Заветная тетрадь

          

                «…но кому что дано, тот с тем и мыкается »
                Н. С. Лесков "Белый орёл"            

        Предисловие.

Будь снисходительным, читатель –
Канонов строгих почитатель
Потрать на исповедь мою
Минуты,  занятые делом.
В сомненьи, страхе отдаю
На суд твой всё, что наболело.
И, если хоть один поступок,
Или мысль героя моего
Тебе внезапно, вдруг, без стука
Тебя напомнят самого,
Лишив на миг оков забвения,
Тогда меня мои сомнения,
Рассеявшись  не станут жечь
И снимут тяжесть с моих плеч.

       Пролог.

 Кляня бесславно прожитые годы,
Испытываем временами страх
От мысли, что и мы – «Цари Природы,
Восстав из праха, обратимся в прах! »

       ***
Мы думаем о смысле жизни
Не в юности, - на склоне лет:
Тревожит чувство укоризны,
Что не оставили свой след
В профессии, в научном мире,
И что о нас как о кумире,
Или звезде не судит свет,
И не узнает из газет.


Пока мы молоды, беспечны,
Не предъявляем счёт годам,
Нам кажется, что бесконечны
И дни, отпущенные нам.
То ожиданьями томимся
То беспробудно веселимся,
Не сознавая в суете,
Что мы давно уже не те.
                \\
О! Как мы жаждем перемен!
Они ж  ввергают нас в пучину,
В них, в них одних ищи причину
Трагедий браков и измен.
За новизною мчим в погоню,
Забыв, презрев приличья. Мы
все в мыле, в мыле наши кони,
Закрыт на ключ привычный мир.

Казалось бы, чего не жить?
Исправно исполняй работу,
Но только сердце не лежит
И  ищет новую заботу.
Тому не нравится квартира,
Тому не нравится этаж,
Тому – придирки командира,
Тому – коллеги авантаж.

И, ладно, были бы одни,
Так нет же! Тянем близких в омут
И в нем, беспомощно,  они
Кружат и вместе с нами тонут.    

     Глава первая.

     Часть первая

Мой однокурсник Глеб Степанов
Принадлежал к числу детей,
Чей труд востребован был рано,
Как говорят, с младых ногтей.

Порой ночной, первоапрельской
Простой учительницей сельской
Он был перед войной рожден
В простой избе,  соломой крытой,
В селе, которое сердитый
Весною, заливает Дон.

Основанное при Петре
Бежавшими сюда стрельцами,
Служившими его сестре
Душой и верными сердцами,
Приметам  жизни вопреки,
Село плетнями прикасалось
К большой  излучине реки
И в ней, колеблясь, отражалось.

Окрестности тех мест и ныне
Своей красой чаруют взор:
Горит на луговой равнине,
Цветами вытканный узор.
Там жаворонок с трелью каждой
Всех выше над землей дрожит,
Там перепел, томимый жаждой,
Пригнувшись по полю бежит.
Как прежде, ветер с Украины
 Ерошит золото хлебов,
А гроздья красные калины
Горьки и сладки, как любовь.
Над ним – свод неба темно-синий.
Заката летнего пожар,
Ночною свежестью гасимый,
Там превращался в легкий пар,
И в дым сияния Стожар
И  в звезд  мерцающие угли,
Которые с зарею тухли,
Отдав ей свой холодный жар.
За ним – дубовых рощ прохлада,
Садов цветущая метель,
Густой орешник, буйный хмель.
В них – соловьиная рулада.

Любезный сердцу уголок!
Как в нем не жить! Как не родиться!
И кто тогда подумать мог,
Что пыльный вражеский сапог,
Переступив родной порог,
Посмеет в доме появиться.

Глава вторая.

Жизнь  упоительно вольна,
Пока не грянула война!
Когда снаряды рвутся в кронах,
Березы рубят на кресты,
Листками горьких «похоронок»
Кружатся клочья бересты.
Среди побеленных избушек,
Своей опрятной чистотой
Напоминающих старушек,
Пришедших выполнить святой
Обряд – почтить родных останки,
На сельский с церковью погост,
Внезапно появились танки.
Оставив пыльный, дымный хвост,
Стальной, скрежещущий поток
Полз, громыхая, на Восток.

