, часто пропускал школу, проводя время в кампании не очень благополучных ребят.
Накануне дня рождения мать сказала ему: «Можешь пригласить своих друзей на день рождения. Вот тебе деньги. Купи все, что надо для стола.» Мать решила правильно, чем болтаться неизвестно где, пусть этот день проведет дома. Пока мама была на работе, сын сделал генеральную уборку дома, впервые в жизни помыл полы во всех комнатах, радуясь тому, что отношения с матерью налаживаются, и она, кажется, начинает понимать его.
Взяв деньги и сумку, он пошел в магазин, чтобы купить продукты и пару бутылок вина. Когда он вернулся домой, увидел посреди чистой комнаты сидящего на стуле нетрезвого мужчину в грязных ботинках. Парень спросил, кто он такой и как попал сюда. Мужчина в нецензурной форме ответил, что он «хахаль» его матери, и теперь будет здесь жить. Так грубо и неуважительно никто еще не говорил о его матери. Посмотрев на куски грязи на полу и пьяную «рожу», именинник схватил со стола вилку и ударил в бок своего обидчика. Вскоре пришла мать и вызвала милицию, а сын налил себе стакан вина и выпил, чтобы снять стресс, что впоследствии для него стало отягчающим обстоятельством. Мужчина выжил. Это смягчило ответственность. Несколько месяцев шло следствие, и только благодаря адвокату было доказано, что данное деяние было совершено в состоянии аффекта. Отрицательная характеристика потерпевшего, который был ранее судим, тоже была принята судом во внимание. Паренька освободили от уголовной ответственности.

               История о глупом советчике.
На одном из моих уроков в камеру завели нового ученика. Новенький в камере всегда вызывает живой интерес: как и за что попал в СИЗО? Эти вопросы и были заданы в камере с разрешения учителя. Новичок рассказал самую банальную историю. С друзьями – подростками распивали вечером на территории детского сада вино. Один товарищ сказал ему что-то обидное, обозвав его «маменькиным сынком». Он вынул из кармана складной перочинный нож и ударил обидчика в бок. Рассказчик вопросительно обвел всех взглядом, как бы спрашивая, что теперь будет. Один из учеников, сидящий за столом сказал: «А ты скажи следаку, что был пьян и ничего не помнишь, и тебя отпустят.» Взрослый, сидящий в камере в качестве старшего, спросил моего разрешения прокомментировать ответ. Я кивнул головой. Прозвучал новый совет: «Совершение преступления в состоянии алкогольного или наркотического опьянения является отягчающим обстоятельством и увеличивает срок наказания. Нельзя это путать с состоянием аффекта, когда кратковременная потеря памяти в момент совершения преступления происходит в результате стресса.» Старший по камере хорошо выучил Уголовный кодекс. Далее он добавил, что в данном случае лучше полностью признать свою вину и надеяться, что причиненные телесные повреждения будут признаны легкими.

                Среди учеников встречались не только «заблудшие овцы», но и жестокие, мало поддающиеся пониманию с моральной точки зрения преступники. В моем архиве есть обвинительное заключение ученика 7 класса одной из искитимских школ об изнасиловании трупа четырнадцатилетней девочки в городском морге. Фамилия этого недочеловека (я пишу без кавычек) Пыринец. Он несколько ночей проникал в морг, спаивая сторожа, чтобы надругаться над трупом. Потом он рассказывал своему однокласснику о своих «подвигах» и звал его с собой. Одноклассник рассказал об этом родителям, а они сообщили в милицию. В камере этот недоумок воображал из себя героя, несмотря на то, что сокамерники его открыто презирали. Но меня в обвинительном заключении больше всего возмущала циничная позиция адвоката, который утверждал, что данное деяние не может быть признано общественно опасным преступлением, поскольку не причиняет физического вреда живой личности, и может быть осуждаемо лишь с моральной точки зрения.

              Кроме уроков учителя школы проводили массу воспитательных мероприятий. Ветераны рассказывали о Великой Отечественной войне. Приглашали для выступлений почетных горожан, писателей и поэтов. Часто к нам приезжал Юрий Магалиф – известный новосибирский писатель. Политотдел ИТУ (исправительно-трудовых учреждений) был заинтересован в работе школы, поскольку это повышало занятость контингента подследственных и осужденных и отвлекало их от совершения противоправных поступков. Летом, когда учителя были в отпусках таких правонарушений в СИЗО становилось больше – так говорила статистика, которую вели офицеры учреждения.
             Работая в вечерней школе я самого начала взял справку на совмещение и устроился художником - оформителем по протекции одного из учителей нашей школы Штраусера Ильи Самуиловича на автобазу №2 в районе улицы Учительской. С 09.00. до 16.00 я работал на автобазе, а с 18.00 до 22.00. – в школе. На этой базе работал отец Ильи агентом по снабжению. Поскольку я был художником – самоучкой и документа у меня не было, я должен был ежемесячно отдавать двадцать процентов зарплаты Илье. Это было условие, при котором я смог отработать на автобазе несколько лет параллельно с вечерней школой. Меня это устраивало, Илью тоже. Он был ярким представителем своей национальности. Внешне он был похож на маленького хищного зверька: хорька или крысу. Два верхних передних зуба были чуть больше других. Он был невысокого роста, поэтому всегда носил обувь на платформе с высоким каблуком. Одевался только в импортные шмотки и очень гордился тем, что закончил лучший в стране «Томский универ». Илья преподавал русский язык и литературу, имел черную кучерявую шевелюру и брился очень редко, за что очень часто получал замечания замполита Манжуго Семена Александровича. Сам практически ничего не умел делать, поэтому часто приглашал молодых коллег наклеить обои или отремонтировать телевизор, расплачиваясь при этом дешевыми импортными шмотками, которые каждое лето привозил из Москвы. Не любил слушать анекдоты про евреев, хотя сам стал героем одного из них. Как-то, когда я уже работал завучем школы, он подошел ко мне после отпуска и сказал: «Старик! Был летом в Москве. Привез шотландский виски. Приходи – посмотришь!» «Посмотреть – это забавно!» - сказал я, и мы оба рассмеялись. Работал в нашем коллективе еще один еврей – полная противоположность Илье. Пожилой и полный с седой шевелюрой, он очень любил рассказывать анекдоты про евреев, при этом сам смеялся громче других. Преподавал он математику, и в общении был простым и незаносчивым. Кернерман Петр Семенович (по паспорту Пейсах Срулевич) был веселым человеком без комплексов.
              Когда я пришел работать в СИЗО, директором школы был Крамаренко Иван Петрович лет пятидесяти. Высокий, худощавый, с постоянно дымящейся сигаретой в руке, он был каким-то суетливым. Ему всегда надо было куда-то бежать. Через пару лет он по какой-то причине крепко попал «на крючок» к «зекам», продал свою квартиру и уехал в другой город. Директором был назначен Дуболазов Николай Иванович.
              Краткая характеристика других учителей.
             Григорьев Николай Михайлович – учитель физики, ветеран Второй Мировой войны. С 1941 по сентябрь 1945 года служил на Дальнем востоке. По окончании Великой Отечественной войны участвовал в разгроме милитаристской Японии. Жил в поселке Пашино в частном доме. Очень практичный и хозяйственный мужик.
            Кудасов Борис Евгеньевич – учитель русского языка и литературы лет тридцати пяти, очкарик – интеллектуал, часто побеждал в словесной игре «Балда», в которую мы играли на переменах. После закрытия школы в 1986 году ушел работать журналистом в редакцию газеты «Советская Сибирь». Жил в поселке Пашино в частном доме, имел легковой автомобиль «Москвич – 407.»
             Демин Владимир Павлович – учитель русского языка и литературы. Пенсионер. Заядлый дачник. Выращивал на участке яблоки разных сортов, делал прививки черенками. Заразил меня садоводством и убедил взять дачный участок.
             Хлопин Олег Евгеньевич – учитель физики лет тридцати пяти с маленькой темной бородкой и усиками. Очень интересный в общении человек с чувством самоиронии и обладающий образным мышлением.
            Ха – Сан – Ен Май Назарович – учитель математики, кореец, хорошо владеющий русским языком лет пятидесяти. Длинная черная как смола, торчащая в разные стороны шевелюра делала его похожим на большого ежа или ехидну. Жил один, предположительно, по причине своего вспыльчивого неуживчивого характера. В 1984 году получил в порядке очереди от райкома профсоюза однокомнатную квартиру, занялся ремонтом, получил инфаркт и умер. Хоронил мы его на профсоюзные деньги, так как его больная мать не могла приехать из Средней Азии. Как я забирал его из морга, я уже писал в первой части своей книги.
           Зацепин Валерий Николаевич – учитель биологии лет сорока. Широкая накачанная шея и торс делали его похожим на молодого бычка. Боксер. После закрытия школы стал работать тренером. Именно он сбежал из морга, оставив меня одного.
           Руденко Александр Петрович – учитель математики лет шестидесяти. Всегда работал со слуховым аппаратом по причине слабого слуха. Очень порядочный и исполнительный человек.
           Кетов Михаил Васильевич – учитель географии предпенсионного возраста. Всех, кто был моложе его, называл молодежью. Иногда сетовал на то, что жизнь прошла так быстро. Классно исполнял чечетку, показывая разные ритмические узоры.
          Филатов Павел Михайлович – учитель истории лет сорока. По словам завуча Безнощенко Николая Яковлевича «ни рыба, ни мясо.» На самом деле немного медлительный и спокойный, хорошо знающий свой предмет преподаватель.
          В 1981 году пришел работать в школу Булдыгин Владимир Иванович – учитель истории лет сорока. Огромного роста, округлый как булыжник и хитрый как еврей, он всегда считал себя правым в любых спорах и конфликтах. Он мог исправить расписание уроков в свою пользу. Когда хозчасть изолятора выделяла учителям продуктовые наборы, мясо или лук, выбирал себе лучшее. Часто опаздывал или продлял себе каникулы. А вот объяснительные о своих нарушениях писать отказывался, понимая, что это документы не в его пользу.
          Безнощенко Николай Яковлевич – заместитель директора школы по
учебно-воспитательной работе. Курил папиросы «Север». Типичный представитель советского чиновника, который заглядывал в рот вышестоящим и говорил: «Будет сделано!», а нижестоящим приказывал: «Извольте выполнять!».

