Что помнит разбойничья кровь киликийских пиратов?

Что помнит разбойничья кровь киликийских пиратов?
Походы Норманнов, солёные степи Арала,
Арийских богов и бездонные очи архатов,
И Одина голос: Вальгала! Вальгала! Вальгала!

Руины и руны, магический круг Аркаима,
И конницу скифов, и камни языческих капищ…
Пространство и время вбирает в себя  –  неделима,
И цвет её  –  пламя давно отшумевших пожарищ.

С молитвой я в бездну времён погружаюсь без страха,
Я помню сады Самарканда, мечети Тебриза,
За чашей вина прославляю я имя Аллаха,
И строчки Хайяма, и красные розы Хафиза.

Не разумом  –  кровью я помню, я знаю, я мыслю. 
Её письмена – богоданный и тайный апокриф. 
В китайском халате старательно беличьей кистью
На жёлтой бумаге я вновь вывожу иероглиф.

На вольном Дону щеголял я в казацкой папахе,
Я слушал Сократа, внимал аполлоновой лире,
При Ши-Хуанди я гадал по костям черепахи,
Танцующим дервишем был я когда-то в Каире.

В Магрибе на звёзды глядел я глазами бербера,
Средь предков моих звездочёты и маги-халдеи,
Я помню: косили Европу чума и холера.
Я умер во время резни и пожаров Вандеи.

И в городе мёртвых я думал о тайнах веданты,
И слушал волшебную флейту лилового Кришны.
В тени Фудзиямы читал я буддийские мантры,
Любуясь при свете луны зацветающей вишней.

Я лил на алтарь молоко и внимал Заратустре,
Священный огонь возжигая в арийском Иране.
Смирив свои страсти, взнуздав своё сердце и чувства,
Я ждал терпеливо мессию в далёком Кумране.

Славяне, тибетцы, евреи, арабы и копты,
Сандал я и ладан в пропорциях равных смешаю…
И что мне ответить, коль спросят презрительно: “Кто ты?”
Я капельки крови своей по Земле собираю.