Отрывистая, злая речь,
Пришедших убивать и жечь
Село заполнила с рассветом.
Не мешкая, немецкий взвод
Бесцеремонно, словно скот
На площадь перед сельсоветом
Оставшийся в селе народ
Согнал на  подневольный сход.
Страх и растерянность в тот миг
Запечатлелись в лицах белых
Солдаток, вдов и жен с детьми,
Девчат, подростков, престарелых.
С покорностью крестьянских  кляч 
Стояли, подчинившись силе,
Детей грудных внезапный плач
Губами матери гасили.
Ни слов,  ни фраз не понимая,
Молчали, каждый вниз смотрел,
Приказу страшному внимая,
За все  сулившему расстрел.
Германским раем и довольством 
Невзрачный штатский господин
Прельщал по-русски. Ни один
не пожелал быть добровольцем.
Взбешенный офицер был краток,
Когда селяне разошлись,
Немецкий, варварский порядок
Вводить солдаты принялись.
Трепещущий под ветерком
Флаг сельский пулями сразили,
И красный с черным пауком
На его место водрузили.
В костре на площади сожгли
Труды священные, портреты,
Село разграбив, на рассвете
Ушли внезапно, как пришли.

Но с их  уходом наши беды
Не кончились, а начались,
И с  дня того, до Дня Победы
С большой нуждой переплелись
И встали на постой в дворах,
Чтоб души до краев наполнить.

Тебя, военных лет пора, 
Нельзя без содроганья вспомнить!
Пора лишений и невзгод,
Людского горя, слез и крови
Из года в год, из года в год
Закат в пожарищах багровых.
Непрекращающийся гул
Артиллерийской канонады,
Насилия дикого разгул
Без снисхождения, пощады.
Безумства страшная игра,
Игра без правил и законов.
В ней ставка - черепов гора,
В ней ставка – кости миллионов!

Не лечит время. Нет! Оно
Песком сквозь пальцы лет струится
И, старя память, заодно
Стирает в ней ушедших лица.
Утрата близких нам людей,
Которых в снах зовем и ищем,
Горька, как хлеб из желудей,
Как дым над сельским пепелищем.
Ни мать, ни воин, ни ребенок,
Никто из павших,  не забыт,
Земля глазницами воронок 
О в ней схороненных, скорбит.
На все иные времена, 
За умерщвленных пулей, газом,
Сто крат будь проклята, война,
И породивший тебя разум!
               
Глава третья.

Ах, детство! Ты – сладчайший миг!
Зачем тобою не клянутся?
Как вспомнишь, сердце защемит
И  слезы грусти навернутся.
Мир детства чист, наивен, прост,
В нем растворяется плохое,
Когда б не жил, когда б не рос
В благое время иль лихое.
Лишь детской памяти дано
Простить и боль, и злое слово.
Лишь сердце детское, одно,
Понять и все забыть готово.
Как дети искренне дружны!
Им для забав и для веселья
Дворцы и замки не нужны:
Милей им холод подземелья.
Влекут их мрак речных глубин
И прах обугленных руин.
Но как страшна и как нелепа
Печаль и кротость детских глаз,
Когда они глядят на нас
С немой мольбой о крошке хлеба!

Степанов вспоминал порой
Свои младенческие годы,
Когда со старшею сестрой
Они, как слабенькие всходы,
В селе, разрушенном дотла,
Где лебеду с крапивой ели,
В лучах душевного тепла
Их старой бабки, уцелели.

Мир праху твоему, душа,-
Приют добра и состраданья!
Ты заменила малышам
Родителей в дни испытанья.

Глава четвертая.

