пестротой возникая

колодки уже в жнивах,
пестротой возникая.
мычание практически поет,
отделяя несомое от прихода света.

зеница по орлу,
по свистящим пугалам,
и мрак подобен угасанию
надвигающегося табу,
когда в скором времени обнищают
застольные трапезы,
когда в шелковой монете
блеснет пришествие солнца.

мажут веера все проблески увечного,
все охладелые присутствия.
посередине грома,
в его изуверском сердце,
нетронутый цветок растет по годам,
по былинам воскресает,
как умопомрачительные магистрали,
и топот надвигается на рукоприкладство,
и сталь возьмет,
притарабанит изученное к пехотинцам
мостов, к рубинам зеленого.

месяц трезвонит в гробах,
колкие ящерицы застегивают
пристальные глаза,
увечат пристальные лапы.
к годам их сталь, к ранам
их вшивая шея. вместе с тем и
приличия отгудели на балах,
отсвистели в ржаной погоде.
почти пришли эти зашитые
вопли, почти постучались
в кропускание окна.
почти они - они почти,
усугубляя надвигающееся,
проискивая благодаря вздернутым
гарнирам, гардинам.
гондольеры запаслись торжествующими
факелами, и руки их -
как вода, текут реками,
бьют гейзерами по щекам,
по твоему отравленному желудку.
пусть это будет всегда,
и шествие отодвинется от земли,
зашьет в ненужное останки света.
придет туда и плен неба,
торг васильковых джунглей,
распластывающих жижу конечностей.
посреди: и ветер замшелых свиданий,
и когти продажных фиалок,
и сабли укротителей нежности.
самка пробила брешь в свете,
просекла через протянутые
веревки, протянула плачевные канаты,
заискивая словом имущим.
туда эти города, эти пресные водоемы,
отодвинутся, как стекло от стали,
как море от дождя,
как ты от меня.
и гроздья повлекут по шинам чела,
потеребят изгнанные губы,
рассаживая гостей по местам
и выискивая промышенные объятия,
прошивая огранку сердца.
родственны эти  стужи,
эти небоскребы пепла,
эти груды пустынь,
разбавленные угасанием воды.
груды веков - в мансардах отойдут они
на второй план,
усредняя вечное блаженство,
снижая его до рукоплещущих
человеков.
вместе с солью и голод закроет свои плечи,
вместе с жиром и мясо спрячется под
скрытыми одеждами,
вовлекая в вихревое движение
монотонные горнила,
бьющие ключом в ниспадающих
королевствах.
по пеплу и толпы войдут под
неприкрытым срамом,
прославляя уловляющие уста.
под неприкрытым смрадом и боги отодвинут
струпья блюд, возливая амбросию посреди
вековечного сада. алая стезя несет тебя,
жнец, в обветшалые козни,
рупор грядет над твоими племенами,
судья восстанет тихим ручьем,
пробирая сок до самых губ,
до самых прикорнувших весел листопада.