             В 2980 году в школу пришел работать совместителем Всеволодский Владимир Иванович. Дуболазов Николай Иванович принял его на полставки и познакомил нас. Оказалось, что он директор стадиона «Спартак». Известно, что администраторам в СССР работать по совместительству запрещалось. Но человеку нужны были деньги, и была возможность работать днем на основном месте работы, а вечером – на другом. Сейчас, при рыночной экономике (читай – при капитализме) это не запрещено.
            Однажды я спросил у Всеволодского, не возьмет ли он меня на «Спартак» по совместительству художником или электриком, но без диплома. «Если есть опыт работы, приходи!» – был ответ. Так я перешел с автобазы на стадион и днем стал работать на стадионе вторым художником – оформителем. По началу под руководством дипломированного специалиста я оформлял афиши футбольных и хоккейных матчей, научился работать с трафаретами, подписывая вымпелы победителей различных соревнований. Через год главный художник ушел в запой и был уволен, а меня назначили на его место. Когда запивали электрики меня просили за дополнительную оплату вкручивать лампы на осветительных вышках и в помещениях стадиона. Короче, я – непьющий специалист, был на подхвате. Однажды зимой выполнял даже роль оператора по заливке катка. Сидя сзади поливочной машины, кранами регулировал подачу воды через поливные трубы. Недели три работал временно заведующим радиоузлом, пока тот был в отпуске. Через пару лет, когда кадровый вопрос с художниками был решен, меня перевели в бригаду электриков. Со мной в этой бригаде стал работать тоже в роли совместителя Зацепин Валера – учитель нашей школы. Главным энергетиком был Минаев Володя – наш ровесник. Его рабочий день начинался с похода в гастроном через дорогу. Он приносил бутылку красного вина и выпивал стакан. Нам он не предлагал, так как знал, что нам еще вечером работать в школе. В обед он выпивал второй стакан, а перед уходом домой допивал остатки. И так каждый рабочий день, что на наш взгляд не мешало его работе. В 1982 году я стал завучем вечерней школы, и продолжал работать на «Спартаке» совместителем. К тому времени моя семья уже обзавелась дачным участком. Нужны были деньги на строительство, но главной мечтой был автомобиль, поэтому одну зарплату мы откладывали на сберкнижку. Кроме того, мы всей семьей почти каждое лето ездили через Москву в Рязань к родственникам.
В сентябре 1982 года вместо Дуболазова Николая Ивановича директором нашей вечерней школы был назначен отправленный на пенсию директор одной из дневных школ района Черненко Михаил Васильевич. Офицер политчасти Котов Сергей Маркович, курирующий работу школы при СИЗО, рассказал такую интригу. Заведующий Дзержинским РОНО Иван Семенович Холин обратился к администрации учреждения с предложением заменить директора школы. Политотдел ИТУ и начальник СИЗО ответили, не видят в этом необходимости: Дуболазов Н. И. специфику работы школы и условия режима знает и замечаний не имеет. И тем не менее приказом РОНО директора заменили, Дуболазова Н. И. перевели учителем химии. Но он работать не стал и уволился. От одного инспектора районного отдела я узнал и мотив этой интриги. Должность директора вечерней школы при следственном изоляторе интересна уходящим на пенсию директорам тем, что сидя на ней, почти ничего не делая, можно получать зарплату на 25 процентов выше, чем в обычной дневной школе. В дневной школе директор отвечает за организацию учебно-воспитательного процесса, учет и перепись по адресам учащихся, за выполнение закона о всеобуче, за проведение олимпиад и соревнований, за посещаемость и работу с трудными, за уборку территории, и т.д. и т.п. В школе при СИЗО все это входило в обязанности политчасти, оперативной части и режимных служб, поэтому директор осуществлял лишь общее руководство и выдавал аттестаты в конце учебного года. В коллективе говорили, что не все директора такие, ведь Курак Владимир Ильич и Смирнов Евгений Михайлович перешли в нашу школу рядовыми учителями и никого не подсиживали.
                Я проработал завучем под руководством Черненко Михаила Васильевича до декабря 1985 года. В октябре у него нашли онкологию и госпитализировали, а в начале декабря он умер. Политотдел ИТУ Новосибирского облисполкома и администрация следственного изолятора обратились в районный отдел образования с ходатайством о назначении заместителя директора школы Трегубова Сергея Леонидовича директором вечерней сменной общеобразовательной школы №23 при учреждении ИЗ – 52/1, так как он имеет большой опыт работы в данном режимном учреждении. В это время кто-то узнал в районном отделе, что Ивана Семеновича Холина провожают на пенсию. На его место уже есть кандидат, и потому Иван Семенович готовит себе в качестве запасного аэродрома освободившуюся должность директора в СИЗО. Похоже интрига повторялась, но уже в большем масштабе. В середине декабря ко мне подошел Хлопин Олег Анатольевич учитель физики о мой друг и предложил такой вариант решения проблемы. Его хороший друг Могилев (имени и отчества не помню), с которым вместе служили в армии, сейчас работает заместителем заведующего ГОРОНО. Если через него направить ходатайство Политотдела ИТУ в ГОРОНО, то проблему можно решить в нашу пользу. Мы пошли к Манжуго Семену Александровичу и рассказали об интригах РОНО и нашем плане. Замполит выслушал нас и предложил на должность завуча школы Олега. Письмо в ГОРОНО было отправлено в конце декабря. Когда мы вышли на работу после новогодних каникул в СИЗО и Дзержинский РОНО пришел приказ ГОРОНО № 365 от 16.01.1986г. о назначении меня директором школы. Холину Ивану Семеновичу пришлось продублировать своим приказом мое назначение. Можно было праздновать победу, но на одном из совещаний директоров Иван Семенович сказал мне: «Готовьте школу к проверке, для вас все только начинается.» Тогда я не думал, что он поведет себя «как собака на сене», и не поверил уважаемому мной инспектору РОНО Рынкевичу Исидору Исидоровичу, который по секрету мне сказал, что Холин хочет закрыть вечернюю школу при СИЗО. По трудовому кодексу я знал, что организации, в которых назначен новый руководитель, в течении года не должны подвергаться проверкам, а руководителям нельзя выносить взыскания. Наивный, я еще плохо понимал, что воевать с системой можно лишь имея поддержку наверху. С инспекторами и методистами отдела образования отношения были разные. Моим уважением и доверием пользовались двое: Малкова и Рынкевич. Это были самые порядочные и компетентные специалисты. Доверие это было взаимным, и вот почему. Холин Иван Семенович, зная, что я хорошо разбираюсь в радиоэлектронике, часто приглашал меня в свой кабинет для ремонта аппаратуры, для покупки и проверки технических средств обучения. Однажды даже пригласил меня домой для ремонта цветного телевизора. Но было одно его предложение, которое я выполнить отказался. Ему нужно было провести телефонную линию от телефона инспекторов в его кабинет для прослушивания и записи на магнитофон всех разговоров. Я сказал, что у меня нет допуска для работы с телефонными сетями и предупредил Исидора Исидоровича о замыслах их начальника. Он поблагодарил меня. Мы оба поняли, что это дело может быть поручено другому исполнителю. С тех пор у нас сложились доверительные отношения, и я получал информацию о всех замыслах против нашей школы. 
           В феврале 1986 года была создана районным отделом образования
комиссия для проверки работы школы под руководством инспектора Елены Павловны. В комиссии были методисты Раиса Николаевна и Валентина Валентиновна, которой я когда-то по просьбе Дуболазова Николая Ивановича будучи простым учителем перестилал пол в её однокомнатной квартире. Малкова и Рынкевич в комиссию не были включены, вероятно, отказались участвовать в этом фарсе. Исидор Исидорович сообщил мне, что задача комиссии: изучить работу школы и найти веские основания для закрытия школы. Я и весь коллектив не верили в такую возможность, поскольку знали, что по всей стране в других городах при следственных изоляторах, тюрьмах и колониях существуют такие школы. Кроме этого существовал закон о всеобуче, суть которого сводится к тому, что все граждане страны должны иметь возможность непрерывно получать обязательное среднее образование, где бы они не находились: в следственном изоляторе, в тюрьме или колонии. Но «блажен кто верует.» Видимо, наш начальник думал по-другому. «Если можно построить коммунизм в отдельно взятой стране, значит и можно закрыть отдельно взятую школу.» – теперь это мой афоризм.