Под шефством бабки отрок кроткий
Работать начал лет с семи.
Ковал стальные сковородки,
А на зиму валял пимы.
Была война, нужда и горе.
Он выживал с судьбою споря
Переиначивал судьбу
И старой бабки ворожбу.
Любой работы не чурался,
С блатной шпаною не якшался
Вина не пил, не воровал.
Он сам себя формировал
Но, вдохновясь чужим примером,
Закончить ВУЗ, стать инженером,
Намерен был найти тогда
Себя на поприще труда.
И стал учиться поневоле
После дневной  в вечерней школе.
Его непросвещенный ум
Все чаще вопрошал warum?

Мы подружились в стройотряде
На целине, в Целинограде,
Кошары строя для овец,
И там, уставшие вконец,
Когда все остальные спали
Стихи под звездами читали
И Глеб признался мне тогда,
Что и сам пишет иногда.

Когда-то, на исходе лета
Он слушал в первый раз поэта,
Студента, юного, как он,
И был безмерно поражен
Тем, как тот виртуозно, четко
Стучал словесною чечеткой,
За что битком набитый зал
Ему в конце рукоплескал.
Когда под проливным дождем
Они с товарищем вдвоем
Бежали, огибая лужи,
Подумал: « Чем я хуже?»

Стихи, ну кто их не писал?
И он попробовал однажды,
Не популярности возжаждав,
Статей газетных и похвал,
Не помышляя о награде,
А просто так, лишь скуки ради.

Своею тайною тетрадкой,
Куда записывал украдкой
Стихи, безмерно дорожил.
И комнатенку, где сам жил,
Держал закрытой на замок,
Чтоб посторонний глаз не мог
До личных записей добраться
И в сокровенном ковыряться.

Пытался даже издаваться,
Не ожидал, что издеваться
Начнут редакторы газет
И отрицательный ответ
Воспринял с легкою досадой
И бранной разразясь тирадой,
Писать на время перестал,
Но опусы сжигать не стал.

Случилось, что должно случиться:
«Тому откроют, кто стучится»-
Гласит библейская цитата.
Коль нет труда, нет результата.

На третьем курсе Глеб влюбился,
С трудом взаимности добился.
Дарил букеты и духи,
Писал сонеты и стихи,
Но был любимою оставлен
И так случившимся раздавлен,
Сердечной мукою томим,
Что вскоре мы расстались с ним.
Глеб впал в душевное расстройство.
Все проявили беспокойство.
Так год прошел, он был забыт,
Как будто на войне убит.

Часть вторая

Глава первая.

Канун разлуки и печали
Мы окончание отмечали.

В дверь кто-то робко постучал
Наш бравый староста вскричал:
«Вали!»
В дверях стоял прохожий
Высокорослый, непригожий,
Кадык из горла выпирал.
Наш стол он жадно озирал.
Мог показаться забулдыгой,
При сумке и с конторской книгой.
Курьер, небось. Не из суда ли?
Все продолжения ожидали.
Назвал фамилию мою.
Я удивился, но встаю.
Спросил: «В чем дело?»
Он в ответ
Обандероленный пакет
Подал, я в книге расписался.
Доставщик, выпив, распрощался,
Но я пакет не стал  вскрывать,
А просто бросил на кровать.

Визит забвению придали.
Допив остатки Цинандали,
Лицом краснея и шумя.
Прескверным табаком дымя,
И споря обо всем на свете,
Угомонились на рассвете,
Кровати стали разбирать.
Я вскрыл пакет, извлек  тетрадь,
Страницы бережно листаю
Знакомство с сутью
Обретаю:

        Заветная тетрадь
        (Сочинение Глеба Степанова в трёх частях)

           Часть 1.

Жить в бедности порока нет большого,
Но бедность постоянная гнетёт
И ранит человека молодого,
А деве шепчет: «Что жених не тот!».

Глава 1.

Куранты бьют. Оркестр играет.
Салют окрестность озаряет.
Кричит восторженно народ,
Встречая наступивший год.
Своим Лаурам Дон Жуаны
Вино в бумажные стаканы
Из бутылей зеленых льют,
Хохочут и все вместе пьют.

Погас салют. Умолкли пушки.
Подобно елочной игрушке
Восходит, прячется луна.
Всем кажется она пьяна.

