В теле рояля. Поэма. 2 часть

            2 часть.

                В клетчатом платье знакомая Гретхен.11.


В клетчатом платье знакомая Гретхен.
Пиво и немцы. На палубе качка.
Бахус от крови качается в Венском
вальсе. На кухне качается прачка.

Горы белья поднебесного! Выя
и поясница устала в наклонах.
Маски и сказки. Вокруг - пандемия.
Губы не красим, целуя иконы.

Вот и француз как подстреленный автор.
Штык замирает на нём сквозь игриво.
Он улыбается как авиатор,
выйдя из боя опять невредимым.

Рот поцелуем отравлен. Фрегаты
вслед Травиате* готовы исчезнуть.
Кровью столетия - мякоть и траты.
Розовый цвет лососёвый Рассвета.

А по нему ненароком стезя,
рыжим Закатом накрашенным с поводом
выйдет планета, Любовью грозя
испепелить, и без всякого повода.

Пусть и тебе на штыках острия
войны столетия выбреют бороду,
и седовласый как старый дитя,
вместе скукоженные, Ты и Я,
станем бросаться "от города к городу."

              * * *                От города к городу. 12

Станешь бросаться за мной от города к городу.
Как огороды весной в заполошном желанье
вырасти в плод, и с Идеей, с прикладом без повода,
радуясь розовой мякоти тела с лобзанием.

С ветром заморским милуясь, целуя и веруя,
цвет фонарей мандаринных в сумерках выследив,
спрячешь у ночи за пазухой что-то неверное,
бренную ложь для меня с грязной "помощью" выродив.

Ложью туманной "от Лондона" словно от матери,
глупенько и несмиренно завидуя сыночке,
в тот момент выдержу, позже припомню и матерно
вдруг позавидую девственной святости инокинь.

Знойно, пустынно бредут по Земле караваны
мыслей со львиною силой и рыжим пригаром.
Все начеку, и под пыльным пологом нирваны
плечи и бёдра Сахары зальют перегаром

влажных морей, островов океанных и пляжей.
Слишком отважны плащи твои с пыльным оскалом.
Рядом стоим среди толп и с любовью на страже,
слиты. Не видит никто. А любовь дышит шало.

Валом ветра под горячую щёку Сахары.
Вытяну Рыжею нитью, срывая чеку.
Атомным взрывом волны отзовётся как ДАРом,
эхо, долбящее проповедью на строку.

Сложишь в улыбку губы кривою спиралью,
и полоснувшей усмешкой как взмах ятагана,
рану оставишь на теле у сумерек сальных
с жёлтым оскалом на небе. И вырезом странным

из декольте фиолетовых, справа пионом
белым и чистым как лист, что желаю заполнить.
Но напишу на экране для Скорости оной
как Световой, что идёт век от века запомнить.

За море не отдана, и развалины святы.
Стены старинные, уличных клумб оригами.
Кофе в песке, стоят джезва. В прозрачном стакане
дольки лимона плывут над коктейлем фрегатом.

Шагом рассеянным меряю мост вездесущий,
крупнокалиберно сверху бросаю заряды
в Даугаву долгую, мысленно строки несущую,
словно несущие стены старинного Клада.

               * * *                Сглаз Эвридики.13.

Я не помню, чем и зачем
вчера закончила притчу.
Неужели ничем, бездну звёзд
собирая в кичку?

Стала юная небом,
вспомнила, я - голубое,
после грозы особенно
ёмкое и большое.

Оборванцы, беженцы
белые беглые тучи.
В кружевах вологодских
легки и неминучи.

Вызревают, вызарив суть,
для Зари оправдание,
лососёвая одурь икры
на жизнь с притязанием.

Для её оправдания дня
и века потешного.
По-плисецки окружит огня
пламя безгрешное

и лизнёт не по детски маня,
вслед спускаясь по лестнице.

Как уколет шиповник шипами
с шипом змеиным,
ты неспешной походкой пройдёшься
по шали старинной

площади Домской, с Любовью,
забыв об уюте.
Близ дачи соседней
срываю срываю колкие прутья

диких Роз кустовых и белых
с желанием большего.
Капли крови на блюде бедра.
Иоанн! Кровь хорошая.

Милой Гретхен приторно-терпкое
на губках немецких.
Островерхие храмы - вниз
колют неба нэцкэ.

В отраженье улыбки французской
Ба-Стильной и дикой,
словно рот в поцелуе твоём,
как сглаз Эвридики!

Или вдруг... если вспомнит,
что среди всех великих,
травит дух Травиаты,
целующий оперность ликов.

Сладкий яд словно химия
делает душу слабой,
на последней Любви ставя Крест,
он готов к ухабам.

Всё-равно ему, что.
Вызарит, и сверхточно
озарит яркой молнии вспых
как румянец чахоточный.