               Комиссия работала с марта по май и выявила следующие недостатки в работе школы:
1. Иногда занятия в школе начинаются с опозданием на 10-15 минут из-за задержки ужина.
2. Занятия в следственных камерах проводятся одновременно со всеми классами с 6 по 11 класс, что приводит к двойному ведению журналов: по камерам и по классам.
3. Проведение одновременно занятий во всех классах затрудняет подсчет часов в каждом классе, вследствие чего отследить выполнение программы в каждом классе по каждому предмету невозможно.
4. Наблюдались случаи, когда сотрудники оперативной части прерывали занятия и проводили свои мероприятия.
5. Занятия проводятся в камерах, где находится санузел: унитаз и раковина для умывания, что не соответствует санитарным нормам.
6. В большинстве камер освещение не соответствует санитарным нормам.
Вывод комиссии: С такими нарушениями и в таких условиях школа нормально функционировать не может.
               Все это председатель комиссии Елена Павловна говорила нам устно в ходе проверки, и мы начинали понимать, что она выполняет поставленную сверху задачу.
               Мы видим, что практически все недостатки в данном списке устранимы, а некоторые единичные, обусловленные режимом учреждения, и вовсе притянуты за уши. Что касается санитарных норм… Работают же шахтеры в антисанитарных условиях: угольная пыль, плохая вентиляция и освещение, наконец, опасность взрыва газа и разрушения шахты. Не закрывают же по этой причине шахту и не прекращают добычу угля. Шахтеры знают, что идут на большой риск, за что получают дополнительную оплату. Наконец, это все оговорено в трудовом договоре. Учителя в СИЗО тоже, приступая к работе, ставят вои подписи, что согласны работать в таких условиях и тоже получают за эти риски дополнительную оплату. Остальные недостатки легко устранимы. Например, задержка занятий из-за ужина. Ужин в СИЗО с 18.00 до19.00. Чтобы вовремя начинать занятия (18.30), надо дать команду «баландерам» начинать кормление именно с тех камер, где будут проводиться занятия, и к 18.30 они уже будут готовы к урокам. Многие замечания, высказанные членами комиссии, устранялись в этот же день, но похоже это никого не интересовало. Многое было сделано в мае – июне до ухода учителей в отпуск, но И. С. Холину это тоже было не интересно.
              Все это цитирую по памяти. Некоторых деталей могу не помнить, но суть была именно такой. Следует сказать, что никакой справки по итогам работы комиссии так и не было предъявлено ни администрации учреждения, ни директору школы. И причина этого понятна: такой документ мог быть обжалован в любой вышестоящей инстанции. Все знают, что любая проверка любой организации имеет цель устранить недостатки в её работе. Дается срок для исправления и проводится новая проверка. Нам ничего не дали.
              В июне весь коллектив был отправлен в отпуск в полном неведении, что будет дальше.
              В конце августа 1986 года, когда мы вышли из отпуска, нас собрали в районном отделе, и Иван Семенович Холин объявил, что ВСШ №23 закрыта. Наши требования предъявить нам приказ, его номер и кто его подписал и издал: РОНО, ГОРОНО или ОблОНО, были оставлены без ответа. Думаю, что такого приказа вообще не было, и Иван Семенович действовал на свой страх и риск. Но держался он очень уверенно. Единственное, что он гарантировал всем учителям, трудоустройство переводом в дневные школы района. Наше обращение в райком профсоюза учителей было тоже бесполезным. Ответ: школа закрыта на основании итогов проверки. Причем Галина Ивановна Назарова – ежегодно переизбираемый председатель, дать письменный ответ тоже отказалась. Думаю, что выскажу единодушное мнение, если скажу, что в то время (пожалуй, и сейчас) профсоюзы были лишь придатком администрации. Работал райком профсоюза хорошо: собирал взносы, распределял льготные путевки в санатории и дома отдыха, распределял жилую площадь, награждал лучших учителей и т. п., но все это получали лишь лояльные к администрации и руководству профсоюза учителя. А кто был в оппозиции и критиковал… Дальше можно не продолжать. Добавлю лишь один факт. Председатель райкома профсоюза – ежегодно переизбираемая должность. Галина Михайловна Назарова была председателем с 1980 – ых годов до 2019 г.  Она пережила несколько заведующих РОНО, поскольку была очень лояльным работником.
           Владимир Ильич Курак и руководство СИЗО писали письма в ГОРОНО и ОблОНО с протестом, считая большой ошибкой лишение подследственных и осужденных несовершеннолетних правонарушителей учебного и воспитательного процесса, но чиновники отмалчивались, не желая вникать в межведомственную интригу. Видимо, у Холина нашлись друзья или покровители повыше. Наш коллектив был расформирован. Я был переведен директором в школу №96. Пенсионеры вышли на заслуженный отдых. Многие уволились по собственному желанию. Я выдавал всем учителям трудовые книжки, и не нашел ни одной записи, что человек переведен или уволен в связи с закрытием школы. Все номера приказов и записи причины увольнения были разные.
          С моими наставниками Дуболазовым Николаем Ивановичем и Кураком Владимиром Ильичом я продолжал поддерживать отношения. Приходил к ним домой, поздравлял с праздниками и днем рождения. Они, в свою очередь, давали дельные советы молодому директору школы.
            Однажды мне позвонила супруга Николая Ивановича и сказала, что он очень плох, и просит меня приехать. Он, лежа в кровати, проговорил: «Сережа! Прости меня! Я давал тебе рекомендацию в партию и говорил, что бога нет! Завтра я умру, а ты поезжай в церковь и поставь свечку за упокой моей души и попроси у бога прощения за мои грехи…» Я был потрясен. Конечно, раньше, как и у многих, у меня возникали смутные сомнения в незыблемости материализма. Например, я точно знал, что папа будучи коммунистом, не возражал, когда бабушка и мама крестили меня и брата.
           Я пообещал Николаю Ивановичу выполнить его просьбу. На следующее утро по телефону я узнал, что его не стало.
           Я с детства не был в церкви, и под сорок лет я вновь оказался в храме. Великолепие росписей, позолоты и икон настраивали на размышления. Я купил несколько свечек, зная от бабушки Анны, что свечки ставят «за здравие» и «за упокой.»  Вторая моя бабушка Варвара была убежденной атеисткой и никогда не ходила в церковь. От монашки я узнал, что свечи «за здравие» ставят в одном месте, а «за упокой» – в другом, и путать нельзя, иначе здоровый может умереть, а мертвый будет вас беспокоить. Я поставил свечи, трижды перекрестился, как это не раз в моем присутствии делала моя бабушка. Выйдя из церкви, я направился к умершему. Нужно было помочь с похоронами. Сидя у гроба наставника, я долго размышлял, что это было. Страх перед смертью? Боязнь попасть в ад за неверие? А вдруг он все-таки есть, и накажет меня за неверие?  В последующей моей жизни мне много довелось забирать из морга и хоронить старших товарищей, друзей и родственников, а также говорить поминальные речи на тризнах. Вот краткий список: Незамаев Владимир Михайлович – великолепный историк, завуч, наставник и друг. Черненко Михаил Васильевич – требовательный и строгий директор. Ха – Сан – Ен Май Назарович. Моя тетя Денисова Валентина Васильевна – основатель нашей педагогической династии, мама и папа, две моих бабушки. Корсяков Анатолий – родственник по жене и ликвидатор Чернобыльской аварии, а также мои школьные друзья и одноклассники, о которых я уже писал. И каждый раз, на каждой тризне я задаю вопросы: «Если ты есть, Господь, зачем столько бед и несчастий посылаешь хорошим людям? Или в этом есть какой-то непонятный простым смертным смысл? Может это наказание за наши грехи? Может это испытания, чтобы проверить нашу волю к жизни? А в чем смысл жизни? И можно ли его познать?»