Кружатся хлопья, снег искрится.
Неспешно стала расходиться,
Редея, праздная толпа
От Александрова столпа.
Пустели улицы, бульвары.
И только любящие пары
Покинуть площадь не спешат
И поцелуями грешат.

Пусть погуляют до утра,
А  мне уже давно пора
Идти, оставив это место
Вслед жениху с его невестой,
Стремящихся под кров с теплом,
Что расположен за углом
Квартала вековой застройки.

На набережной сонной Мойки
Уже покрытой тонким льдом
Желтеет двухэтажный дом
По- новогоднему нарядный
И с освещенною парадной,
Где я оставлю молодых
И скроюсь в сумерках густых,
На время позабыв о них,
Чтобы представить лиц иных.

Часть2.

Для литератора порою,
Назначенному им герою
Придумать имя нелегко:
На протяжении веков
Имен наречено так много,
Что в них сам чёрт сломает ногу.

Глава 1.

Вслед за представленным дуэтом
Теперь с безыменным поэтом
До наступления утра
Нам познакомиться пора.
Не на холсте, не кистью с краской
Попробую с большой опаской
Словесный написать портрет:

Рост – выше среднего, брюнет.
Худой, сутулый торс венчала
всклокоченная голова,
Она из узких плеч торчала,
Как гетманская булава.
Асимметрия небольшая,
Лицо приятности лишая ,
Слегка  трагична, но не зла.
Темно-вишневого стекла,
Уставшие от ожидания
Глаза, в углах которых сеть
Морщин – предвестниц увядания,
Лоб, рано начавший лысеть.
На нем от края и до края –
бровей парящий альбатрос.
Губ тонких линия витая,
прямой, античной лепки нос,
Фамильный, как и у отца,
безвольный мягкий низ лица.

Он по-домашнему одет,
Его невзрачный кабинет
Ночная лампа освещает.
В нем время сна он посвящает
Поэзии, в которой он
Пока еще не искушен.
Весь его вид хранит следы
Душевной робости, страданий,
От постоянной  суеты,
Надежд напрасных и мечтаний.

Поэт устал.
Рука стремится,
Скользя пером за грань страницы.
Уж веки налились свинцом
Он клонится к столу лицом
Дремота им одолевает.
Вот он по улице  гуляет,
Рукой кому-то машет вслед
И  видит женский силуэт,
Рыданья сотрясают тело,
Он обратился к ней несмело-
Что с ней. Ее лицо в слезах
Печать страдания в глазах.
Не в силах видеть слез поток,
Протягивает свой платок,
Она взяла, едва кивнула,
Глаза и щеки промокнула
Спросил, как  может ей помочь,
Он проводить ее не прочь.
Она печально улыбнулась,
Потом спиною повернулась
И скрылась в глубине двора

Сон продолжался до утра.

Часть 3.

Коварство, сплетни, злые чары
Разводят любящие пары.
Проверка для семейных уз:
 «А прочен ли сердец союз?»
Несчастны те, кого бросают:
Их думы мрачные терзают
«А стоит ли на свете жить
И можно ли кого любить?»

Надежда вера и любовь
Им подбирают пару вновь,
А будет она прежней лучше
Они узнают лишь в грядущем.

Глава 1

Проснувшись, походив по кругу
Остановился у окна.
Там, оперев худую руку
На стол зеленого сукна,
Другой рукою стал листать
большую «общую тетрадь»,
Перелистав итог недельный
Начала и сюжеты глав
Раздвинул шторы, разогнав
В квартире сумрак подземельный,
Присел на кресло, встал опять
И начал медленно читать:

«Пустынным фонарем луна
В ночь полнолуния сияла.
Раздумья тихого полна,
Печальна девушка стояла.
Воображение поэта
Амура дерзкого стрела
Пронзила.
Сердце в плен взяла.
Любовь, неведомая прежде
И светлой, трепетной  надеждой
Вмиг переполнилось тобой.
Я потерял былой покой,
Ждал с нетерпением свиданья,
Но только первого признания
Волнуясь, высказать не мог.
И вот я снова одинок!
Грущу в сомнениях. Где ты?
Все время память воскрешает
Полузабытые черты
Перед глазами проплывает
Последний вечер и скамья,
На ней, волнение тая,
Ты, что-то тихо говорила,
К плечу головку наклоня,
А  голос ласковый и милый
Звенел, баюкая меня.
Ничто беды не предвещало
Как вдруг признанье прозвучало,
Ошеломившее меня,
Затмением средь бела дня,
Подобно грозовому грому:-
Она принадлежит другому!