        * * *                Ось Земли.14. 

Рада писать под молчание телескопа.
Знаю, как моя бабушка рыла окопы.
Строфы вязать, собирая слова в снопы.
Или полоть оглашенный сорняк огорода.

Скобы и скопы, мечтающие об уюте.
Вы отдохните, поспите. "Потом довоюете."
Серп разгулялся, "от крови качается Бахус."
Бой опьяняет. И голос не ветхий у плахи,

раз о Любви! Говорящие - в блеск перламутра,
белой раковиной ушей блистают как пудра.
Утро готово расправить складки и бреши,
и отдохнувшим сексом небо утешить.

Как гениален покрой, что до розовой мякоти
вновь дотянулся, приблизился солнцем сквозь слякоти.
Этот Июнь так похож на тёплую Осень,
и ничего взамен он не попросит.

С болдинской проседью листья,
их ветер не скосит.
Это из Леты - Лето.
Рождаются Оси!..
            
          * * *                В междустрочии дня.15.

 
Время "В сырах" петербургское -
сколько намыло!..*
В нём баснословной Истории
строгость и сила.

Смерти величие. Жизни.
И прочеее, прочее...
Что мне рядится и кажется
в дне междустрочием.

Как Междуречья прогон
"из старинных" спектакля.
С блеском аристократическим
лож и монокля.

Жду и довлею над залом
с силой Пентакля.*
Третьего дня зазывал
Маяковского оклик!

Пою про себя,
разукрашенную.
Утро как окрик.
После ночной грозы
ясень не мокрый.

Высушил ветер
трепетность выреза, линий.
Можно в залив окунуться
Балтийский из клиньев

пенного ряда. Не скроешься,
голову смочишь
той красотой малосольной,
чем жизнь напророчишь.

И в продолжение дня
смертью не обесточишь.

        * * *                Возможно, останется только одно.16.

Возможно, останется только одно
от дней у руля,
после того как века истончат всю бороду,
или "столетия выбелят" голову, плиз, вуаля,
будем бросаться вслед от деревни к городу.

Выйду как замуж - за море, за хлебороба,
канатоходно пройду сквозь туманы Лондона,
злой ипомеей вцелую свой профиль в Герб города,
где я жила, а на доме давно уже: продано!

Станем слетаться на берег, где вербы штыками
стройно поют полосу свою вдоль чёрных сосен,
словно дуэтом неся параллельно, ролями
судьбы, что вроде сходились, а больше не просят.

Огненных губ маяки с двух сторон мигают и ведают
знойных пустынь скоротечную жажду и марево
рваных ветров кружевнистое. Звёзды обедая,
теплятся с Оком всевидящим в сполохах зарева.

Ревность - метанием диска, копьём запоздавшим,
просится к Цели - добить, донести до сознания.
Проще бы было всего не терпеть! В притязаниях
строже быть, требуя словно от Ванд предсказания.

С вымершим глазом быка, идя на заклание,
мрущего холода потустороннего чувствуя ноги,
бисер метать перед свиньями в играх "незнания",-
не умаляя ни боли, ни счастья в остроге.

Нудно идёшь по мосту, сея строки шагами
в ритме определённом и определяющем,
с болью зубной, но подлеченной Зова стихами,
снова и снова с собой до конца совладающей.

                * * *                Под топот копыт.17.

С другими кончишь под топот копыт
тех рысаков, что с крыльями.
Как оказалось, каждый был сбит.
Много их рядом было ли?..

Тем, кто невидим иль мало был виден,-
тень в лунном свете купалась.
Ходил мимоходом "бисквит", не обидел,
но чёрного хлеба касалась...

Вот, зажигаю с другими в огнях рысаков,
в позе Стрельца достигаю стрелами Сокольники.
Стою на вершине дров среди дураков,
всё вспоминая: когда-то, вечером. Стольные

звёзды горели набатом из Детства. Итожь
воспоминания, запахи хвои и травный,
смешаны с ветром морским доносящимся, славный.
Имя приковано к Свету как буквой заглавной!

Лето томило и солнечным светом, и лунным.
Сонм фотографий под Красную лампу рождался.
Фото проявлено в снах. Чёрно-белые клумбы
стали цветными со временем. Мир надвигался.

Взорванных губ ходатайство - имя последнее
выкрикнуть, чтобы твоё, а не чьё-то другое.
Или убьют на войне как на крае переднем
в мирное время, с Короной? С колен перед боем

можно привстать, а можно поклон. Не свалится
с наших голов Корона. И богу, и дьяволу.
Каждая веточка кроны бушующей длится
к миру в домах и вокруг загорается алым.

Сильной нужна вам. Не слабой, ведь лучше б убили...
В пекле картошка вкуснее, но вымажешь руки.
Ядрами губ на Корону с поклоном забили.
Челюсть вставная в следах, увязающих в звуке.