                Познание.

Зачем лезть в познания дебри?
Не лучше ли быть дураком?
Ломиться в закрытые двери
И думать, что будет потом.

Решать мирозданья проблемы,
Спасать мир от войн и чумы,
Законы искать, теоремы
Писать на пороге весны.

В чем смысл бытия и морали?
Есть Бог или нету Его?
Глаголет младенца устами,
А кто почитает её?

Кто истину любит, лелеет?
Кому она в жизни нужна?
Бельмом она в оке белеет,
И правит свой бал Сатана!

Таланты живут под забором.
Бездарность на троне сидит
И правит мошенником, вором,
И любит того, кто молчит.

Пусть завтра откроют бессмертье.
Приблизится ль к Богу народ?
Ведь тот, кто откроет, поверьте,
В могиле с народом сгниет
С посмертною славой героя
(Таланту она не нужна!),
А серость себе все присвоит,
И станет бессмертной она.

Так стоит ли жить и стараться?
И смысла нам в жизни искать?
Уж лучше тогда не рождаться,
Чтоб истины этой не знать.

Но жизнь все же смерти мудрее.
Она – ожиданье Любви.
С Любовью незрячий прозреет!
С Любовью родились и мы!

Мадонна младенца качает
И нежность свою отдает.
Она умудренная знает,
Что сын её мир наш спасет.

Ведь только ценою распятья
Добро воцарится опять.
И нужно бороться за счастье,
И мир ежечасно спасать!

             Необычно я провожал в последний путь Курака Владимира Ильича.
 Он жил недалеко от школы №96 на улице Гоголя и несколько раз заходил ко мне в школу, справляясь, как идут мои дела. Это был тот случай, когда несмотря на большую разницу в возрасте, люди становятся друзьями.
        Последняя моя встреча с ним состоялась 3 марта 1991 года.
За неделю до этого я был выдвинут от Дзержинского района в числе победителей на первый в истории города конкурс «Учитель года – 1991.» Вечером 2 марта, когда я готовился к выступлению, мне позвонила супруга Владимира Ильича и сказала, что он умер. Я вспомнил как когда-то летом 1978 года помогал строить ему дачу на Гусинке. Вспомнил наши беседы и его рассказы о военной молодости. Утром 3 марта я в парадной форме с цветами и гитарой приехал к гробу своего наставника, попрощался с ним и поехал на городской конкурс, где спел песню, посвященную всем моим наставникам.

Дата рождения и дата смерти,
А между ними – тире.
Страшно, когда остановиться сердце,
Если весна на дворе.

Странно, что в этом тире уместилась
Чья-то огромная жизнь.
Плакалось, пелось, смеялось, любилось –
Всё оборвалось за миг.

В этом тире вижу детство и песни,
Горечь обид и утрат.
В этом тире провожают невесты
В бой уходящих солдат.

В этом тире машут крылья палаток,
Дым от походных костров,
Есть там и запах больничной палаты,
Запах таежных ветров.

Вижу Победу, салюты и лица
Добрых и верных друзей.
Хочется верить, что мы повторимся
В жизни наших детей.

Странно, что может в тире уместиться
Лес, и река, и рассвет.

Странно, что многое может проститься
В день, когда нас уже нет.

Горько, когда остановиться сердце,
Если весна на дворе.
Дата рождения и дата смерти,
А между ними – тире.         
   02.03.1991.

            На городском конкурсе «Учитель года – 1991» я занял шестое место.
 
           Длинна и коротка человеческая жизнь. И в итоге от неё остается тире между датой рождения и датой смерти на кладбищенском памятнике. Я на всю жизнь запомнил эти слова главного героя фильма «Доживем до понедельника.» Это мой любимый фильм еще и потому, что там дано самое правильное определение счастья. «Счастье – это когда тебя понимают.» А большего, наверное, и не надо. Есть много определений счастья. Пожалуй, приведу ещё одно. Так говорил мой прадед Зиновий, не раз раскулаченный и испытавший много бед и потерь. «Счастье – это отсутствие несчастий!» Спокойной без бед жизни было так мало, что это и стало для него счастьем.
          О любимом фильме я рассказал. Теперь о любимой песне. Это песня в исполнении Олега Ануфриева «Есть только миг между прошлым и будущим…» Хотел бы её услышать на своей тризне. Простите меня за такие слова. Вот пишу все это и думаю: «А зачем?» Наверное, за тем, что не хочу, чтоб от моей жизни осталось одно тире. Ну вот и отдал я свой долг своим наставникам – рассказал и об их замечательных жизнях…

7. Созидание и разрушение.