Любимая выходит замуж.
Пройдет неделя, две, а там уж
Она потеряна навек!
О, я несчастный человек!
А как все славно начиналось,
Как сердце сладостно сжималось
И билось чаще каждый раз
Когда сверкая, как алмаз,
Она себя являла взгляду,
Что, как небесную награду
Я, восторгаясь принимал
И до конца не понимал
За что, за что мне это счастье.
Любить ее быть в ее власти.
В ушах звучало постоянно
Гитана, милая Гитана
И вот теперь всему  конец,
А мне безбрачия венец».

Глава  2
Прошло два дня, минует третий
О девушке, что ночью встретил,
Все время думает поэт.
Взяв встречу с девушкой за тему
Задумал написать поэму,
Но в ней он не хотел воспеть
Ее волос волнистых медь,
Не прелесть глаз, не стройность стана
У мимолетного романа
Не продолжительный сюжет,
Достойный на один сонет!
Он должен описать не это,
А собственную жизнь поэта:

«Когда, лишив меня забот,
Мой час, последний час настанет,
И смерти злой водоворот
Меня в свою пучину втянет
Я ей  безропотно отдам
Свое дряхлеющее тело
И, неподвластное годам,
Не мною начатое дело.

Жить в ожидании конца?
Каким он будет: долгим, скорым?
Что служит смертным приговором
Для рыцаря и наглеца?
Все скрыто для тебя, живущий,
В расцвете сил, терпящий боль,
Полуголодный и жующий,
Непьющий, пьющий алкоголь,
Любимец света, нелюдим,
Игрок, расчетливый сутяга,
Трус жалкий и спаситель флага.
Как разны все! Конец – один!»

Здесь его голос задрожал,
Передохнув, он продолжал:

«Там гложет червь не разбирая
Труп гения и подлеца,
Там одинаково сырая
Земля у каждого лица!
Живому незачем стремиться
Его на час предугадать.
Он – рядом, как ночная тать,
Как затаившаяся птица.
Ждать с обреченностью с тоской
Его прихода смысла мало,
Но чтобы в памяти людской,
Со дня, когда тебя не стало,
Мог о тебе, пусть слабый, след
Ещё надолго сохраниться,
Отпущенным остатком лет
Пора с умом распорядиться!»

Закончил этот монолог
Он, сидя, глядя в потолок.

Сюжет реальный и правдивый.
Поэт ничтожный и спесивый,
«А по себе ли рубишь ель,
Затеяв эту канитель»-
Спросил себя перед началом,
Ворочаясь под одеялом.
Когда светало за окном,
Забылся беспокойным сном.

Глава 3

Теперь он ходит каждый вечер
С надеждою о новой встрече
Желаньем, страстью возбужден
И, наконец, вознагражден!
За встречей встречу назначает,
Стихи известные  читает
И пишет, вдохновляясь сам,
Не  досыпая по ночам.
Сам понимает, что стихи
Невыразительны, плохи,
Но пишет, рукописи рвет
Висок рукою левой трет
Так  продолжается полгода.
В церквушке ближнего прихода
Готовится венчанья чин.
Все рушится, ОН вновь один.
Ошеломлен, обескуражен
Как ложно обвиненный в краже,
Всех вопрошает: «Почему
Несправедлива жизнь к нему?
Как это все могло случиться? »
Никто не может поручиться
За то, что все в порядке с ним.
Поэт угрюм и нелюдим.
Друзей, знакомых сторонится,
Стихов последние страницы
Огню и ветру предает,
Другие - комкает и рвет.
Так и следов бы не осталось,
Но благо,- верх взяла усталость
Испарина покрыла лоб,
Несчастный чувствует озноб,
Пытается, но встать не может
И тут же падает на ложе.
Смяв холодеющей рукой
Лист с недописанной строкой,
Поэт сознание теряет,
Не ведая, что умирает,
Чуть слышно шепчет:
 «Почему…».
И погружается  во тьму.

