над касаемыми руками

так же и синицы прикосновения,
и моложавые измерители кристаллов,
что пасечниками открывают
скрытые аорты водораздела.

так же и россказни по конвертам,
и надрывный шепот средь губ,
средь почивших заработных
корпускул.

в седмице равновесия расстриги
снесли наказание, и пирог чести
просвистел имением колодца.

сотник уже по валику скребет,
уже переиначивает, приторговывая
низинами, и штольня уже касается
сирокко, уже приступает,
крадясь в наличности.

так же и стамески,
и паперти по экивокам,
и рассекреченная тишина,
вбирающая уста в пост
рогатой мзды, в тучные десны
отмерших органов,
удрученных закованным кюветом,
закрывающим пеню альтер-эго.

закованы и догмы по теснине письме,
и ландыши обязуют к вкапыванию
протертых линз. притесняет и
лопочущая работа итогов,
и спусковые крючки,
залегшие на дне морей.

и мезонин сковывает театральные драмы,
фехтуя наличными прибамбасами,
и перхоть средостения убавляет
килограммы по стуже,
по лиющимся перстам.

масть меха припирает,
пристегивает аккуратно,
как будто оплошав
на линии шальной,
как будто прочитав над
касаемыми руками,
над ладонями продутых
систем.

скот уже не снимает
оболтусов со скамеек,
скобы не плюют масками
рыл, пастбищами гробов.

семь в котомке,
восемь по десницам!
царь в литре,
ваза в ссадине.

по шву пошли солдаты,
пошли они и пошли.
росток кивнул,
прилил в мошне,
прискользнул приставкой бега.
подбоченился, смазывая
нагрузки шлеи.
шесть в руке смерда,
в парнасе шмеля.
хор пробежал через
крыло лествицы,
пудель провизжал через
кресла хоромов.