            С сентября 1986 года я начал свою работу в должности директора школы № 96 Дзержинского района. Это была самая молодая школа в районе, построенная в 1976 году. Строилась очень быстро на болотистой местности. С первых же дней пришлось столкнуться со множеством допущенных при строительстве нарушений. Как я уже сказал, построенная на сваях и на болоте без предварительного дренажа школа каждую весну подтоплялась. Весной 1977 года мне стало понятно для чего в кабинете директора в шкафу хранились высокие резиновые сапоги от комплекта химзащиты. Спустившись в подвал я обнаружил, что вода подошла к силовому электрощиту, и поднимись уровень еще на 20-30 сантиметров, будет беда – школы останется без электричества. В те годы у каждой школы были шефы – крупные заводы или предприятия района. У школы № 96 – производственное объединение «Электроагрегат.» много пришлось потратить сил и средств и школе, и шефам, чтобы перенести щитовую на более высокий уровень и провести дренажные работы в подвале.
             Вторая проблема тоже была связана с нарушениями технологии строительства. Уровень пола в коридоре должен быть выше уровня кафельного пола в туалетах, чтобы в случае засора канализации вода стекала в сливной трап туалета и не попадала в коридор. Здесь было все наоборот. Очень часто в мужских туалетах ученики устраивали потоп. Тряпкой или бумагой забивали унитаз, привязывали рычаг сливного бочка к трубе, и вода потоком текла в коридор и по лестнице на нижние этажи. Пришлось составлять смету и в период летнего ремонта решать и эту проблему.
               Третья проблема – стальные штампованные батареи отопления, которые очень часто, иногда и во время уроков, пробивало, и из трещин и свищей хлестал кипяток. Счастье, что никто не пострадал. Пришлось в течение нескольких лет жить как на вулкане и заменять стальные батареи на чугунные. Лучшими были батареи искитимского котельно-радиаторного завода («ИКРЗ»). Я не раз при этом вспоминал своего армейского земляка Борю Крика, который имел это прозвище за рекламу этих батарей. В первые месяцы работы пришлось разгребать подвалы от поломанных парт и столов.
              Еще одна проблема – не хватало огнетушителей в коридорах и некоторых кабинетах. Так я получил от исполняющей обязанности заведующего РОНО методиста Валентины Валентиновны первый выговор и штраф от пожарников за недостачу огнетушителей. Наверное, она хотела выслужиться и показать свою строгость. Напомню, что по Трудовому кодексу в первый год работы руководителя объявлять ему взыскания нельзя. И это понятно, ведь я первые месяцы разгребал то, что не было сделано предыдущими руководителями. Первые месяцы у меня заместителем по хозчасти была женщина, которая давала мне не очень приемлемые советы. Когда приходил инспектор пожарного надзора, она вела его по лестнице, где на площадках всех этажей висели огнетушители. Пока инспектор на третьем этаже проверял наличие огнетушителей в кабинете химии и физики, ученики перевешивали огнетушители с проверенной лестницы на другую. Таким образом можно было обойтись меньшим количеством огнетушителей. Такой вариант для меня был неприемлем. Я предлагал своевременно покупать и заправлять огнетушители. Вскоре она уволилась и мне долго пришлось искать нового заместителя.
                Еще одна проблема, с которой я столкнулся в первый же месяц работы. Один учитель трудового обучения и завуч – организатор внеклассной и воспитательной работы (фамилий не называю) проводили уроки и мероприятия в нетрезвом виде, причем употребляли прямо на рабочем месте. Организатор – женщина, носила с собой металлическую фляжку с коньяком. Трудовик даже отправлял учеников с сумкой в магазин за вином. Первый раз я предупредил их в присутствии председателя профсоюза школы. После второго случая я предложил «любителям горячительного» уволиться по собственному желанию, а если они откажутся, то я уволю их по 33 статье Трудового кодекса, после чего с такой статьей в школу их уже не примут. Они уволились «по собственному», а я продолжил дальше разгребать «завалы.»
                Еще одной проблемой была самая большая школьная территория в районе. На озеленение и благоустройство было потрачено полтора года. Здесь огромное спасибо нужно сказать учителям физкультуры Гагарину и Вараняеву, военруку Шкробану Николаю Кирилловичу, учителям биологии и шефам завода «Электроагрегат». Была создана площадка для начальной военной подготовки (НВП) с окопами и макетами танков. Вдоль ограждения были посажены деревья и кустарники. Физруки вместе с рабочими завода оборудовали футбольное поле, беговые дорожки, сварили и установили спортивные снаряды и хоккейную коробку. Учителя –биологи разбили огород с грядками. В 1988 году школа завоевала первое место в районном конкурсе на лучшую территорию.
                После этого я осмотрел большой пустующий и уже сухой подвал и предложил военруку вместе с шефами построить тир. Николай Кириллович набросал проект, и я обратился к шефам. Заместитель директора завода Артемов пообещал выделить стройматериалы и рабочих. За год тир был построен. У дальней стены подвала были уложены в три ряда деревянные чурки в качестве пулеуловителей и установлены прожекторы. Оборудованы два рубежа для стрельбы: 25 и 50 метров. Построена оружейная комната и комната для инструктажа. В 1989 году тир начал работу. Контингент: ученики старших классов, учителя и рабочие завода «Электроагрегат». Впоследствии в этом тире проводились и районные соревнования по стрельбе из мелкокалиберной винтовки.
               Параллельно с перечисленными выше проблемами в 1987-1988 годах мне приходилось решать много других текущих вопросов. На одном из совещаний директоров школ и директоров заводов – шефов в райкоме партии директор п\о «Электроагрегат» предложил на базе нашей школы создать классы для подготовки монтажников радиоаппаратуры, которых не хватало в заводских цехах.  Я принял это предложение, так как школа № 96 имела в то врем самые большие в районе по площади мастерские. Учитель труда Дорофеев Виктор Николаевич в этом вопросе проявил большую инициативу. Он стал на заводе частым гостем, согласовывал программу обучения, исходя из потребностей завода, составлял и утверждал сметы работ и много других документов. За два года был оборудован большой класс на тридцать мест, установлена вытяжная вентиляция и паяльная станция на каждом рабочем месте. Я, как радиолюбитель, сам был заинтересован в развитии этого направления. На заводе я нашел специалиста, который вел в школе радиокружок и кружок технического моделирования. С этого момента ученики школы стали участвовать в районных выставках технического творчества.
             Мои заместители по учебно-воспитательной работе Дмитриева Нина Семеновна и Слепова Тамара Константиновна были опытными в этом вопросе специалистами, поэтому за учебный процесс я был спокоен и занимался общим руководством, хозяйственными и воспитательными вопросами. Я наладил отношения с редакцией заводской газеты «Импульс», и продолжая сотрудничество с газетой Политотдела ИТУ, публиковал там свои стихи, статьи о ветеранах войны и о развитии образования. Совместно с комсомольским и профсоюзным комитетами завода проводили вечера авторской песни, в которых участвовали старшеклассники школы №96, молодежь завода «Электроагрегат». Я не только присутствовал, но и сам активно участвовал в этих мероприятиях. Проводили мы и популярные тогда КВНы: учителя – ученики, команда школы № 96 – представители воинской части КГБ. Последний КВН по баллам прошел вничью, и был действительно очень веселым.
   