…………………………..
…………………………..
…………………………..


В конце записку нахожу,
Ее дословно привожу:
«Друг  мой! В душе моей ненастье,
Прими посильное участье,
Посланье это сохрани
Покуда просветленья дни
Наступят или не наступят
Стою над бездной на уступе…»
         
       Часть третья

         Глава первая

Посланье не упало с неба-
Написано рукою Глеба,
Кто отправитель, жив ли сам?
Коль жив, то слава Небесам!

Но почему такая честь
Мне сокровенное прочесть
Я не ценитель, не эстет,
Не литератор,
Не поэт.
Быть может, это искушение
Отдать на время во владенье
Сокровище и наблюдать ,
Как он использует тетрадь?

Судьба досужего творения-
От плагиата до забвенья.
Каким здесь будет выбор ваш?
Я взял бумагу,  карандаш,
И стал набрасывать план действий,
Не сознавая всех последствий,
К которым может привести
Ошибка выбора пути
1. Итак тетрадь. Что делать с нею?
Пока не ясно и яснее
Не станет дальше и второе,
Что мне известно о герое?
А как прервет небытиё
И явит авторство свое?
3. Авторитетно оценить
И компетентно объяснить
Хвалы достойна, комплимента
Для этой цели рецензента
Необходимо подобрать,
И передать ему тетрадь.
4. Издать творение частями
Читатели оценят сами
И содержание и суть,
Перл это чистый или муть.
Последний пункт казался главным:
Все, что скрывалось станет явным
Восстав из плена небылиц,
Известным станет кругу лиц.
Не этого ли друг мой близкий
Хотел и сообщил запиской?
Боюсь, придется отвечать,
Но я отдам тетрадь в печать
С припиской строгой, лаконичной,
Что копия аутентичной
Оригиналу быть должна
И целостность сохранена.

Глава вторая.

Не мудрено писать кудряво,
Слова налево и направо
Переставлять и подбирать.
Труднее рукопись издать,
Переплести шедевр в оправу,
Чтоб место лучшее по праву
На книжной полке мог занять
И благолепием сиять.


В ночь на девятое апреля
Бездымным порохом горела
Та типография, куда
Я не без малого труда
Отдал злосчастную тетрадь
Курсивом жирным набирать.
Все содержимое к печати.
Случилось это так некстати!
Провал затеи подкосил,
Я не имел ни средств, ни сил.
К тому же я тогда не знал
Сгорел в огне оригинал,
Или лежит на пепелище,
И кто теперь его отыщет?

Утраты, скорби и страданья
Даны нам свыше в назиданье.

Я заболел и две недели
В казенной пролежал постели,
А в мае в Гурьев улетел
По зову неотложных дел,
Так и не выполнив завета:
Труд Глеба не увидел света.

Глава третья.

Шло время, день  за днем итожа,
Очередной верстая год,
Морщины и седины множа,
Казалось, ускоряет ход.

Минуя Летний сад, Канавку
В букинистическую лавку
От стужи прячась забежал.
Как лист от холода дрожал.
Хозяин предложил мне чаю,
Благодарю и получаю
С отбитой ручкою бокал
На блюдце, чтоб не расплескал.
Напиток черный и горячий.
Он холод осудил собачий,
«Чего изволите» - спросил
И к полкам жестом пригласил.
Перебирая том за томом
Я на одном, мне незнакомом,
Свой взгляд невольно задержал
Он обособлено лежал,
Не привлекая глаз эстета,
По виду, как роман-газета.