                * * *                Мне бы на остров Елены Святой.18.

Мне бы на остров Елены Святой или новый.
Где кандалам суждено на свободной царице
ярым браслетом сверкать, Золотою Коровой
в позе священной как Жертва стихам моим сниться,

или они мне. Чем кончу? Как два кандидата,
что есть во мне. И герой, и заядлый преступник.
Горные тропы для Странницы - сладость расплаты.
Выгравируют цитату наскально на кухне.

Сад зарастает, а тропы нисколько, там камни.
Красная глина под солнечным пеклом сурова.
Шла в лабутенах и в сабо. А это - Основа
смелости, что не боюсь голых пяток пираньих.

Вычекань Имя моё над тайгой, где ждут кедры.
Масляно манят, давая зверям человечье
мясо, что ждёт на костре повеления Федры,
чтобы исчезнуть зажарившись в искрах картечи.

Всё разлетается в пыль или прах. И заявлено,
что на монетах с лицом Македонского явлено
всё благолепие мира! Достигнуто? Свалено
в кучу трухи. Завоёвано? Значит, прославлено!

Копи и топи болот безымянных без просини,
в зелени девственных глубей от выцветших тундрами
ситцев и парео в тёплой по-летнему Осени,
снова гордятся Героев полными урнами.

Кем-то назначено черпая Имя из ящика,
что от Пандоры, писать проливаясь чернилами
синими, чёрными, красными, выпачкав пальчики,
плавать ладьями из тел океанными Нилами.

Я бы хотела царапать на льду из брусчатки
Имя твоё, но Любовь преходяща как проповедь
лживых священников с их "непорочным зачатьем",
где-то подспудно готовя отходную отповедь.

Вылинял мир, и Любовь не отстала от мира.
Кедры тайги вам напомнят, что небо "голубо".
Только она ощетинилась в дебрях эфира,
зверем срываясь с цепи и целующей в губы

эту же цепь! Обнищание духа изведано.
Сядь, и уставившись тупо в любые экраны,
ленью копи уходящее в Прошлое. Съедена
сильными мира сего твоя жизнь "не на равных"!
 
                * * *                Помню, что небо голубо.19.

Помню, что небо голубо. Не забываю
в мире из серых сторон, процветающих исстари.
В новой реальности даже румянец чахоточного
алого цвета как Песнь о Любви, с целью выварить

всё из здорового Вида любых организмов,
что сочетается так органично и весело
с каждым из прежних и будущих трепетных -измов,
с разного цвета знамёнами, что понавесила

жизнь. Но одно и единственное - на готове,
чтобы не видно на нём было пятнышка крови,
страстно желает сдержать, победив, что обещано.
Словно в Любви одичавшая каждая женщина.

Вызарю Знамя, которое было, не выбыло!
Или с такою же важностью Смыслом горящее,
что от того, что дарилось руками щадящими,
грубой, жестокой душой - в ложь исподнюю вызрело.

Солнечно злато цепей, что во мраке ждёт каторги
бренных Семей заболоченных. Почвой нетронутой
или истоптанной в месиво выросшей Радуги,
словно цветок орхидеи из вазы, расторгнутой

спектром лучей, зазывающих Истину вымолить.
Самое главное из, чтоб не слыть бесполезною
Времени, что улетает стрелой быстрокрылою
в сонное лоно из умерших стай поднебесное!

                * * *                В поцелуях Орфея.20.

Я не помню, чем
вчера закончила притчу.
Неужели ничем, бездну звёзд собирая в кичку?
Стала юная небом,
вспомнила, я - голубое,
после грозы особенно, ёмкое и большое.

Оборванцы, беженцы,
белые беглые тучи,
в кружевах вологодских легки и неминучи.
Вызревают, вызарив суть,
для Зари оправдание -
лососёвая одурь икры, на жизнь с притязанием.

Для Любви последней,
забыв о любом уюте.
Близ дачи соседней срываю скользкие прутья
диких роз с шипами,
достойными большего:
капли крови на блюде. Иоанн! Кровь хорошая.

Милой Гретхен терпкое
на губах немецких.
Островерхие храмы вниз колют неба нэцке.
В отраженье улыбки французской,
бастильной и дикой,
в поцелуях Орфея рот твой, Эвридика!

                11 июня - 17 июня 2020 года


*Имеется в виду героиня оперы Верди «Травиата», написанной на сюжет повести А. Дюма-сына «Дама с камелиями».
**"В сырах."- роман Эдуарда Лимонова посвящен жизни писателя в Москве сразу после выхода из тюрьмы. Легендарная квартира на Нижней Сыромятнической улице, в которой в разное время жили многие деятели русской культуры, приютила писателя больше чем на два года.
Куплена мной в Санкт-Петербурге среди многих других его книг в Доме Книги на Невском.