               
                Много времени у меня отнимала работа с трудными детьми и их родителями. В те годы должности социального педагога в школе не было, и этой работой занимались либо организаторы, либо директора. В районном отделении милиции мне выписали удостоверение внештатного работника милиции. Приходилось разбирать и конфликтные ситуации между детьми и родителями. А вот на учителей жалоб практически не было, видимо, авторитет учителей был еще достаточно высок. Иногда приходилось отстаивать авторитет школы. Вот пример. Один ученик сказал родителям, что на физкультуре в раздевалке у него украли импортную олимпийку. Естественно, мама пришла в школу с претензией; когда в школе наведут в раздевалках и гардеробе порядок и прекратятся кражи. Я обещал разобраться и позднее пригласить родителей. Работая в следственном изоляторе, я научился у друзей – оперативников расследовать подобного рода дела. Я поочередно приглашал всех учеников этого класса и спрашивал, кто что знает о краже олимпийки. Несколько учеников сказали, что физкультура была на спортивной площадке, и они видели, как их товарищ повесил олимпийку на ветку дерева, когда ему стало жарко. Мне стало понятно, почему ученик сказал, что олимпийку у него украли. Но это еще не все. Ученики другого класса, который тоже занимался на той же площадке, принесли эту олимпийку в школу и отдали вахтеру в комнату потерянных вещей. Через пару дней, когда расследование было закончено, я пригласил маму и поведал ей эту историю. Мне хотелось услышать извинения в адрес школы, но она молча выслушала мой рассказ, сказала: «Ну я ему дам…» и пошла в комнату потерянных вещей. И еще один более сложный случай, которым я занимался целую неделю.
             Один старшеклассник сказал родителям, что на физкультуре в раздевалке у него украли дорогие кроссовки. По письменной жалобе родителей я опросил поочередно всех учеников класса и выяснил, что подросток часто играет в карты на деньги и вещи с учащимися монтажного техникума, который находился в квартале от нашей школы. На другой день я пошел к директору техникума, и он направил меня к своему заместителю, который занимался группой учащихся – картежников. Через пару дней мне позвонили из техникума и сказали, что под угрозой передать дело в милицию один ученик сознался, что выиграл кроссовки. Кроссовки изъяты, и я могу их забрать. Я пригласил игрока и его родителей в школу. Открыв сейф и поставив кроссовки перед мамой ученика, я спросил:
             – Ваши?
             – Да! Можно забрать? – ответила обрадованная мама.
             – Нет! Вы должны за них заплатить!
             – Кому! Вам?
             – Нет! Тому, кто их выиграл в карты. Вы, наверное, знаете, что карточный долг – это святое! И если ваш сын его не вернет, его долго будут преследовать.
                После паузы я протянул кроссовки маме игрока и сказал, что жду извинений. Мама с укоризной и угрозой посмотрела на своего отпрыска, и они вместе промямлив: «Простите», вышли из кабинета.
                Были в моей практике и два случая задержания преступников. Зимой 1988 года на жилмассиве школы № 96 появился маньяк, который зимой в плаще на голое тело подкарауливал у подъездов и в лифтах девочек 4-5 класса и показывал им свое тело. Хоть насильственных действий он не применял, это все равно вызывало беспокойство общественности. Однажды я, подходя к школе, услышал громкий девичий визг. Впереди меня метрах в десяти за ученицами 4 класса гнался молодой человек в домашних тапках и в сером плаще на голое тело. Я быстро догнал его и схватил за руку. Видимо, от страха он как-то обмяк, и я сказал ему, что он пойдет со мной. Девчонки бежали за нами и кричали: «Маньяка поймали!» Я завел его в свой кабинет, усадил на стул в дальний угол, сам сел ближе к двери и позвонил в милицию.
Через двадцать минут приехал знакомый следователь Константин, который до этого раскрыл несколько краж в нашей школе. Выслушав мой рассказ, Костя сказал, что мне нужно приехать в отделение на Кошурникова и дать показания, а этого маньяка он забирает. Он увел задержанного, а через три – четыре минуты вернулся возбужденный.
               – Серей Леонидович! Маньяк сбежал!
               – Как это! От тебя и сбежал!
              Костя рассказал, что когда они спустились с крыльца и направились к машине, маньяк вдруг побежал босиком по сугробам к невысокому решетчатому забору. Костя его догнал и ухватил за рукав. Маньяк сбросил плащ, голый перелез через забор и скрылся за углом одного из домов. Показывая мне плащ и домашние тапочки, он, как бы оправдываясь, говорил, что в одежде трудно бегать по сугробам. Затем он вывернул карманы плаща и вытащил шило. Мы оба с некоторым изумлением смотрели друг на друга, потом Костя сказал: «А ведь он мог ударить Вас!»
Каждый раз, вспоминая этот случай, я задаю себе вопрос: а почему он этого не сделал?
                Второй случай произошел в конце мая 1988 года. Я ехал в трамвае в администрацию района. На остановке Красина я обратил внимание на двух субъектов, которые вели себя странно: переглядывались и, молча, кивали друг другу. Долгие годы работы в СИЗО научили меня быть осторожным и осмотрительным в любой ситуации. Интуиция меня не подвела. Это были карманники, работающие в паре. Один постарше прошел на переднюю площадку и вытащил у бабушки из кармашка брезентовой сумки черный старушечий кошелек с застежкой в виде двух металлических шариков. Молодой карманник, проходя мимо напарника, незаметно взял у него кошелек и двинулся к выходу. На остановке Королева они вышли, а за ними и я с небольшим отрывом. Проходя по тротуару мимо здания администрации, они открыли кошелек, вытащили мелочь и несколько бумажек, и недовольные мелкой добычей, бросили кошелек на газон. Увлеченные своим делом, они не заметили, как подошел я. Показав удостоверение внештатного сотрудника милиции, я потребовал у них документы. Старший подал мне справку об освобождении, а младший сказал, что документов с собой нет. Я взял справку, положил в карман, и осторожно подняв кошелек с газона, чтобы не стереть их отпечатков, попросил их пройти вместе со мной в здание администрации. На первом этаже я попросил дежурного вызвать наряд милиции, так как задержаны два карманника. Через пять минут приехал наряд, и лейтенант, выслушав мой рассказ о задержании, спросил, не записал ли я фамилию и адрес старушки.
 Все это время задержанные мной воришки молча слушали наш диалог и переминались в волнении с ноги на ногу. Я сказал, что нет. Лейтенант отвел меня в сторону, чтобы не слышали карманники, и сказал, что если нет потерпевшего и его заявления, воров придется отпустить через сутки, несмотря на то, что на кошельке будут обнаружены их отпечатки пальцев. Таков закон. Я чувствовал себя не лучше Кости, который упустил маньяка. Из этого случая я понял, что главная улика на суде – это потерпевший и его показания. Без этого любое дело развалится. Так что, задержанные мной преступники сроков не получили.
                С работой в школе №96 у меня связаны самые светлые воспоминания. Работа была трудной, ненормированной, где-то непредсказуемой, но приносила удовлетворение, особенно когда удавалось решить какую-то проблему. Конечно, семье уделялось меньше внимания. За два первых года не удалось полностью использовать летний отпуск, но строго раз в неделю я заходил в школу№7, где учились сын и дочь, и смотрел журналы с оценками. Это было большим стимулом для моих детей, поэтому учились и вели себя они хорошо, особенно дочь Жанна.
             В 2006 году школа № 96 отмечала свое тридцатилетие. Я уже работал учителем истории в школе №7 и был приглашен в Дом культуры «Строитель» на этот юбилей. Как бывшему директору мне дали слово, и я со сцены прочитал написанное по этому случаю стихотворение.