Такое нелегко продать!
Прочел название «Тетрадь»
Ну, что не издают порой!
А голос шепчет мне: «Открой!»
Я открываю наугад
И словно молнии разряд,
Ум посещает озарение –
Знакомое стихотворение.
Казалось странным лишь одно:
Ведь книга издана давно,
Намного раньше дня пожара,
Неотвратимого удара,
Разрушившего стройный план.
Что это: фикция, обман?
Что истинно, а что подделка?
Куда весов качнется стрелка,
Чему воскурят фимиам?
Судить не мне! Быть может Вам?
Начните чтение с записки,
Написанной мне другом близким.

Часть четвёртая

Глава первая.

Потребовалась четверть века,
Чтоб вновь увидеть человека,
Считавшегося, что пропал,
Среди житейских бурь и скал.
Мы встретились случайно, странно,
В одном из залов ресторана.
Я мог его и не узнать,
Когда бы он не подал знак
Из-за стола, где сам обедал.
Мы обнялись и Глеб поведал,
Как тратил жизни своей срок,
С тех самых пор, когда морок
С ним неожиданно случился,
Как книжный червь в нем поселился,
Шептал: «Разумно время трать,
Сожги проклятую тетрадь!»
Как долго в Кащенко лечился
Как в зрелом возрасте крестился.
Венчался, был несчастен в браке,
Мечтал о друге и собаке.
Что приобрел, что потерял
Из-за того, что доверял.
Писал по датам поздравленья
На юбилеи, дни рождения
Слова приятные в альбомы
Друзьям, коллегам и знакомым.
Лишь изредка в ночной тиши
Слова из глубины души
Стал словно скряга собирать
В хранимую в столе тетрадь.

«Но до чего однообразна
И ординарна жизнь моя!
Часы досуга, дом, семья.
Меняясь движутся по кругу,
Но нет желанья у меня
Не только поменять коня,
Но даже подтянуть подпругу».

На мой вопрос, что нынче пишет
Он сделал вид будто не слышит,
Придвинул пачку папирос
И закурил одну от спички,
Дымя сквозь ноздри, по привычке,
Три сложенных листа достал,
Мне протянул, я прочитал:

"Кто раньше, кто немного позже
(Как кто от жизни держит вожжи),
Годам, примерно,  к тридцати,
Вдали от городского шума
Мы чаще начинаем думать,
То ли о бренности пути,
Самими  выбранном своём,
То ли о том,  туда ль идем?
События перебираем
И  в одночасье понимаем,
То, что  себя мы плохо  знаем,
Что роль не главную играем,
И тут на ум приходит мысль,
Что поиски теряют смысл
В какую даль, в какую высь
Не направляйся, не стремись!

Задумываясь так порой,
Не избежал и наш герой
Минут душевного смятенья.
Спасал себя, твердя слова:
«Все ерунда! Давай, не кисни!»
Но через день иль через два
Раздумьями о смысле жизни
Его теснилась голова.
Не наступало просветленье
И долгожданное забвенье,
И были им посвящены
Часы реальности и сны,
Как пчелы дикие роились,
Объединяясь, превратились
В неуправляемый поток,
И выплеснулись на листок:

«Ждать глупо,  к своему закату
Неумолимо жизнь идет.
Профессия дает зарплату,
Но от нее на сердце лёд.
Уже  понятно, что работа
Не даст того, чего хочу
И я напрасно хлопочу,
Гну спину до седьмого пота.
Чужие жернова вращая,
Исправно службу посещая,
В исканьях, хлопотах пустых,
Признанья, славы не постиг.

Служебной лестницей отмерен
Для каждого свой потолок
Не всякому открыты двери
И выдан ключ,  открыть замок.

Как ни подбрасывай пятак
И сколько  не взывай к Судьбе,
Займет со связями дурак
Пост, предназначенный тебе.

Грех честолюбия не нов,
Это, присущее всем свойство
И есть причина беспокойства
Каких бы ни достиг чинов.
Не  к каждому придет утеха
Сиюминутного успеха,
Ну,  а признательный успех,
Увы, не посещает  всех.
Достигнув в чем-то  совершенства
И даже испытав блаженство
Признания в своем кругу
Ты сам перед собой в долгу.
И если только не лукавишь,
То думаешь всегда с тоской,
Что на земле этой оставишь
После ухода на покой.

Пусть ты не просто инженер,
Не  для битья пригодный мальчик.
Природной тупости  образчик,
А даже главный, например,
Тот самый, умный, без изъяна,
Воздвигший ГЭС где-то  в Саянах,
Кто тебя  знает? Помнит кто?
Да человек от силы сто!

А ведь творят, изобретают
И в глубине души считают,
Всевышнего благодаря,
Что проживают жизнь не зря!
Наука тем же знаменита.
Все тот же узкий круг  людей!
Она, увы, не плодовита
На сонм гипотез и идей.

К тому ж,  Великими  сейчас
Гораздо реже дарит нас.
(Видать,  не ведает она,
Куда сама устремлена!)
Имен с десяток на слуху,
А остальные все  – ку-ку.
Труды их мало кто читает,
И то, читая, засыпает.

И если жизнь прожил достойно,
Не воровал и не грешил,
Ложись и умирай спокойно
Без покаяния души.
Стараньями  коллег  и близких,
Твой путь газета осветит,
В объеме небольшой записки
В наборе мелком,  как петит,
И жив ты до того лишь дня
Доколе  будут жить на свете
Друзья, знакомые, родня,
Твоя жена и твои дети.

Спроси  сегодня про артиста,
Киногероя иль певца
Любого -  взрослого,  мальца,
Ответят без раздумий, быстро.
Кумиров узнают в лицо,
Одежду в клочья раздирают,
Визжат увидев, обмирают,
Бисируют,  в конце концов.
Им и вниманье и цветы,
Но стоит им оставить сцену
Забудут их и их хиты:
Им новые придут на смену.

Вот живопись, литература,
Искусство, в целом вся культура!
Совсем другой расклад и счет:
Круг знаменитостей  растет.
Они для критиков добыча
Не все их любят и бранят,
За натуральное  обличие
Героев,  да за  грубый  мат.
Они не толпы просвещают,
Труды их часто восхищают
И по прошествии  веков,
Что молодых, что  стариков.
Возьми писателей, к примеру,
Или поэтов, наконец,
Нос, утирающих Гомеру:
(Что может написать слепец!)
Несть им числа! И их читают!
Хоть и не всех, как в старину,
Они забыться помогают
И быстро отойти ко сну.

Читатель, может,  всех не знает,
Но каждый в меру познаёт
И даже, если не читает,
Библиотеку создаёт.

От них останутся следы,
В виде стихов и книг на полках.
Им посвятить свои труды,
Наверно,  будет больше толку.

Коль  искра Божия теплится,
Раздуй дыханием угли,
Чтоб от тепла чужие лица
Светиться радостью  могли.
Найдет признание и отклик
И может  в память западет,
Твое творение, твой облик
Когда исчезнуть  час придет.
При жизни слава всем нужна,
За смертью же она страшна:
И ей распоряжаться будут,
Совсем  чужие тебе люди!

«Пора, пора от праздных дум
К практическим делам вернуться,
Пора настала встрепенуться,
Коснеющий без мысли  ум!»

Глава вторая.

«Ты прав действительно, дружище,
Мы все признания, славы ищем»-
Сказал я чтенье завершив,
«Кто малой славы, кто вершин!
Тщеславие – наш искуситель,
Но не судья и не ценитель.
Что до суждения толпы,
Все современники слепы.
Признанья лавровый венок
Не всякому оденут в срок!»

Мы адресами обменялись,
По рюмке выпили, обнялись,
Пообещав не пропадать
И встречи длительно не ждать.
Но оба думали одно:
Нам встретится не суждено!




Послесловие

Отдельно взятого поэта,
Чье реноме будет задето
Повествованием моим,
Невероятным сходством с ним,
Героя не одной главы,
И взятого из головы,
Могу заверить чем угодно
И искренно и принародно,
Его в виду я не имел
И опорочить не хотел.

Конец