Тридцать лет для человека – много!
 А для школы – юная пора!
Тридцать раз до школьного порога
Приходила в школу детвора.
Тридцать раз птенцов здесь провожали
Со слезами в путь учителя.
Тридцать раз листочки распускали
Яблони, березы, тополя.
И уж дети тех, кто здесь учился,
В жизнь готовы, словно в бой, шагнуть.
Каждый знает: где б не очутился,
К школе этой не забудет путь!
Приведет своих детей к порогу,
Где щебечет славно детвора,
Потому что лишь одна дорога:
В жизнь идти со школьного двора!
           Настало время рассказать, как и почему я ушел с должности директора школы и снова стал работать простым учителем.
           В 1989 – 1990 годах уже невооруженным глазом было видно, что в обществе, в политике и экономике происходит распад и кризис. Слово «распад», на мой взгляд, не совсем правильно характеризует процессы, происходящие в то время. Распад – это естественный (без вмешательства человека) процесс, происходящий в природе. А то, что происходило в то время делалось умышленно и осознанно нашей номенклатурой, чиновниками, партийной элитой и руководителями государства. Причина, очевидно, в том, что чиновники всех уровней и, особенно, партийная элита награбили столько, что нормально жить при социализме уже не могли, потому, что социализм защищает человека труда, а им грозил расстрел. Высшая мера наказания применялась в СССР ко всем, кто украл более десяти тысяч рублей. А там уже счет шел на миллионы. А какой строй защищает капиталистов, знает любой школьник. Вот и замутила элита переход к капитализму. Если бы народу объявили переход к капитализму, это вызвало бы бурю возмущения, поэтому идеологи элиты (Чубайсы и прочие) придумали «переход к рыночной экономике», обещая сохранить все социальные завоевания социализма. Каждому будет разрешено заниматься предпринимательской деятельностью. Каждый получит свою часть общественной собственности через приватизационный чек – ваучер. Как была обманута вся страна, знает каждый. Чеки были выданы, но их долго никто нигде не принимал. Элита выжидала, когда они обесценятся, чтобы скупить их у населения. Не получилось. Тогда по стране были созданы тысячи фиктивных фирм и АО (акционерных обществ), которые собрали все ваучеры, выдав взамен фальшивые акции, по которым уже через год обещали народу «золотые горы». Так я отдал пять чеков членов моей семьи в «Сибирскую недвижимость» и «Нефть-алмаз-инвест». Когда через год весь народ обратился в свои АО, то оказалось, что все гаранты прибыли бесследно испарились. Обращение в правоохранительные органы ничего не дало. На всю страну было устроено несколько громких показательных процессов. Руководителей «МММ» и «Хапера» посадили, а конфискованные «камазы» с долларами бесследно исчезли. В стране появились десятки, а потом и сотни миллионеров с фамилиями друзей из окружения президентов, партийных и комсомольских лидеров. Так мы вступили в первую грабительскую стадию капитализма. Крупные заводы и целые отрасли были «прихватизированы», а народ, который все это создавал и строил, остался «с носом.» В 1993 году подреставрировали Конституцию, отставив статью о том, что Россия – социальное государство. А по сути большую часть социальных прав мы потеряли. Бесплатное образование всех уровней, бесплатную медицину, где любую самую сложную операцию делали за счет народного государства. А сейчас, чтобы ребенку сделать операцию, родители стоят на паперти на телеканалах и в интернете. Бесплатное жилье и ведомственные профсоюзные здравницы, полностью бесплатный проезд на общественном транспорте для пенсионеров и много других льгот и привилегий. Я еще успел воспользоваться правом бесплатного получения от государства жилой площади. Это был 1984 и ли 1985 год.  Тогда еще работал в школе при СИЗО Как я уже писал, я, жена и двое детей были прописаны в трех комнатах четырехкомнатной квартиры. Три комнаты были записаны на тещу, я в четвертой на подселении жила сначала старушка, которая позднее поменяла комнату, и на эту жилплощадь был прописан молодой человек Багин Анатолий лет двадцати. Он вел беспорядочный образ жизни, потом нигде не работал и скрывался от алиментов. На него было заведено уголовное дело за тунеядство и уклонение от алиментов, и вскоре его посадили. В СССР существовал закон, что человек не проживающий в квартире или осужденный на срок более года лишается жилой площади.  Однажды я встретил его в одной из камер, где он был старшим по камере и отвечал за дисциплину и порядок несовершеннолетних. Спустя некоторое время в дверь нашей квартиры позвонил мужчина лет тридцати пяти, представился следователем, который ведет дело Багина, и сказал, что ему уже выписан ордер на эту комнату, и он хочет её посмотреть. Когда он ушел, теща, жена и я возмутились, зная о том, что в случае освобождения жилплощади подселения, она передается нуждающимся и стоящим в очереди жильцам квартиры. На следующий день я пришел в райисполком на прием к инспектору по распределению жилой площади Кулдаевой (имени и отчества не помню). Она мне сказала, что все уже решено, так как есть закон о первоочередном распределении жилой площади военным и работникам правоохранительных органов. Выйдя из кабинета, я решил идти на прием к председателю Дзержинского райисполкома Шильникову. На следующий день в пять часов утра я записался на прием, а днем пришел на прием вместе с тещей и женой, которые сидели в коридоре. Когда я рассказал суть своего дела, он спросил, где я работаю, и попросил мой талон –очередь на жилплощадь и ордер на комнаты тещи. Далее он сказал, что по талону мне положена квартира. Изучив все документы, председатель сказал:

 «Если мы вам дадим эту комнату, то аннулируем ваш талон и право на получение квартиры в будущем. Согласны ли вы на такой вариант?»   Я подумал, что с этим талоном простояв в очереди восемь лет, могу еще стоять лет десять, и сказал: «Лучше синица в руке, чем журавль в небе!» После этих слов Шильников спросил: «А на кого выписывать ордер? На вас или на тещу, которая является главным квартиросъемщиком?» Я подумал, что некрасиво прожив на жилплощади тещи десять лет, отделяться от неё, и ответил: «На тещу.» Затем он пригласил в кабинет инспектора Кулдаеву и приказал: «Человек тоже работает в тяжелых условиях с СИЗО и стоит у нас в очереди, поэтому имеет право на эту комнату. Выпишите ему ордер на имя тещи, а старый ордер и талон на очередь – в архив.» Вот так мне удалось выйти победителем в очередной схватке с системой, благодаря тому, что в ней были честные чиновники. Позднее среди жильцов жилмассива прошел слух, что инспектора Кулдаеву осудили за злоупотребления в распределении жилой площади. А теперь, что лично видел я, как убивали систему социализма.
                Производственное объединение «Электроагрегат», которое было шефом школы №96, выпускало генераторы и другое военное оборудование на шасси автомобилей. Причем комплектующая электроника была отечественной. Я не один раз был на экскурсиях в цехах завода. Уникальное оборудование, станки с числовым программированием. Выпускалась и бытовая техника: чайники, кофеварки, сигнализации, елочные гирлянды. На заводе была собственная поликлиника, где работала фельдшером моя жена Ирина Ивановна. Уже в 1988 году начались задержки выплаты зарплаты, потом забастовки. Потом завод, по рассказам работников – родителей моих учеников, был обанкрочен, все уволены включая и работников поликлиники.
Пособия по безработице не платили, а тем, кто обращался в районную биржу труда, предлагали работу либо в отдаленном районе, либо не по специальности. Если заявитель отказывался, ему отказывали в пособии.    
               Позднее я узнал и увидел, что сделали прихватизаторы – новые владельцы завода. Налаживать производство никто и не думал. Это ж надо где-то закупать сырье, обслуживать и ремонтировать парк станков и корпуса завода, платить рабочим зарплату и т. д. Сделали проще. Уникальное оборудование и станки продали, что-то сдали в металлолом, а освободившиеся цеха сдали в аренду под офисы и магазины. И голова не болит: получай деньги за аренду. Вывеску завода сняли. Сейчас, выйдя на остановке «улица Красина» вы увидите вывеску «Практик» – крупнейший в городе магазин стройматериалов, а также и десятки других вывесок. И это происходило по единому сценарию во всей стране. Поэтому распадом это назвать нельзя. Это был сговор наших неокапиталистов с капиталистами запада, которые тоже получили свою долю от наших «реформ.» Догадываешься, мой читатель, почему я слово реформы взял в кавычки. Потому, что реформа по определению – мероприятия и действия, которые улучшают положение в какой-либо сфере: эконмической, политической, социальной. А поскольку все было наоборот… Вопрос к зачету моим ученикам: можно ли считать пенсионную реформу реформой? А теперь о том, какую долю получили капиталисты запада от наших «реформ.»
               Перед началом нашей приватизации они наводнили наш рынок по фантастически низким ценам бытовой аппаратурой, продуктами и товарами первой необходимости. Цены были таковы, что нашей промышленности стало невыгодно все это производить. Заводы и предприятия закрывались, не выдерживая конкуренции, а дальше по сценарию «Электроагрегата». Через несколько лет, когда отечественная промышленность была разрушена, цены резко взлетели вверх, и вся страна села на долларовую иглу и попала в зависимость Запада. Поэтому я убежден, что все мировые и прочие кризисы и дефолты происходят не случайно, а имеют свои сценарии и сценаристов. В результате население бедствует, а сценаристы становятся богаче.

              А что происходило с системой образования?
             В 1988 – 1989 годах в школах тоже стали задерживать зарплату, которая и без того была очень низкой. В школах были созданы забастовочные комитеты, представители которых собирались на районных и городских конференциях для выработки общих требований к руководству РОНО, ГорОНО, ОблОНО и городским властям. Власть всех уровней долго говорила одно: «Потерпите, в стране кризис. Денег нет. А учителя и врачи бастовать не имеют право, так как обеспечивают жизнеспособность общества!» Директора школ в большинстве занимали нейтральную позицию, находясь с одной стороны под прессом коллектива, с другой – под прессом власти. Нас почти каждый вторник собирали на совещания и инструктировали, чтобы мы успокаивали учителей и отговаривали их от крайних действий. Немало было и таких, которые вместе с избранными в коллективах председателями забастовочных комитетов на районных и городских конференциях защищали свои коллективы. На одной из городских конференций забастовочными комитетами было выдвинуто требование: «В случае невыплаты всей задолженности по зарплате в течение месяца, коллективы школ выходят на бессрочную забастовку вплоть до полного удовлетворения всех требований во всех районах города.» В президиуме конференции находились заведующие районными отделами образования, несколько чиновников из ГОРОНО и горисполкома. После того, как требования были зачитаны, из президиума прозвучал вопрос: «А что думают руководители школ?» Я знал, что на такие вопросы выступающих готовят заранее. Мы с председателем от нашей школы сидели на одном из первых рядов, поэтому я поднял руку и без приглашения прошел на трибуну. Помню, что говорил я о том, как трудно работать учителю без оплаты несколько месяцев. Хорошо, если есть работающий и получающий зарплату муж. А если мужа нет, чем кормить детей и как самой прожить? Поэтому предлагаю поддержать требования забастовочных комитетов! После меня были другие выступающие. Речи одних заканчивались аплодисментами, речи других – гулом неодобрения. Потом было голосование.  В итоге представитель горисполкома сказал в заключительной речи, что городские власти принимают требования учителей и в течение месяца гарантируют начать выплаты. Его поправил председатель городского забастовочного комитета: 
«Не начать, а закончить – так записано в протоколе!»  Потом чиновник сказал: «Молодцы те директора, кто защищает свои коллективы!» Перед самым концом конференции ко мне подошел человек из президиума и попросил пройти на сцену для беседы. Я почувствовал себя в роли Штирлица, которому Мюллер сказал: «Штирлиц! А вас я прошу остаться.»
                Как я и ожидал какой-то незнакомый мне начальник стал отчитывать меня за то, что я поддержал требования забастовщиков, при этом слово «забастовщики» звучало в его интерпретации как террористы. «А вы, – говорил он, – вместо того, чтобы навести порядок в своем коллективе, призываете учителей к беспорядкам и хаосу! Не тяготит вас должность директора?» Прошло много времени, поэтому я не ручаюсь за точность сказанных мне слов, но смысл сказанного был именно таким. Я ответил, что готов хоть сейчас написать заявление. Чиновник сказал, что посредине учебного года бросать школу неэтично, поэтому идите и работайте.
                В очередной раз столкнувшись с системой власти, я понял, что являюсь винтиком этой системы, и если у меня левая, а не правая резьба, меня быстро заменят. Кроме того, от нескольких сочувствующих учителей я узнал, что одна из двух завучей почему-то называет меня «временщиком» и не разделяет мою позицию по поддержке забастовочного движения, а учитель труда сказал, что она давно мечтает стать директором школы. Но у меня была еще надежда побороться. Дело в том, что параллельно с забастовочным движением в Дзержинском районе была создана инициативная группа директоров, в которую вошли директора школ: Чайка Василий Алексеевич, Кашин Юрий Савельевич, Кандауров, молодые директора Пешкова Ольга Анатольевна, Груне Роберт Иванович и я. Мы видели, что горбачевская перестройка проваливается и выработали ряд предложений по реформированию районного и городского отделов образования, по нашему мнению, раздутого и дублирующего работу друг друга. Работа инициативной группы директоров совпала с указанием ЦК КПСС о внесении первичными организациями предложений по совершенствованию и демократизации системы управления на всех уровнях.
             В августе 1989 года я после отпуска вышел на работу. У меня уже была договоренность с Кашиным Юрием Савельевичем директором школы №7, где учились мои дети, что в случае увольнения меня с должности директора, он возьмет меня переводом на должность учителя истории.  Заведующим Дзержинским РОНО в то время был Янин Александр Александрович с искрой в глазах и хорошим чувством юмора, деятельный, демократичный небольшого роста лет сорока пяти человек. Я не знаю, знал Янин или нет о негативном отношении вышестоящих чиновников ко мне из-за моей поддержки забастовочного движения. На одном из совещаний я попросил его отпустить меня пораньше, так как у меня были билеты в театр. Тем более, что на совещании присутствовала завуч – организатор, которая могла записать все, что нужно. Последовал отказ. Когда закончилось совещание, я подал ему заявление об увольнении и переводе на должность учителя истории в школу № 7. Мне казалось, что он будет уговаривать меня не принимать поспешных решений, но он ничего не говоря, подписал мое заявление и перевод на должность учителя в школу №7. Директором школы №96 была назначена мой заместитель Тамара Константиновна Слепова. Так закончилась моя административная деятельность на благо народа. Меня не устраивала такая система управления, которая заставляет руководителей идти по головам подчиненных ради сохранения своего положения и должности. Но как тогда, так и сейчас я думаю, что среди управленцев были и есть честные, порядочные и инициативные люди.

8. Назад в народ.

              Учебный 1998 – 1999 год я начал учителем истории и обществознания в школе №7.

              Продолжение  следует...      Фото из архива автора.